Критическое отношение к психотерапии обычно так или иначе связано с проблемой тупика. То мы жалуемся, что психотерапия плоха, поскольку пациент ничего от нее не получает — ничего не движется. То скажем, что она дурна тем, что продолжается без конца. Пациенты приходят к терапевту из-за того, что попали в тупик собственной жизни. Так или иначе, они находятся в патовом положении. (Если такое положение продолжается долго, мы назовем пациентов «ригидными», или «перегоревшими»). Они приходят и потому, что либо начали выходить, либо надеются выбраться, либо должны вырваться из тупика. Психотерапия — микрокосм жизни. Когда она не движется, это часто означает, что наступил пат — нечто вроде холодной войны, в которой скованы и не могут пошевелиться терапевт и пациент.

Проблема тупика касается отнюдь не только терапии. В Соединенных Штатах сейчас наблюдается и культурный тупик взаимоотношений черных и белых. Никто не может сдвинуться с места, и напряжение подобного запертого состояния пугает. Мир все время кричит о тупиковых отношениях детей и родителей. (Готов спорить, они существовали и у пещерного человека). Многие браки сегодня проходят серию тупиков или кончаются разводом. «Десятилетний синдром» или «неудовлетворенность после семи лет» — вот метафоры такого застоя между двумя людьми, группами людей или двумя состояниями бытия.

В тупике есть нечто от симметричного парного танца. Никто не может поменять правила танца и переключиться на создание чего-то нового. Такой танец похож на взаимное неуважение. Процесс становится, как говорят влюбленные, каким-то образом «больше нас самих». Мы знаем мертвые браки, в которых супруги сидят в своих креслах спина к спине: она читает любовные романы, он — «Плейбой».

Иногда в тупике находятся трое. Например, папа — толстый, мягкий, раздражительный, «мальчик лет семи», склонный к истерикам. Шумный тиран, но без изюминки в своих эмоциональных бурях. Мама — немая фурия, каждый мускул зажат, готова взорваться, но это спрятано под ее образом идеальной, благородной и покладистой матери. Завязан с ними обоими и их шестнадцатилетний сын. Язвительная усмешка пренебрежения, покачивания на краю правонарушения сочетаются в нем с унижением папы и с саркастическим приторным брюзжанием при маме. Тупик прелюбопытен. Ни одно сочетание двоих людей в этой семье нестабильно. Папа с мамой начинают ссориться, затем папа дерется с сыном или мама с сыном воспитывают отца. Такой треугольный тупик вертится вокруг постоянной нестабильности, очень стабильной самой по себе.

В терапевтических взаимоотношениях двоих людей тупик возникает в зените терапии, после того как с обеих сторон установился перенос. Терапевт и пациент предлагают друг другу свой образ и прячут по обоюдному согласию за ним свою личность. Они оба наслаждаются, танец идет и идет. Системный аналитик сказал бы, что две единицы, образующие систему, находятся под контролем, и система хранит свое устойчивое равновесие.

Чтобы сознательно противостоять такому процессу, лучше заняться его профилактикой. Это вовлекает в процессе многие аспекты психотерапии. Раннее сознательное развитие ролевой структуры помогает терапевту предотвратить будущие тупики. Когда терапевт держит в своих руках все, что происходит в «операционной», пациенту труднее загнать его в жесткую ролевую нишу. Когда структура роли установлена, терапевт может с большим уважением относиться к обычному для пациента стилю жизни, не примешивая сюда собственной жизни, а лишь чувства и свою личность. Предохраняют от тупика и всякие комментарии — например объективное обсуждение переноса. Позже, когда возникают экзистенциальные отношения на равных, типичные для поздних стадий нормальной психотерапии, они не будут искусственными.

Ни для кого не является новостью, что можно выражать свои негативные чувства для того, чтобы вырваться из тупика. Поскольку тупик развивается благодаря закрытости некоего особого состояния тет-а-тет, свойственного почти всем видам психотерапии, можно сделать вывод, что раннее приглашение консультанта разрывает эту цепь. Этого же можно достичь, пригласив других членов семьи или даже членов расширенной семьи и рассказав им о тупике отношений в терапии, обратившись к ним с просьбой помочь своим участием.

В ходе психотерапии любой свободный творческий поток общения предохраняет от закрытых патовых ходов. Терапевт волен покинуть сцену эмоционально или даже физически, и это также помогает. Если терапевт смело меняет свой ролевой репертуар, он создает необычные ситуации, после которых его трудно запереть в рамки неподвижной роли.

Простейший способ вырваться из тупика — объявить войну. Когда холодная война сменяется жаркой схваткой, все преображается. Войну может начать, как это часто бывает, и выиграть пациент. Он прерывает терапию, уходит или еще каким-то способом разрывает отношения. Лучше, когда войну начинает терапевт: тогда она может остаться словесной и эмоциональной, превратившись в часть процесса. Когда пациент связал терапевта, холодные взаимоотношения очень сложно разогреть. Тем не менее, возможна и такая сознательная попытка (уже упоминавшаяся) сделать тупик общей проблемой — смиренное приглашение кого-то постороннего.

Рискуя отклониться от темы, я хотел бы объяснить, как происходит рост шизофреника в процессе психотерапии. У шизофреника перенос развивается благодаря тому, что терапевт похож на его мать: его мать создавала двойную связь, то же самое делает и терапевт. Устанавливаются взаимоотношения, при которых терапевт дает двойную связь пациенту, и пациент — терапевту. Связь постепенно становится все теснее и теснее, и в конце концов они оказываются настолько прикованными друг к другу, что оба не могут отвечать за свои движения. В самом деле, каждый из них способен изменить что-то лишь в ничтожно малой степени. Такое состояние было присуще и отношениям пациента с матерью. Мы знаем, что когда каким-то неведомым пока еще образом пациенту удается выздороветь и выписаться из больницы, его мать часто сама попадает в больницу или сходит с ума. Предполагая, что таковы же и отношения с терапевтом, можно понять, что пациент не осмеливается выздороветь из чувства страха, опасаясь, как бы терапевт не сошел с ума. С другой стороны, терапевт вступил в такие отношения добровольно, а моя цель — полнее встретиться со своим собственным безумием. Так что, когда мы с пациентом заперты в тупике нашей обоюдной, восьмеркообразной по конфигурации двойной связи, я намереваюсь поиграть с моим безумием в гомеостазе наших отношений.

Когда я «схожу с ума», пациенту ничего не остается, как стать противовесом моей шизофрении. Мы в псевдотупике, и каждый из нас способен влиять на другого. Но как терапевт я хочу быть «сумасшедшим», а он — как пациент — тем самым вынужден стать «нормальным». Как только мы начали двигаться таким образом, амплитуда движений (если все идет хорошо) становится все больше и больше, пока мы не отделяемся друг от друга. И к этому «танцу» надо добавить еще одну вещь. Поскольку свобода удаляться остается в каждом из нас, мы способны любить друг друга, и эта любовь способна наслаждаться успехом другого (а не только своим). Благодаря этому отдаление, а точнее, движение в мир каждого из нас происходит постепенно, при взаимном уважении к жизни и открытости другого. Любовь продолжается не прекращаясь, но свобода растет.

Когда тупик во взаимоотношениях не наступает, не означает ли это, что нет и любви? Почему бы не начать преодолевать тупики один за другим с каждым психотиком? Я отвечу, почему. Общество борется с моим сумасшествием. Каждый раз, когда я сражаюсь против сил, загоняющих меня в социальные тупики, я боюсь!