– Это прекрасно, – тихо сказала она, обнимая его за шею. – Почему ты плачешь?

Он покачал головой.

– Не знаю. Я живой бог. Я не знаю…

Вскоре он ушел. Тейе продолжала сидеть, перед ней на неубранном столе стояло вино, ее настроение было созвучно тихим непринужденным разговорам нескольких избранных гостей с теми членами царской семьи, которых пригласил фараон. С уходом фараона от напряженности не осталось и следа. Сменхара и Мериатон, уже неразлучные, были поглощены серьезным разговором. Мекетатон, сидевшая в стайке юных жен гарема, играла в бусины с Тадухеппой. Нефертити вовсе не появилась. Тейе с любопытством подумала, а была ли она вообще приглашена. Тейе медленно допивала свое вино, собираясь уходить, когда увидела, как Пареннефер подошел к Мекетатон, поклонился и что-то прошептал ей. Девочка склонила головку, поднялась и вышла. Наступила тишина. Все глаза были устремлены на нее, и озадаченная Тейе поманила пальцем Хайю.

– Пришли ко мне Пиху. Пора уходить. Попробуй выяснить что-нибудь о царевне Мекетатон от слуг из детской. И пошли вестника в дом, где остановился Азиру. Прикажи ему явиться ко мне завтра поутру.

К тому времени, как Хайя дошел до двери, разговор возобновился. Что-то беспокоит мою маленькую внучку, – размышляла Тейе, ожидая Пиху, – и это достаточно серьезно, судя по реакции всех этих людей. Полагаю, в скором времени я узнаю, что это, но сейчас мне нужно отдохнуть.

Хайя пришел к ней на рассвете, когда будившие ее музыканты ушли, и Пиха принесла ей утренние фрукты и разбавленное вино. Тейе сидела в постели, опираясь на подушки, и аккуратно ела арбуз. Комната постепенно наполнялась светом.

– Ну? – нетерпеливо произнесла она. – Ты расторопен, Хайя. Выкладывай. Мне надо обдумать, что сказать Азиру.

Он кивнул.

– Царевна Мекетатон больше не живет в детской, – сказал он. – У нее теперь собственные покои в гареме. Я был там, но смотритель не впустил меня.

– Ты хочешь сказать, что этот ребенок спит с моим сыном? – Тейе отпихнула остатки арбуза.

– Императрица, я еще не успел достаточно сблизиться с прислугой, чтобы убедиться в правдивости слухов, но, похоже, что так.

У Тейе перед глазами вдруг возникла гротескная скульптурная группа, которую ей вручила Мутноджимет.

– Ты интересовался состоянием здоровья девочки?

– У меня не было такой возможности, божественная.

– Пришли ко мне писца.

Когда писец положил свою дощечку на колени, Тейе быстро начала диктовать:

– «Мерире, хранителю дверей гарема, приветствие. По праву императрицы и первой царской жены, я, Тейе, Богиня Обеих земель, принимаю в свои царственные руки заботу и управление гаремом Могучего Быка и назначаю своего управляющего Хайю хранителем дверей гарема. А ты уволен». Пусть вестник объявит это немедленно, Хайя. А сейчас ступай к Нефертити и испроси позволения для меня встретиться с ней сегодня после полудня. Азиру намерен сделать то, что ему сказано? – переведя дыхание, спросила она.

Хайя улыбнулся.

– Он будет здесь через два часа.

– Хорошо. Ты свободен. Пришли ко мне Пиху.

Когда Пиха вошла, Тейе уже встала с постели и держала зеркало, вглядываясь в него и перебирая пальцами волосы.

– Пиха, думаю, настало время скрыть всю эту седину, – сказала она. – Скажи моим людям, пусть купят хны и завтра приходят красить мне волосы. Сегодня я надену парик.

Когда объявили о приходе Азиру, Тейе, уже накрашенная, в парике, в короне императрицы с диском и двойным пером, восседала на троне под балдахином в зале для приемов, окруженная чиновниками. Она позволила ему подойти и протянула ему руку для поцелуя, высокая фигура сложилась почти вдвое в глубоком поклоне. Телохранители Азиру, сдавшие оружие ее свите, стояли по обе стороны двери, сложив на груди руки. Комната постепенно наполнилась едва уловимым, но узнаваемым козлиным запахом. Азиру выпрямился, и писцы Тейе взялись за перья.

– Итак, ты, наконец, сподобился ответить на призыв своего господина, – сухо начала Тейе. – Должно быть, ты привез целую гору дани, Азиру. Наверное, поэтому ты путешествуешь с такой огромной свитой. Сколько лет прошло с тех пор, как ты получил вызов фараона?

– Императрица, ты не могла видеть мои письма к фараону, объясняющие задержки, вызванные моими войнами против его ужасных врагов, – громыхнул Азиру по-египетски с сильным акцентом. – Я примчался к нему на крыльях братской любви при первой возможности. – Его глаза дерзко сверкнули.

– Ты ошибаешься, – ответила Тейе. – Я читала твои письма, будучи еще в Малкатте. И не только твои. Риббади тоже было о чем поведать, так же как и Абимилки.

– Этот сброд… эти вероломные псы! – Голос Азиру дрожал от возбуждения. – Я славлю богов, что фараон в своей безграничной мудрости не поверил в их ложь. Их злоба и зависть были безмерны. Они жаждали наслаждаться выгодными отношениями, которые сложились у моего народа с Египтом.

– Твоя преданность делает тебе честь и может сравниться только с твоими актерскими способностями, – с сарказмом ответила Тейе.

– Императрица несправедлива ко мне. Разве я не защитил Египет ценой жизни своих людей? Разве я не дал убежище этой плачущей бабе Риббади, когда тот не смог удержать свой город и вынужден был бежать?

Тейе увидела, что Азиру понял свою тактическую ошибку, как только слова слетели с его губ. Он замолчал, потупившись.

– Я верю, что наш дорогой союзник Риббади наслаждается защитой и миром нашего брата Азиру, – невозмутимо сказала она, наклонившись вперед. – Я удивлена, что он не сопровождает тебя и даже не послал с тобой письма фараону. В дни оные он написал много писем. Полагаю, он мог бы передать их нашим осведомителям в Амурру, но, конечно же, его друг Азиру предложил доставить их лично? Или Риббади разучился пользоваться языком и руками?

Азиру поднял глаза и изучающе оглядел ее. Тейе почти читала его мысли. Были ли на самом деле в Амурру египетские осведомители? О чем они докладывали фараону? Мог ли острый взгляд императрицы пронзить покровы лжи, защищавшие его от невнимательных глаз фараона?

– Действительно, Риббади в безопасности, – ответил он после паузы, и Тейе откинулась назад, выражение ее лица не предвещало ничего хорошего.

– И мы оба знаем, что это за безопасность. Мой покойный муж Осирис Аменхотеп Прославленный сделал то же самое с твоим отцом, и я бы настоятельно рекомендовала тебе поразмыслить о его кончине. Ахетатон теперь мой дом. Над этим тоже поразмысли. Как надолго ты намерен задержаться?

Азиру поклонился.

– Гостеприимство фараона безгранично, и оно искушает меня продлить свой визит на неопределенный срок.

– Его гостеприимство, может быть, и безгранично, но мое терпение – нет. Как и снисходительность моей страны. Ты свободен.

Он быстро поклонился и удалился с важным видом, его телохранители затопали следом. Он не уедет, пока не узнает, насколько велика моя власть над сыном, – подумала Тейе, когда двери со стуком закрылись. – И это то, что мне еще предстоит выяснить. Но Эхнатон теперь должен прислушиваться ко мне, иначе Азиру перестанет колебаться между Суппилулиумасом и Египтом, решит заключить соглашение с Суппилулиумасом и покинет нас совсем. Прежде это было бы не так важно, но сейчас для нас ценен каждый союзник.

В полдень Тейе велела подать носилки и отправилась в пышные покои Нефертити. Она бы предпочла послать за царицей, но знала, что в семье сейчас нить любви и взаимопонимания натянута до предела, и любая настойчивая попытка заявить о своих исключительных правах могла оборвать ее Нефертити полулежала на своем ложе, над ней безмятежно шелестели опахала, в комнате тихо играли музыканты. Ее беременность уже близилась к концу, и она уже не стремилась на людях или дома скрывать выступающий живот, она надевала просвечивающие одежды, которые подчеркивали ее манящую чувственность. Нефертити исполнилось тридцать два года – знойная пора зрелости женского тела, в котором, казалось, сочеталась горячая спелость без признаков увядания и обещание чувственных наслаждений. Постепенно проявляющиеся приметы возраста на ее лице скорее подчеркивали природную красоту совершенно правильных черт, чем вредили ей, и в гримасе неудовлетворенности ее поклонники могли усмотреть лишь намек на легкомыслие, что низводило ее с вершин недосягаемой божественности, манило, но не давало возможности приблизиться к ней как к земной женщине. Она легким кивком ответила на чопорный поклон Тейе, не отнимая рук у слуг, благоговейно втирающих в ее кожу ароматные масла.