Ян насторожился. Он слушал молча, стараясь понять, какую новую подлость готовят Данила Матвеевич и его банда. Теперь Ян не боялся их. Он уже был за броней своего решения. Ему даже захотелось крикнуть это в лицо старику, дать ему почувствовать силу своей ненависти.

Барклаев продолжал шептать:

– Тебе деньги давали, чтобы в их походе участвовал, да ты не захотел, вот и пытались изолировать. Уразумел?

Янка кивнул, дескать, уразумел, а сам подумал:

«Отчего я не задушил его тогда? Одолел меня Данила Матвеевич. Жаль…»

– Деньги мы дадим, – нашептывал старик, – и советские, и доллары. Риска никакого, одна благодарность. Живи, как говорится, и дай жить другому.

«Если ударить вот этой пивной кружкой прямо в лоб, по лысому черепу, он упадет… Зачем ему жить?.. Или все же успеет крикнуть, позвать на помощь? Англичане, конечно, заступятся, они-то не знают, в чем тут дело… такие здоровые докеры и бармен. Полицейского вызовут…»

– А еще лучше пойти с ними. В поход, как будто свой. Мало-помалу, в самую верхушку вотрешься…

– Да, полиция… – неожиданно для самого себя проговорил Ян, – нет, бить не годится…

Барклаев захрапел от сдерживаемого смеха.

– Не бойся полиции! Мы тебя уже в списки послали, как только адресок стал известен. Если кого и ударишь, мы его же, раба божьего, за ушко да на солнышко…

– За ушко? – громко спросил Ян и протянул руку к жесткому, с обвисшей мочкой, заросшему волосами уху Барклаева.

Старик отшатнулся.

– Ты что? Не согласен? Берегись, свидетелей нет…

– Согласен!

Подавшись вперед, Ян схватил Барклаева за ухо.

– Ой, не шути! – взвизгнул старик.

– Согласен! – повторил Ян, не выпуская уха и поднимаясь. Он вытянул Барклаева из-за стола и, повернувшись к удивленным докерам, объявил по-английски:

– Джентльмены! Этот человек предлагает хороший бизнес.

– Пусти, черт, ухо оторвешь! – Барклаев бил кулачком по руке Яна.

Ян не отпускал. Он задыхался от гнева.

– Неплохой бизнес… Тонкое дело, с американскими базами… Не согласится ли кто поддержать? За доллары, как штрейкбрехер!

Дэвид Браун не ошибся в своем школьном товарище. Хотя просил он его не совсем о том, что обещал Катлин. В конце концов, вовсе не в его интересах спасать какого-то «поляка» только для того, чтобы никто не мешал этому странному увлечению его невесты. Наоборот, Дэвида вполне устроит, если русские заберут на свой корабль бродячего певца, коль скоро он им для чего-то нужен. Пусть слушают его песни сколько угодно, лишь бы ему, Дэвиду Брауну, можно сказать, восходящей звезде современной английской архитектуры, не замарать себя участием в таком дурно пахнущем деле. Ни ему, ни Катлин!

«Поляк» обнаружен почти в том же месте, где сейчас находились те самые двое русских, которые пытались схватить его на площади. Нужно ли помешать их встрече? Нет, зачем же вмешиваться в чужие дела? Пусть встретятся. Очень жаль, что сообщение пришло как раз в тот момент, когда он, Дэвид, так занят, что не может отлучиться ни на минуту. Он разъясняет важным посетителям свой проект «идеальной квартиры для молодоженов».

– Ол райт, Дэвид, – ответил школьный товарищ, – если я правильно понял, чем хуже, тем лучше? Так, что ли?

– В общем, да… Я не хотел бы вмешиваться…

– Обойдемся без тебя, дружище. Пусть встретятся.

Сергей и Геннадий уже заканчивали завтрак в «Проспекте», когда официант подал записку.

«Тот, кого вы ищете, находится в нижнем зале».

Подписи не было.

– Кто передал эту записку? – спросил Сергей.

Официант пожал плечами.

– Возможно, ее занесло ветром с Темзы. Окно открыто.

– В чем дело? – заинтересовался Геннадий.

– Может быть, это ошибка, но кто-то сообщает, что «тот, кого мы ищем, в нижнем зале»… В этом же баре… Спокойно, Геннадий.

Сдерживаемый Сергеем, Геннадий спустился в нижний зал и быстро глазами обежал посетителей. Четверо пожилых рабочих, вероятно кочегары с парохода или грузчики, и двое молодых, без пиджаков, в шерстяных жилетах, горячо спорили о чем-то. Рослый, широкоплечий бармен, напоминавший Джорджа из «Робин Гуда», в углу за стойкой прикладывал примочку к уху стонущего старика.

Янки уже не было в баре.

Катлин торопилась домой. Выйдя из подземки на Ливерпуль-стейшен, как раз против «Грязного Дика», она не стала ждать автобуса, на котором обычно проезжала две остановки до своего переулка. Стоять, хоть бы несколько минут, на одном месте ей казалось просто немыслимым.

Счастье гнало Катлин сначала по большой деловой улице. Потом кривыми узкими переулками мимо людей, даже не подозревавших, что произошло, какую победу она одержала. Правда, некоторые молодые мужчины, вероятно, все же догадывались, что тут не обошлось без удачи, иначе с чего бы им поворачиваться, смотреть спешащей девушке вслед, а иногда даже прищелкивать пальцами и языком. Катлин не обращала на них внимания. Она летела вперед, стараясь не расплескать переполнявшую ее радость, еще раз вспоминая разговор в театре, как бы проверяя, все ли она взяла с собой, не забыла ли какой-нибудь мелочи, которой вдруг недостанет, когда она начнет выкладывать перед Яном…

Нет, она не сразу скажет ему самое главное. Пусть он немного поволнуется. Испытает хотя бы частицу того, что ей пришлось пережить, сидя за кулисами в ожидании мистера Грайва. Ей сказали, что мистер Грайв сейчас на сцене. Нет-нет, он на собрании. Именно на собрании, а не на репетиции или заседании директоров. Немного странно слышать, что в музыкальном театре, где по вечерам вспыхивают волшебные огни выдуманных иллюзий, где реальный мир отступает по ту сторону стен и музыка, разливаясь теплыми волнами, несет к вам полузабытые… она сама не знала, что было полузабыто, но, право же, собрание на сцене, где еще стоят декорации, изображающие древнегреческий храм или спальню маркизы Помпадур, согласитесь сами, это нечто другое, чем собрание медицинского персонала в большой операционной, и никак не похоже на митинг в профсоюзном клубе.

Мистер Грайв очень занят и сразу после собрания может уехать из театра, не заходя в свой кабинет. Лучше всего поймать его на дороге.

За кулисами пахло клеем, пылью и дешевой пудрой. Рабочие в желтых униформах шепотом переговаривались друг с другом и осторожно передвигали какие-то размалеванные щиты. Приносили и уносили маленькие, на крестовинах, как рождественские елки, тропические деревца. В углу, косо прислонившись к повернутой спиной фигуре Геркулеса, отдыхало большое южное солнце. Со сцены доносились обрывки фраз, всплески ладоней, сдержанный смех. Стараясь держаться как можно спокойно, Катлин не могла отделаться от представления о самой себе, как о человеке из другого мира, безразличного этим людям, обсуждающим сейчас безразличные для нее дела. Здесь никто не знает ее, кроме мистера Грайва, да и тот, вероятно, помнит Катлин еще совсем девочкой. Стоит ему заупрямиться, и не к кому будет обратиться за помощью, за поддержкой. Что ж, придется напомнить мистеру Грайву его обещание что-нибудь сделать для нее…

О чем они говорят там на сцене? О каких-то американцах, об опасности, нависшей над Англией… Кажется, выбирают делегатов, которые должны куда-то «идти до конца…». Похоже на то, что и здесь говорят о будущей войне. Здесь, в веселом музыкальном театре. Ну, просто все посходили с ума…

Ага, это наверняка голос мистера Грайва. Он сказал:

– Все в порядке, друзья! Мы можем гордиться нашим единодушием. Благодарю вас!

Ему захлопали. Потом зашумели стульями, заговорили все сразу, и Катлин увидела мистера Грайва. Высокий, худой мужчина с седыми усами, расходящимися по сторонам большого подбородка, с нависшими бровями над пристальными, умными глазами.

Катлин поднялась ему навстречу.

– Мосье Грайв, – почему-то по-французски сказал вертлявый, черненький служащий, посоветовавший Катлин, как лучше поймать директора. – Мадемуазель ждет вас уже давно!