– Знаешь, когда меня увозили из палаты, реанимации такой уже привычной, покойной, я почему-то испугалась что меня ждет за ее дверями, какой-то чужой, враждебный мир? И вдруг этот мир, этот коридор, и лифт, и палата внизу, весь этот неизвестный мир оказался таким обычным – и таким прекрасным.

Это было похоже… на пробуждение после долгой и тяжелой ночи на внезапное прозрение. Я так отчетливо увидела все цвета, все краски, все линии и формы, и дома, за окном, и лица людей.

Энни вспомнила лицо Стива, озаренное ликующим светом выразительных глаз.

– Это было такое счастье – снова жить в мире таких простых, таких ясных – и таких удивительных вещей, и мне вдруг показалось, что из мира исчезли уродства, убожество, нищета, пороки. И захотелось, чтобы все жили счастливо и… красиво, да, красиво, И самой мне теперь, хочется жить такой же полной жизнью, так же остро все чувствовать, видеть, и слышать.

Энни внезапно отчетливо осознала, что Мартин не понимает ее. Да, он слушал ее – и не слышал, не воспринимал ее слова. Вот он сидит перед ней, как всегда немного ссутулившись, и руки устало лежали на коленях, и смотрит на нее, но взгляд у него озабоченный и словно потухший. Нет, ее радость, ее прозрение не затронули никаких струн в его душе. Сожаление и неожиданное чувство вины, коснулись ее словно чьи-то холодные пальцы.

– Я не умею объяснить, но… наверное, тебе это трудно понять? – тихо спросила она.

– Да нет, почему же. Я слышал, так бывает с теми, кто выживал после катастрофы. Думаю, у тебя совершенно естественная реакция на то, что произошло, – спокойно ответил Мартин. – Но не надо торопиться, хорошо, Энни? Ты должна поберечь себя. Не стоит, пожалуй, требовать от жизни слишком много.

«Ах, какая осторожность! – сердито подумала Энни… – не торопись радоваться Энни… не требуй слишком много счастья… А почему? Да, почему бы и нет?».

Вслух она сказала почти с вызовом:

– Я это чувствовала так остро! И никогда не забуду сегодняшнее утро.

– Ну, ну, Энни, милая, не волнуйся. Конечно же, все будет хорошо, – и Мартин, словно прося прошения, легко и ласково прикоснулся к ее щеке.

Энни почувствовала угрызения совести за свои нелепые придирки и поторопилась перевести разговор на другую тему. Она так ясно представила свой дом, что тотчас спросила:

– Как же вы там без меня справляетесь? – Мартин пожал плечами.

– Крутимся. Правда. Том?

Он рассказал Энни, что им приходит помогать его мать, как, только у нее появляется возможность. Да и Одри не забывает их, приходит каждый день. Он даже улыбнулся, вспомнив забавные выходки Бена и бедлам на кухне когда Томас однажды сам решил приготовить завтрак. Но Энни очень хорошо понимала, какая ответственность за сыновей и дом легла на плечи мужа, а выдержки и терпения у него было гораздо меньше, чем у нее. Мартин явно был по горло сыт такими рождественскими каникулами. И, наверняка, уже мечтал поскорее вернуться на работу.

– Каждый день обедаете в «Макдональдсе», да? – спросила Энни у Тома, и тот довольно усмехнулся:

– Ну, в общем, да… – Бенджи по-прежнему спокойно сидел рядом с ней, положив голову на ее здоровое плечо и по обыкновению засунув большой палец в рот. Энни думала о своем доме, который уже давно стал ее неотъемлемой частью, совсем как рука или нога. Она, словно наяву, видела потемневшие перила лестницы, ведущей наверх, Энни растроганно погладила сына по головке, прижала к себе младшего. Вот ее семья! А они здесь, рядом с ней. И это такая радость! Как много радости в один день. Она почувствовала, что от волнения у нее разболелось сердце. От радости тоже можно устать. Спина и шея нестерпимо ныли от напряжения. Наконец, Мартин встал. Дети неохотно выскользнули из материнских объятий.

– Приходите скорее, хорошо? Завтра, да? – Мартин поцеловал ее, и она провела ладонью по его щеке.

– Спасибо тебе, что ты был со мной все это время.

– А где же мне еще быть? – шепнул он. Несколько долгих мгновений они держались за руки, потом вспомнив что-то Мартин полез в сумку, которую поставил у ножки кровати, как только они пришли.

– Я тут тебе принес одно лекарство. Надеюсь, оно тебе пойдет на пользу.

Энни заглянула в пакет, который он ей подал. Там оказались две баночки анчоусов. Энни их безумно любила. А еще там была большая коробка мятых конфет. Это была их традиция – дарить друг другу мятные конфеты в утешение или в знак примирения. Кроме лакомств, муж положил в пакет последний номер журнала для садоводов и энциклопедию растений, которую Энни так любила перелистывать зимними вечерами. Каждую зиму Энни отмечала страницы с растениями, которыми она в этом году украсит свой сад. И каждую весну тщательно разработанные планы почему-то терпели крах.

Эти маленькие подарки были словно отражением того, на сколько хорошо они с мужем изучили друг друга, на столько тесно сплелись их характеры, судьбы.

Что-то еще… Энни ощутила смутное беспокойство – какой-то вопрос тревожил ее.

– Я люблю тебя, – сказала, наконец, она.

– Знаю… я тоже. – Мартин помогал мальчикам застегнуть куртки.

– Ну, не скучайте, милые мои!

– До завтра! До завтра!

Энни помахала им на прощанье. Мартин взял Бенджи за руку и они втроем, Мартин, Бенджи и Том, вышли вместе с другими посетителями.

Энни без сил откинулась на подушки.

Она подумала: «Почему я не сказала мужу про Стива? Надо было рассказать Мартину, что они виделись». Но тут же, обрывая свои мысли, Энни возразила себе: «Нет!» Это совсем другое, то, что случилось со Стивом и с ней не имеет никакого отношения к ее семье. Тот свет, которым озарил сегодня их, и та радость, которую принесла ей встреча с родными, – разные вещи. И не надо их смешивать.

И вообще, скоро все закончится, уйдут страшные сны, и она вновь будет здоровой. И тогда Стив станет для нее тем, кем и должен быть, – посторонним человеком. Или вернее случайным знакомым и не больше.

Энни стояла у окна в холле на третьем этаже, где находилась ее комната. За окном, внизу, была видна улица с припаркованными автомобилями, закусочной на углу. Служащие из офисов, расположенных рядом, входили туда и через некоторое время выходили обратно. Вся эта суета, люди, машины, казались далекими, нереальными, словно Энни смотрела фильм о жизни какого-то незнакомого города.

Болезнь, вырвав ее из повседневности, словно отделила Энни от обычной жизни, продолжающейся вне стен больницы. Даже время текло здесь по-другому – медленнее, санитарки подбадривали Энни, заставляя побольше ходить, и она старалась, двигаться еще очень медленно, словно горбясь. Но каждый болезненный шаг доставлял ей невыносимое наслаждение. Цепочки таких шагов дополняли то ощущение счастья, которое она испытала в день, когда ее перевели из реанимации, и она поняла, что выжила.

Энни поставила на подоконник чашку с чаем и оглянулась назад. В комнате стояли пластмассовые кресла, пара диванов, низкие алюминиевые столики с журналами на них. На кремового цвета стенах холла были беспорядочно развешаны дешевенькие репродукции и примитивные открытки. Занавески, ковер на полу и самый воздух, казалось, пропахли сигаретным дымом. Напротив Энни, в другом конце комнаты, сидели два старика, смотрели телевизор и непрерывно курили.

Энни предположила, что они ждут ежедневного обзора спортивных новостей. Одна женщина в цветном халате читала какой-то журнал, другая, сидя рядом с ней в кресле, целеустремленно, с каким то ожесточением, вязала нечто неопределенное, длинное и розовое.

Два последних дня Стив и Энни встречались в этой комнате. Вчера, простившись и расходясь по своим палатам, они ни словом не обмолвились о том, чтобы встретиться в третий раз. Они просто посмотрели друг на друга и улыбнулись, отлично понимая, как нелепо договариваться о новых встречах в таком месте.

Но сегодня, прежде чем выйти из палаты, Энни внимательно взглянула на себя в зеркало. Увидев свое бледное лицо, она даже подумала о губной помаде, тут же впрочем решив, что яркий рот сейчас был бы похож на рану. Поэтому Энни просто зачесала волосы так, чтобы они волнами легли вокруг ее головы, касаясь щек, и решила, что было бы неплохо завить их концы.