А на кровати в блестящих целлофановых пакетах были рассыпаны букеты ярких живых цветов.

Одна из сиделок подала Энни букет, чтобы она могла им полюбоваться. Это были хризантемы всех оттенков: от снежно-белого до темно-красного. Вокруг серебристого хрустящего целлофана вилась желтая сатиновая лента. Из-за нее достали и передали Энни карточку, на которой она прочитала послание, написанное несформировавшимся почерком:

«С любовью и наилучшими пожеланиями скорейшего выздоровления от всех в Рашхолме».

Рашхолм была школа, в которой учился Томас.

Сердечность этого бесхитростного пожелания тронула ее до слез.

Волнение, казалось, растопило все ее защитные барьеры, и Энни почувствовала, какой она стала ранимой. Она откинулась на спинку кресла, слезы текли у нее по щекам.

– Простите, – произнесла она. – Сама не знаю, почему я так расплакалась из-за цветов.

– Ничего-ничего, милая, не расстраивайся, так бывает, – успокоил ее Брендон.

Другая сестра взяла у нее из рук цветы.

– Я их поставлю в вазу, хорошо? Только предупреждаю, я не умею составлять букеты.

Энни помогли лечь в постель. Она всем телом почувствовала прохладную свежесть гладких простыней, мягкие подушки нежно легли ей под голову. Слезы медленно высыхали на лице Энни, но она продолжала тихонько всхлипывать.

– Ну, ну, ну, так-то лучше, – произнес Брендон, когда они устроили Энни поудобнее, он поцеловал ее в щеку и, уходя помахал на прощанье рукой:

– Ты держалась молодцом. Мы все наверху гордимся тобой.

– Ох, уж этот Брендон! – воскликнула сиделка, входя в комнату и держа в руках высокую вазу с хризантемами, сочувственно глядя на отрешенное лицо Энни, задернула занавеску вокруг ее кровати.

Теперь Энни лежала в своем тихом спокойном уголке. Она смотрела по сторонам, изучая каждую деталь окружающей ее обстановки. Свет из окна свободно лился на белое покрывало и бледно-розовые округлые спинки кроватей. На прикроватной тумбочке все лежали понравившиеся ей цветы.

Очень медленно Энни подняла руку и коснулась кончиками пальцев восковых завитушек лепестков хризантемы. Казалось, цветы впитывали сочные желтые краски из окружающего их мира, а затем отдавали их назад такими же богатыми, маслянисто-теплыми блестками червонного золота.

В следующее мгновение Энни почувствовала прилив острого счастья. Его приступ пронизал все ее тело, лишая сил своим огнем. Рука безвольно лежала вдоль тела, а Энни бессильно откинулась на подушки. Еще никогда мир не казался ей таким ясным и восхитительным. В эти мгновения она поняла не только то, что будет жить, но и то, как прекрасна жизнь. Благодарность за все, что она сегодня пережила, охватила ее. У нее перехватило горло и стиснуло грудь так, что стало трудно дышать. Счастье, переполнявшее ее, танцевало, как танцуют пылинки в солнечных лучах, и слепило глаза, пело в ушах и заглушало суетливый шум больничной палаты.

Энни улыбалась и трепетала, пораженная щедрой красотой подарка, сделанного ей судьбой, его чудесное сияние омывало и приобретало все, что было вокруг.

Энни была очень слаба и в то же время непоколебимо тверда вновь.

– Я жива, – твердила она себе. – Я больше никого не боюсь.

Она все так же приветливо и радостно улыбалась, когда за занавеской послышались шаги, приглушенные голоса, а затем бодрое приглашение сиделки: «Заходите, она в полном порядке».

Занавеска открылась пошире и вошел мужчина. Он неуклюже передвигался на своих костылях, и занавеска зацепилась за них. Мужчина дернул плечом, пытаясь освободиться, все также не отводя взгляда от лица Энни. В его глазах застыло выражение беспокойства. У вошедшего человека были темные, значительно темные волосы, брови. Глубокие морщины залегли в уголках рта. Энни заметила, как вздрагивают его руки, сжимающие костыли. Лицо посетителя было ей незнакомо, но в то же время знала она его лучше, чем кого бы то ни было.

– Стив, – тихо прошептала она.

Его беспокойство сразу исчезло. Энни закрыла свое избитое лицо рукой и вдруг поняла, что ей от него нечего скрывать. И ее рука вновь упала на одеяло.

Наконец, все так же не отрывая от нее взгляда, он произнес:

– У тебя такой счастливый вид.

– О, да! – ответила она и протянула ему свою руку, ту самую, которую он держал все те долгие часы.

Стив отставил костыли в сторону, с трудом сохраняя равновесие и придерживаясь за краешек кровати, дотянулся до Энни. Воспоминание, вызванное этим прикосновением, тут же захватило их обоих. Прошло много времени, прежде, чем один из них смог пошевельнуться.

Стив придвинулся поближе, присел на край кровати. Он протянул свою свободную руку и положил ее на обрезанные короткие волосы Энни, затем осторожно пальцами коснулся ее шеи. А потом быстро и как-то очень непринужденно наклонился и поцеловал в щеку. Энни почувствовала, что ее лицо запылало, как будто она вновь была невинной девушкой.

– У тебя такой счастливый вид – вновь повторил Стив, и Энни засмеялась в ответ:

– У меня ужасный вид.

– Нет, Энни, нет!

Стив не видел синяков на ее теле, не замечал бледности кожи и едва зажившую рану в углу рта. Он видел только Энни, такую, какой представлял ее себе, когда Мартин рассказывал о ней – смеющейся, как мгновение назад, со светлыми волосами, вьющимися вокруг лица. У нее голубые глаза м теплая, нежная кожа. Ее нельзя было бы назвать слишком красивой или особенно эффектной, но в эту минуту, переполненная счастьем и жизненной энергией, Энни казалась ему прекрасной.

– Взгляни, – произнесла она. И протянула руку к пушистым лепесткам желтой хризантемы.

Они смотрели на цветы и на такие простые, обыкновенные вещи, окружающие их, – пластмассовый кувшин с водой на деревянной тумбочке, стакан, халат на спинке кровати, тусклый вид за окном.

Стив и Энни смотрели на этот мир, такой обычный, – а видели кошмарную, глухую темноту и себя в ней, под грудой обломков рухнувшего здания и думали о боли, которую там испытали, и вспоминали ужас надвигающейся смерти и страх, что не придется увидеть никогда больше – увидеть этот мир, такой обычный и такой прекрасный.

Энни снова почувствовала, как переполняет ее радость бытия, как счастье солнечным потоком заливает все вокруг, лаская на своих теплых волнах. Она посмотрела на Стива его глаза лучились таким ярким светом, таким восторгом что сомнений быть не могло – он испытывает такие же чувства. Они торжествующе улыбнулись друг другу, гордясь тем, что прошли через такие страдания и выжили, и счастливы. Стив бережно взял руку Энни и поцеловал ее пальцы. Незачем было говорить, ни к чему были слова: слишком хорошо они оба теперь знали, что такое настоящая беда и настоящая радость.

Но вот из мира воспоминаний они вернулись в реальную жизнь и забросали друг друга вопросами и вдруг, смутившись, оборвали их, поняв, что почти не слушают друг руга, а только всматриваются, узнавая заново, и рассмеялись этому, как подростки.

– Ах, Стив, ну, что же ты, продолжай…

– Да нет, нет, говори ты, Энни.

– Я так рада, что ты, Стив уже ходишь, а то я ведь и не знал толком, как твои дела. Ты скажи, что же с твоей ногой?

Он ответил ей немногословно и кратко, почти не обращая внимания на свои слова, стараясь только рассказывать так, чтобы она не разволновалась. Энни с сочувствием смотрела на Стива, вслушиваясь в звучание его голоса, стараясь соединить знакомые интонации и тембр с незнакомым еще лицом и выражением глаз, манерой поведения.

Оказалось, что он очень интересный мужчина с привлекательным своеобразным лицом, живыми глазами и непринужденными манерами. Это было немного неожиданно для Энни. В ее воображении, там, во тьме он представлялся ей большим, массивным, уверенным в себе человеком, с резкими чертами лица. На самом деле Стив оказался стройным, худощавым. И Энни предположила, что до взрыва он был еще красивее, наверняка, всегда элегантный, холеный. Сейчас между сросшихся бровей пролегли глубокие морщинки, суровые линии очертили выразительные, темные волосы подстрижены, что делало его моложе, чем он был на самом деле и удивительная улыбка одновременно и чуть насмешливая и лучезарная появлялась порой на полных, чувствительных губах.