В баре сидело человек пять, молчаливых, еще не охмелевших докеров. Вошел старичок с сумочкой. Он вскользь взглянул на Яна и, чему-то улыбаясь, направился к стойке. Лицо старика как будто было знакомым, но Ян не стал вспоминать, а подумал о другом старике, о своем партнере.

Дядя Билл, пожалуй, единственный человек, которого жаль оставлять… единственный, если Катлин… Тут его мысль вернулась к тому, что мучило и мешало превратить решение в действие. Катлин… здесь не нужны воспоминания. Руки еще хранили ощущение жарких объятий. Запах ее волос и влажная глубина то нежно самозабвенных, то стыдливо испуганных глаз не покидали его с той первой ночи, между воскресеньем и буднями, когда, бежав с людной площади, он пришел в ее тихую комнату.

Мог ли он теперь покинуть ее? Покинуть свою первую большую любовь. Яну становилось немножко страшно, когда он подходил к загадке будущего. Он и Катлин. Что объединило и что разделяет их? Можно ли угадать, что ждет их впереди и какое право есть у него подвергать Катлин ударам его судьбы? Простят ли люди их счастье?..

На отдельной странице вклеена вырезка из газеты «Известия».

Верховный Совет СССР принял решение: прекратить испытание атомного и водородного оружия!

Далее изображение «Белой книги», выпущенной английским правительством, объясняющей политику национальной обороны.

Через обложку «Белой книги» наклеена вырезанная газетная строчка: «В случае вооруженного конфликта Англия не откажется от „превентивного“ использования ядерного оружия!»

Тут же карикатура английского художника Викки (из еженедельника «Нью-стейтсмен»).

Большой, добродушный русский медведь спокойно смотрит на человека в цилиндре, в темном фраке, на тонких ножках. По всей вероятности – это Джон Буль. Он приставил револьвер к своему виску и, предупреждая медведя, грозно заявляет:

– Еще шаг – и я стреляю!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Два газетных сообщения:

Правительство Великобритании дало согласие на оборудование специальных баз для запуска ракет под контролем США.

Самолеты-бомбардировщики, носители водородных бомб, уже начали осуществлять тренировочные полеты над Англией!

Рисунки и фотографии: Очередь у парламента. Люди хотят объясниться со своими депутатами.

Митинг, небольшая демонстрация, несущая письма-протесты.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Крупный заголовок в газете:

ЭМОЦИИ КРУЖАТ ГОЛОВЫ!

По всей стране люди, которые многие годы оставались равнодушными к политическим проблемам, теперь вдруг стали сознавать печальную действительность современного мира водородной бомбы. Это хорошо! Но эмоциональные факты, какими сопровождается это пробуждение, грозят создать у людей путаницу в головах и помешать вынести объективные суждения по этим вопросам.

Нельзя забывать о будущих выборах, во время которых можно потерять немало голосов.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Фотография английского унтер-офицера.

Один из шести, кому доверена перевозка водородных бомб по дорогам Англии.

Вчера полиция задержала его. Унтер-офицер сел за руль в нетрезвом состоянии.

Как ни мал жизненный опыт полюбившей впервые, как ни слабы еще силы молодой женщины, зреющий материнский инстинкт нередко подсказывает ей наиболее верный путь и наделяет решимостью, большей, чем мужчин, необходимой для защиты своей любви. Конечно, у каждой это проявляется по-своему, и то, что Катлин казалось единственно правильным, могло не совпасть с надеждой Яна. Так оно, в конце концов, и случилось. Но с первого дня, когда Ян рассказал о себе все, достаточно ярко обрисовав опасность, снова нависшую над ним, Катлин удивила его неожиданно вспыхнувшей энергией.

Она защищала то, что не хотела отдать никому. Ни русским, ни англичанам. Сначала с трудом произнесенные Яном слова: «Меня считают предателем Родины» и «виновен в убийстве друга» испугали Катлин и на мгновение отшатнули от Яна.

– Боже мой, как это плохо… Разве можно связать свою жизнь с таким человеком?

Затем, видя страдания любимого, она подумала: «Как ему тяжело… Кто же первый должен помочь?» И наконец, лихорадочно сопоставляя услышанные подробности с тем, что она уже знала о долгих скитаниях Яна, Катлин вдруг с облегчением вздохнула: «Да ведь тогда он был еще мальчик, совсем мальчик».

Но Катлин не поделилась спасительной догадкой. Боясь потерять свое тревожное счастье, она решила, что все еще не развеянный страх и продолжающиеся угрызения помогут ей навсегда удержать Яна возле себя.

– Вот что, дорогой, – сказала Катлин, – лучший врач – это время. Остальное я беру на себя. Пока никто не должен знать, где ты находишься, даже мистер Хамильтон…

Она едва удержалась, чтобы не сказать: «Лучше моя тюрьма, чем другая».

Катлин не сомневалась, что люди, разыскивающие Яна, могут обратиться за помощью к Биллу Хамильтону и от него узнать о существовании ее – Катлин, а это наведет на верный след. Потому она и поехала к старому музыканту, разыграв отчаяние покинутой не хуже актрисы.

Взволнованный старик не заметил обмана, он даже не спросил ее адреса, а если бы и спросил, Катлин, не задумываясь, назвала бы любой другой адрес, только не адрес дома, где в ее студенческой, по-девичьи своенравно обставленной квартирке томился Ян.

Оставаясь один, Ян считал часы и минуты до возвращения Катлин. Десятки кукол, в костюмах разных племен и наций, смотрели на Яна вытаращенными глазами с причудливо изогнутых полок, занявших всю левую стену комнаты. Он знал, что Катлин не просто коллекционировала предметы дошкольной радости, но забавлялась ими, составляя из кукол трогательные и смешные компании. Шила им платья, причесывала. Это затянувшееся увлечение уже не вязалось с тем, что происходило перед немигающими взорами принцесс, шотландских крестьянок и французских балерин, когда по условному стуку Ян открывал дверь нетерпеливой хозяйке. Полосатые, словно разлинованные шторы, украшенные аппликациями нот, и маленький голубой рояль, на котором грудой лежали опусы Шумана, Чайковского, Равеля и других авторов, делали комнату скорее похожей на жилище ждущего признания музыканта, чем будущего врача-педиатра.

Несмотря на любовь Катлин к музыке и желание послушать песни Яна под собственный аккомпанемент, рояль не открывался уже несколько дней. Ее квартира, состоящая из одной комнаты, кухни и ванной, имела самостоятельный выход в переулок, что позволяло не встречаться с соседями по дому. Однако мужской голос мог быть услышан из открытых окон или проникнуть сквозь стены и вызвать подозрение. Это злило молодую женщину.

И Ян и Катлин подошли к тому невидимому рубикону, когда кончаются сладостные для влюбленных шепот, тайные встречи, недосказанные слова и появляется чувство, похожее на протест. Что же это? Словно любовь у кого-то украдена…

«Как все же нелепо устроен мир, – размышляла Катлин. – Люди сами придумали законы для себя, потом стали искать пути, как обойти их. Конечно, есть еще бог или, скажем, какая-то таинственная сила, заключенная во всем, что нас окружает. Мы подчиняем ей свою душу и свою плоть. Но почему? Разумное существо должно иметь право спросить и получить ответ. Интересно знать, чего ради я должна подчиняться? Условия общества? Приличия? Да разве свобода моего духа и моей плоти не сбросила бы их, если они только абстрактные понятия? В том-то и дело, что в них, в этих понятиях, так же заключена своя сила. Таинственная сила расчетов за наши поступки, конкретная, непреодолимая сила материальной обусловленности.

Я люблю Яна, и Ян любит меня, – вот простые слагаемые, когда после знака равенства стоит слово – супруги. И дальше – семья! Как раз тут вступает закон. Иметь и не иметь права. Я имею право выйти замуж, но не имею права нарушить волю покойного отца и получить то, что мне полагается по закону. Я могу нарушить волю отца, отказаться от наследства и выйти из-под опеки тетушки Уотс, но я не могу отречься от завещанных мне денег, так как это лишит меня слишком многого и вызовет презрение окружающих.