– Прости, что не могу опуститься перед тобой, тетушка, – сказала она. – У меня болят спина и ноги, и, кроме того, мне довольно трудно наклоняться. – Обведенные сурьмой серые глаза холодно воззрились на нее.

Тейе не обратила внимания на колкость.

– Я желаю говорить с тобой наедине, – сказала она. – Я оставила свою свиту в саду. Отошли и ты своих людей.

Нефертити слегка поморщилась.

– Вы почти закончили? – обратилась она к слугам, склонившимся над ее длинными пальцами. – Тогда оберните мне руки салфетками и подождите за дверью.

Тейе стояла. Юноши поклонились и выскользнули из покоев. Она подошла к ложу и опустилась в кресло; некоторое время женщины молча смотрели друг на друга. Тейе ожидала, что племянница будет поддерживать легкий разговор, чтобы иметь возможность лавировать, скрывая свои мысли за ничего не значащими словами, но ее, как всегда, поразило, что совершенство лица и тела Нефертити отнюдь не распространялось на ее мыслительные способности. Племянница была так же неосмотрительна, как в свое время Ситамон.

– Ты не имела права увольнять Мериру с должности хранителя дверей гарема, – начала она. – Он долгое время был моим управляющим, и, учитывая его деловитость, я вверила ему управление гаремом. Женщины были им довольны. Фараон любит его и доверяет ему.

– Фараон всех любит и всем доверяет, – спокойно ответила Тейе. – Пока я жила в Малкатте, ответственность за дела в гареме лежала на тебе. Но ты прекрасно знаешь, что фактически это моя обязанность – по праву императрицы и первой жены. Я просто назначила другого хранителя, и это мое право.

Она поначалу не помышляла восстанавливать против себя племянницу, надеясь договориться с ней мягко и тактично, возможно, переиграть ее, разоружить, заверив, что ее ревность была беспочвенна. Очевидно, Нефертити сочла такой стиль беседы невозможным, и Тейе пришлось отказаться от видимой задушевности и занять совершенно иную позицию, которая не предполагала снисхождения и уступок.

– Не могу представить, зачем ты обеспокоилась этим делом, если, конечно, не имеешь прежнего вожделения к телу своего сына и не хочешь управлять очередью женщин к его постели, – заявила Нефертити. – Полагаю, что женщине твоих лет не пристало такое откровенное проявление дурных наклонностей. Ты не можешь больше соперничать за ложе фараона.

Тейе улыбнулась в ее угрюмое лицо.

– Я совершенно не имею желания отстаивать свои супружеские права в опочивальне, – твердо ответила она. – Если тебе невдомек, почему я так скоро решила проявить интерес к делам гарема, ты более глупа, чем я предполагала. Меня беспокоит Мекетатон.

Нефертити отвела взгляд.

– С Мекетатон не происходит ничего дурного. Ее немного лихорадило этим летом, только и всего.

Тейе захотелось встряхнуть ее.

– Вижу, мне придется говорить с тобой, как с младенцем, чтобы ты понимала. Ты не возражала, когда фараон взял свою дочь к себе в гарем?

– Нет. Почему я должна возражать? Это его право.

– Но Мекетатон еще ребенок, хрупкая и нескладная, как мальчик.

– Нет. Она стала девушкой шесть месяцев назад. Фараон повелел, чтобы она не срезала детский локон. Ему так нравится.

Безразличие, прозвучавшее в словах Нефертити, заставило Тейе вздрогнуть.

– Она твоя дочь, и в ней течет моя кровь! Тебе не приходило в голову, что, если она забеременеет, она может умереть? Посмотри на нее, Нефертити! Разве может неоформившееся детское тельце выносить ребенка?

Нефертити принялась нервно теребить льняные полоски, которыми были обмотаны ее руки.

– Она уже беременна.

Теперь Тейе уже не пыталась сдерживать себя. Удар пришелся Нефертити в висок, и та глухо вскрикнула. Тейе потерла костяшки пальцев и положила руку на свое колотящееся сердце, пока Нефертити стонала и раскачивалась.

– Прекрати! – зашипела Тейе. – Я не больно тебя ударила. Похоже, Киа – лучшая подруга для твоей дочери, чем ты. Она хотя бы пытается утешить девочку.

Некоторое время Нефертити сидела неподвижно, потом откинула голову на подушку.

– Мекетатон понимает, что это семя Атона, – огрызнулась она. – Бог должен брать в жены тех, кто близок ему по крови. Это его долг.

– Ты веришь в это не больше, чем я! Долг священного Гора – порождать свое воплощение, но ведь не так же! Почему он не выбрал Мериатон?

Нефертити настороженно посмотрела на нее.

– Правда, тетушка, я не знаю. Но ты еще не понимаешь, к чему приводят споры с твоим сыном. Он начинает плакать, демоны одолевают его голову, и я ничего не могу с этим поделать.

– Ты – самая прекрасная женщина, какую когда-либо видел Египет, – горько сказала Тейе. – Но у тебя сердце гадюки.

– Нет, – сверкнула глазами племянница. – Кобры! Королевской кобры,[45] тетушка. Весь Египет поклоняется мне. Не вставай у меня на пути.

Тейе начала окутывать пелена усталости.

– На твоем месте было бы мудрее впредь не враждовать со мной открыто, Нефертити. Потому что, как бы ты ни царапалась и ни плевалась, я куда безжалостнее, чем ты. От меня не так легко избавиться, как от Ситамон. Я пришла к тебе сегодня, чтобы попытаться убедить тебя помочь мне доказать фараону необходимость безотлагательной войны против Сирии. Но теперь я не убеждаю, я требую. Зарони сама эти слова в уши фараону, иначе ты увидишь Египет на коленях.

– Это просто смешно. – Глаза Нефертити сверкнули в темноте. – Ни один народ не смеет бросить нам вызов.

– Это ты не смеешь бросить вызов фараону, сказав ему правду. Не его правду, а жестокую правду действительности. Тебе по нраву его милость, его богатые дары. Но все это закончится, и скорее, чем ты думаешь, если окончательно иссякнут подати и доказательства преданности иноземцев.

– Ты забыла об одном, – зловеще прошептала Нефертити. – Эхнатон обожает меня. Если я решу хранить молчание, ты бессильна что-либо сделать.

– О, думаю, ты сделаешь, как я сказала. В противном случае одному скульптору перережут его прекрасное горлышко.

Тейе с удовлетворением увидела, как побледнело безупречно гладкое накрашенное лицо Нефертити. Это был случайный выстрел, стрела, пущенная при внезапном воспоминании о коротком замечании Хоремхеба, и сама Тейе удивилась, что попала в цель.

Фараон знает, в чью сторону устремлены помыслы его прекрасной жены? Очевидно, нет. Мне, конечно, не нужно убивать его. Стоит только начать распространять некие пикантные слухи. Но я бы предпочла убить его, дорогая племянница, и убью, если ты не прекратишь заботиться только о своем личном благополучии.

– Ты демон, – прошептала Нефертити. Льняные полоски валялись на простынях, изорванные в клочья, ее натертые маслом руки дрожали от ярости. – Ты отвратительная старая ведьма. Забери тебя Себек!

Тейе поднялась.

– Как? Ты не доверишь отмщение Атону? Как был бы разочарован фараон, услышав о том, что тебе недостает благочестия. Подумай об этом, Нефертити, когда успокоишься. Наслаждайся тем, что у тебя осталось. – Она поклонилась, слуги тотчас широко распахнули перед ней дверь.

Ну вот, основные линии прочерчены, и гораздо быстрее, чем я того хотела, – думала Тейе, уходя. – Надеюсь, Нефертити не хватит ума сообразить, что она всегда может одержать верх, изобретя подходящую ложь. А теперь я должна встретиться с Туту. Угрожать племяннице и запугивать слюнтяя-управителя – совсем не тот стиль дипломатии, который мне так нравился и за которым ты наблюдал с таким удовольствием, о муж мой, Аменхотеп. Так небрежно, походя, на бойне режут быков, и мне это претит. Какие ничтожные настали времена!

Палата внешних сношений в Ахетатоне располагалась в конце дороги, между Большим и Малым храмами, неподалеку от лабиринта дворов, обнесенных стенами, отгораживающими поместья управителей, которые не имели права селиться на берегу реки. Пока Тейе несли по пыльной улице в закрытых носилках, ее ноздри даже сквозь плотные занавеси улавливали сильный запах фимиама, висящего в воздухе, смешанного со зловонием отбросов и прочего мусора с улицы. С территории храма доносились размеренные песнопения и звон систр, чистый и прекрасный, паривший в воздухе над хриплыми криками торговцев и грубым смехом крестьянок. Услышав барабанную дробь, Тейе поняла, что движется мимо танцовщиц. Она слегка приоткрыла занавеси, ожидая увидеть нагих блудниц, выставляющих напоказ свои прелести, но женщины оказались храмовыми танцовщицами, гибкими и непорочными, увешанными гирляндами цветов. В танце они торжественно поднимали вверх руки, обращая лица к солнцу. Ахетатон – это определенно не Фивы, – размышляла она, опустив занавеси. – И как это похоже на моего сына – разместить палату внешних сношений так ужасно далеко от дворца.