В течение следующей недели Эйе сдерживал нетерпение, зная, что фараон обсуждает с Анхесенпаатон сделанные ему предложения. На восьмой день его вызвали для оглашения решения. Как Эйе и предполагал, Тутанхатон согласился со всеми его доводами.

Тутанхатон назначил его регентом, тем самым наделив законной властью, которой Эйе никогда прежде не имел за всю свою жизнь придворного, советника и царского наперсника.

Новое назначение придало ему энергии. Он понимал, что выносливости молодости уже не вернуть, но научился разумно распределять свои силы и, насколько это было возможно, проявлял в управлении свою мудрость и опыт. По его просьбе фараон назначил Хоремхеба царским представителем – эта почетная должность имела силу ровно до тех пор, пока царица не произведет на свет наследника, и являлась эффективным средством для того, чтобы удерживать военачальника при дворе, не выпуская из поля зрения. Нахт-Мину был пожалован титул носителя опахала по правую руку.

Было решено, что Малкатта будет восстановлена за три года, и все это время Эйе трудился над осуществлением своих планов. Под его заботливыми руками Египет начал воскресать. Он без сожаления вернул исконным владельцам золото и земли, забранные у жрецов Амона и других богов. Мэйя стал появляться при дворе, он часто совещался с фараоном и регентом. Скоро выяснилось, что в Египте не хватает жрецов для служения в восстановленных храмах. Эйе говорил с людьми Атона, особенно с теми, кто прежде служил Амону, но перешел к Эхнатону, никого не принуждая, но разъясняя, что возврата к годам ереси не будет и никто из жрецов, желающих жить прилично и обеспеченно, не должен поклоняться другому богу.

Посланцы Мэйи путешествовали по номам, набирая в жрецы местных жителей и обучая их в родных селениях. Священные танцовщицы назначались из дворца, и им платили жалованье из личных сундуков фараона, средства казны также использовались для восстановления изображений богов и их святилищ. Вестники приезжали в каждое селение, публично объявляя недействительным запрет Эхнатона служить другим богам, кроме Атона. Началось уничтожение жертвенников Атона, и Эйе с тревогой следил за тем, как бы не возникла обратная реакция и дух насилия не привел бы к кровопролитию по всей стране. Однако, хотя еще многие месяцы на общественных зданиях продолжали появляться оскорбительные надписи, обличающие Эхнатона как преступника, который навлек проклятие на свою страну, негодование людей вскоре улеглось.

Пытаясь усилить преемственность с прошлым Египта, фараон принялся усиленно подчеркивать свою родственную связь с Аменхотепом Третьим. Эйе уже посоветовал ему посадить своих архитекторов и каменщиков за работу, чтобы закончить строительство храма Аменхотепа Третьего в Солебе, и сделать так, чтобы имена обоих фараонов стояли в текстах надписей рядом и на видных местах. В надписях на каменных львах, изваянных для храма, Тутанхатон обращался к нему как к своему отцу. Тутанхатон также взял на себя завершение южного Дома Амона в Луксоре – проект, которому Аменхотеп уделял так много внимания, что впоследствии его стали связывать больше с именем умершего фараона, нежели с именем самого Амона. Эйе со всем возможным тактом предложил Тутанхатону подтвердить свое внешнее сходство с Аменхотепом Третьим, стараясь при этом не оскорбить память мальчика об отце. Если Тутанхатона это и задело, он не показал виду. С живым интересом рассматривая чертежи, которые расстилали перед ним мастера, он наслаждался каждой деталью и сам вносил множество предложений.

С позволения фараона Эйе обложил крестьян сокрушительным налогом для того, чтобы восстановить Малкатту, построить новые причалы в Фивах и начать реконструкцию в городе. Он издал указ, повелевающий, чтобы урожай каждого вельможи был подсчитан после сбора, и часть зерна из его владений была засыпана в амбары селений, соседствующих с его поместьем. Состоятельные придворные ворчали, однако они понимали, что в конечном итоге, когда экономика стабилизируется, это приведет к их обогащению.

Несмотря на вереницы управителей, ежедневно приходивших в его палату, Эйе чувствовал себя одиноко. Он диктовал пространные письма Тии в Ахмин и по многу раз перечитывал ее путаные ответы. Он все больше ненавидел ночи в Ахетатоне. Хотя фараон начал устраивать большие пиршества, похожие на те, что внушали трепет иноземным посланникам в дни былой славы Египта, их веселье не могло сдержать потоки мрачных воспоминаний о минувших несчастьях, которые, казалось, только и ждали, когда разойдутся гости, чтобы затопить все многочисленные тихие закоулки дворца. Эйе спал чутко и часто просыпался. Временами он вызывал своего писца и лежал, слушая его чтение, но гораздо чаще он просто выходил из своих покоев и отправлялся бродить по коридорам, иногда встречая других придворных, которых тоже тревожили скорбные и кровавые сновидения.

Эйе знал, что проклятие будет действовать до тех пор, пока город останется обитаем. Помешанный молодой фараон, из безумной мечты которого родился Ахетатон, и после своей смерти удерживал город в мрачных путах своего безумия. Иногда Эйе ловил себя на том, что сдерживает дыхание, стоя при свете факелов в каком-нибудь заброшенном уголке дворца, в страхе ожидая чего-нибудь ужасного. По ночам его звала Тейе, а в тенях рыдали мертвые дети Эхнатона. Солдатам, которые охраняли гробницы в скалах за городом, уже платили в два раза больше обычного. Тейе никогда не нравилось это место, – снова и снова повторял себе Эйе. – Задолго до основания Ахетатона она говорила, что это несчастливое место, что скалы ревностно охраняют его девственную чистоту.

Но Тутанхатона не посещали подобные видения. Он становился привлекательным юношей с веселым нравом, и хотя порой он, как и Тейе, был подвержен вспышкам гнева, те, кто тайно следил за ним, пытаясь обнаружить любые признаки неуравновешенности, видели перед собой только фараона, который не любил сидеть на месте, громко смеялся, с удовольствием охотился и поздно и неохотно отправлялся в постель. Он напоминал Эйе Тутмоса, первого сына Тейе, который некогда ярко блистал при дворе. Царица тоже расцвела. Тутанхатон, хотя на третьем году правления ему было всего четырнадцать, не по годам рано вступил в брачные отношения и уже принялся собирать собственный гарем, отпустив на покой многих старых женщин отца и набрав для себя помоложе. Анхесенпаатон была беременна. В свои семнадцать она являлась олицетворением нового духа возрождения, который постепенно передавался двору.

За четыре дня до празднования по случаю окончательного отъезда из Ахетатона он сидел, облаченный в пышные одежды, перед Мэйей и заполненной до отказа залой, надо лбом его возвышалась двойная корона, в руках он держал крюк, цеп и скимитар и торжественно диктовал документ об изменении своего имени. Его имя прежде означало «Живой Образ Атона», но в тот момент, когда он прижал свою печать к свитку, он стал называться Тутанхамоном – Живым Образом Амона. Анхесенпаатон последовала его примеру, с болью услышав впервые, как ее назвали Анхесенамон – Живущая для Амона. Для нее это означало предательство отца и бога, поклоняться которому ее учили всю жизнь. Она сидела бледная и молчаливая, трепетно поглаживая раздутый живот, когда люди вокруг громко выражали одобрение, но теперь она уже научилась скрывать от всех свою печаль.

На следующий день Тутанхамона, Анхесенамон и Эйе отнесли по царской дороге в северный дворец, охваченный шумом и хаосом грядущего переезда. Повозки, уже нагруженные скарбом, заполонили аллеи. Перед царской кавалькадой метались домашние животные, уворачиваясь от яростно гоняющихся за ними голых мальчишек. За высокой дворцовой стеной и садами, спускающимися к реке, ясно слышались звуки команд кормчих. Нил был забит судами всех размеров, у причалов некуда было приткнуться. Эйе понимал, что и выше по течению, за стоящими особняком поместьями знати, творится то же самое. Он знал, что Хоремхеб сегодня самолично выехал на улицы города, сопровождаемый отрядом местного племени мазои, пытаясь предотвратить стычки на переполненных улицах и обеспечить защиту зажиточным горожанам. Спокойно было только внутри храма Атона, опустевший передний двор опаляли свирепые лучи Ра. Те немногие жрецы, среди которых был и Мерира, которые решили остаться, укрылись от зноя в святилище. Пыль золотистой завесой висела в воздухе. Тучи мух клубились повсюду над кучами отбросов и мусора, выброшенного из домов во время сборов. Некогда прекрасные жертвенники Атона, что красовались на каждом углу, стояли теперь ободранные и оскверненные, их почерневшие курильницы давно остыли. В тени тяжело пыхтели собаки, откуда их уже не гнали, глядя на заметаемые песком небольшие мощеные площадки, где прежде кружились танцовщицы. Прикрывая нос надушенным платком, Эйе радовался, что занавеси носилок царевны спущены. Ахетатон напоминал город, которому угрожало вторжение чужеземной армии, жители которого обратились в бегство.