Я хочу стать законной женой любимого человека, но не могу выйти замуж за мужчину, не принявшего закон моей страны… Нет, видно, сразу не выбраться из этого. Нужно еще какое-то время, пока Ян поймет и примет условия…»

Чувство Катлин и Яна было одно. Не одинаковы были их мысли.

«Я люблю Катлин, – думал Ян, – и она любит меня. То, что произошло между нами, было неизбежно и естественно. Мы оба, в равной мере, несем ответственность. Но я мужчина, я первый должен найти выход из того положения, в котором мы оказались. Какой выход я могу предложить? Жениться и больше не скрывать нашей любви. Но пока еще я сам должен скрываться. И потом, как оформить наш брак? Катлин наверняка побоится осуждения родственников и захочет венчаться в церкви. Я не могу пойти на это. Другое дело, если мы уедем из Англии, тут Катлин можно уговорить обойтись без церкви. Но уехать на мою родину Катлин может только как моя жена, а для меня сейчас невозможно официальное обручение. Кажется, по английским законам я должен сначала „натурализоваться“, получить паспорт, то есть, принять подданство». Этого никогда не случится. У меня есть подданство… Пусть нас зарегистрирует советское консульство, после того как мне выдадут советский паспорт. И тогда… Захочет ли Катлин бросить свою родину, друзей, близких? Уехать не просто «за границу», а в другой мир. Так ли велика ее любовь?»

Охваченный противоречивыми мыслями, Ян боялся отказа Катлин, угадывая его в мелочах, в интонациях, в расспросах о Советском Союзе и откладывая окончательный разговор со дня на день.

Катлин неожиданно сама начала.

Яна всегда удивляла ее способность проникать в его думы, казалось бы, ничем не обнаруженные.

– Я знаю, мой дорогой, – говорила Катлин, разглаживая щеткой волосы Яна, – ты грустишь не потому, что больше не любишь меня, а потому… потому…

– Что люблю еще больше… – сорвалось у Яна.

– Это как раз то, что я хотела сказать, – Катлин засмеялась, прижав его голову к своему плечу, – и ты не можешь оставить меня, а я не могу быть без тебя…

– Да. – Ян прикрыл глаза, чтобы, кроме этих слов, ничто не существовало вокруг.

– Значит, мы всегда должны быть вместе…

– Да, Катя…

– И тогда, когда ты захочешь покинуть эту страну?

– Да! Да!

Ян вырвался из объятий и так прижал к себе Катлин, что она вскрикнула: «О! Дарлинг…» – и, смеясь, стала увертываться от поцелуев, а Ян ловил ее и, отбрасывая золотистые волосы, целовал шею, щеки, губы, плечи и говорил, говорил. Теперь Катлин, как только хватало ей воздуха, отвечала: «Да… да… да…» – Хотя она почти не слышала слов, она только знала их смысл. И этого было достаточно.

Утомленные, они затихли, вяло возвращаясь к прерванному разговору. Снова первая начала Катлин.

– Нет Ян! Ты не можешь вернуться с опущенной головой, – сказала она, сидя у зеркала. Закинув обнаженные руки, Катлин укладывала растрепанные волосы. Яну всегда нравилась эта поза.

– Что это значит? – тихо спросил он, продолжая любоваться мягкими линиями ее рук и спины.

Катлин видела его отражение в зеркале. Ян полулежал на узкой тахте, подложив под локоть цветные подушки.

– Это значит, – Катлин повернулась к Яну, – что осталось ждать не так долго. Мой диплом и наследство дадут нам приличную жизнь, пока ты будешь учиться и достигнешь хорошего положения, а потом… что ж, я буду женой знаменитого артиста королевской оперы, и на русском вокзале нас встретят цветы и репортеры!

– Ого! – Ян засмеялся. – По-моему, это не самая лучшая твоя шутка.

– Я не шучу! – Катлин оживилась, размахивая гребнем в такт словам, она вскочила с низкой скамейки. – Нет никакого смысла начинать все сначала, даже на родине… Я все обдумала! Через год-два ты станешь настоящим артистом, не на улице, а в театре, с приличным заработком…

– Катя, – попытался остановить ее Ян, – давай поговорим серьезно!

– Очень серьезно! – Она прыгнула к нему на тахту и, присев на корточки, заговорила быстро, возбуждаясь неожиданно возникшей идеей. – Директор нового музыкального театра, мистер Грайв, друг моего отца. Кажется, папа вылечил его от какой-то болезни… Он всегда говорил, что хотел бы сделать что-нибудь для меня, но я никогда не обращалась к нему. Ты понимаешь, дорогой? Сейчас он как раз набирает труппу. Стоит мне попросить…

– Оставь, Катя. Так много безработных артистов… Это не серьезно…

– О, я уже вижу тебя в костюме Фигаро, или, может быть, они захотят поставить русскую оперу, например, «Пиковая дама»… Как жаль, что я не могу петь женскую партию.

Катлин смеясь, упала на грудь Яна, снова обдав его ароматом волос, от которого закружилась голова. Никакого серьезного разговора не получилось. Ян понял только одно: что договориться с ней будет трудно.

Прошел еще день.

Воспользовавшись отсутствием Катлин, он ушел в бар, на берег реки, чувствуя необходимость побыть одному. Он был уверен, что какие-либо один-два часа свободной прогулки не нарушат их тайны. Вернее, он об этом даже не думал. Фраза, произнесенная Катлин у зеркала: «Ты не можешь вернуться с опущенной головой», захватила все его мысли и чувства. Что, если она права? Ведь действительно, лучше прийти так, как когда-то мечталось. Заслужив право смело и гордо смотреть людям в глаза. Но как заслужить? Что надо сделать? Может быть, Генька подскажет? Надо решиться найти его. Больше этому ничто не помешает.

Но Ян ошибался. Еще когда только он входил в бар и когда после него к «Проспекту» подъехали Геннадий и Сергей, человек в полосатом костюме, помахивая темным зонтиком, торопливо вошел в телефонную будку. Сквозь стекло было видно, как он, оглядываясь по сторонам и придерживая ручкой зонтика плохо закрывающуюся дверь, радостно сообщал что-то. Где-то на другом конце телефонного провода другой человек ответил:

– Ол райт, Чарли! Это удачно. Ждите мистера Брауна и еще одного нашего друга.

Старичок с сумкой, держа в каждой руке по стакану джина, разбавленного водой, со странным названием «тоник»,[16] подошел к столу и, отодвинув ногой стул, сел против Яна.

– Избавление час благословенный, – сказал старик по-русски, пододвигая к Яну стакан. – Мною оплачено, опусти еще льда кусочек и лимончика, вери найс! Пей, угощаю. Было – сплыло. Как говорится: милые дерутся – только тешатся.

Старик поднял свой стакан, не спуская с Яна маленьких слезящихся глаз.

– Всегда защита, поддержка тебе. Русские мы, русские и есть, – продолжал он, нагибаясь через стол, – а они вон что думали. Хи-хи-хи, силком на пароход тебя! Тонка, как говорится, кишка. Хи-хи…

Ян узнал его и не смог удержать судороги, исказившей лицо.

– Что вы хотите от меня?

– Хотим один вопросик задать. Можешь не отвечать, нам и так ясно: не заходил больше в консульство?

– Нет, а вам-то какое дело?

– Именно дело, именно! Себе на пользу и хозяевам в удовольствие.

Ян оглянулся. В баре сидели все те же докеры. Тихо беседовали между собой. Некоторые читали газеты. Никто не обратил внимания на старика. Данилы Матвеевича или кого-либо еще, кого можно принять за сообщника старика, не было. Вероятно, Барклаев случайно встретился. Озорное, мальчишеское желание подстегнуло Яна. Он взял стакан и выпил почти все содержимое.

– Вэл, вэл, вэл, – обрадовался Барклаев. – Вижу мужчину, как говорится! Большую рекламу дадим. «Жертва Москвы»!

– Точнее! – приказал Ян, чувствуя, как джин все сильнее начинает туманить голову. – Мне все надо знать!

– Все знать – скоро состаришься, – захихикал старик, отказавшись от своей манеры произносить фразы, начиная с середины. – Тонкое дело… с американскими базами связано. – Барклаев понизил голос, шныряя глазками по сторонам. – Тебе прямое избавление. Не понимаешь? За что они хотели тебя схватить и на пароход, как в газетках писали? Оттого, что ты секрет знаешь. Сейчас поймешь. Базы эти кое-кому, как говорится, финдос в самый нос. Коммунисты английские протест поднимают, готовят поход, ну и… конечно, рука Москвы не скудеет, а ты это узнал… Хи-хи. Ясно?