Ярость раскаленного солнца немного поутихла, но было очень душно. Тейе приказала приготовить ванну, а потом попыталась уснуть, но в ушах у нее звучал голос Мутноджимет, а перед глазами стояло видение уродливых красных гениталий, и от этого всего сердце отказывалось биться ровно. Но я хотела уехать домой, в Джаруху! – молчаливо протестовала она. – Я приняла решение! Я ничего не могу сделать, я слишком стара, уже слишком поздно. Она с болью вспоминала прохладное, заросшее лилиями озеро перед синими колоннами ее портика там, на ласковом севере, влажный воздух. Я скучаю по матери, по отцу, – думала она и, когда уже больше не могла себя сдерживать, тихо заплакала. – На этот раз я скучаю не по тебе, Осирис Аменхотеп. Я скучаю по безопасности в сильных руках Иуйи, по улыбке, с которой Туйя будила меня каждое утро. О, постой! – выругала она себя. – Нет ничего более смешного и жалкого, чем стареющая женщина в слезах. Пусть они оскверняют ложе, которое устроили для себя сами. Я поеду домой! Но она уже знала, что больше никогда не увидит Джаруху.

В сумерках она сидела на помосте большой залы, Мутноджимет устроилась рядом с ней, их управители и слуги расположились внизу вокруг низких, уставленных цветами столиков. Тейе приказала, чтобы в зале было много света, и золотое пламя сотен факелов и ламп нервно плясало на сквозняках между высокими колоннами. Рабы, выносившие подносы, вереницей подходили к специальным слугам, пробовавшим каждое блюдо, и направлялись дальше, к позолоченному столу; слуги время от времени склонялись, чтобы наполнить чаши вином. Возле помоста сидели музыканты, создавая завесу из звуков, за которыми разговор двух женщин был не слышен гостям. Между столиками кружились танцовщицы. Тейе пыталась положить что-нибудь в рот, но ее тошнило от одного вида обильной еды, и, в конце концов, она просто глядела, как Мутноджимет поглощает поднесенные кушанья. Проглотив очередной огромный кусок, племянница бросала взгляд на царевича Сменхару, сидевшего у подножия помоста вместе с Бекетатон, и Тейе улыбалась про себя, несмотря на сумятицу в мыслях. Мутноджимет была вовсе не столь политически нейтральной, как притворялась. Или, скорее всего, ситуация в Ахетатоне была настолько серьезной, что каждый там мог прослыть подающим надежды оракулом. Когда с едой было покончено и началось то небольшое представление, какое удалось организовать Тейе, она поманила Мутноджимет.

– Кто послал тебя ко мне с этой омерзительной штукой? Хоремхеб или отец?

Мутноджимет сделала знак, и слуга отодвинул низенький столик. Удовлетворенно вздохнув, она откинулась на подушки.

– Я и забыла, какой вкусной может быть говядина, когда бог не пялится с укором через плечо. Нам при дворе не запрещено есть мясо, но сам фараон, конечно, не прикоснется к нему. Отвечу на твой вопрос, богиня. Я здесь по собственному желанию. Хотя Эйе и Хоремхеб одобрили его. Им нужна твоя помощь. Они не могли сказать тебе об этом в своих посланиях, и действительно, едва ли можно говорить о таких вещах, ведь в городе полно доносчиков, людей, которые надеются заронить слушок в уши фараону и обрести его благосклонность. Брату моему легко внушить любую мысль, если она подана на языке обожания и поклонения Атону.

Каждое слово Мутноджимет пронзало сердце Тейе, на мгновение она возненавидела и своего брата, и Хоремхеба, и всех лизоблюдов, которые пытались втереться в доверие и вызвать к себе теплые чувства, тогда как их сердца оставались холодными. Безразличная честность Мутноджимет была бесконечно предпочтительнее.

– Тогда скажи мне, чего же ждут от меня главный носитель опахала и могущественный военачальник.

Мутноджимет ухмыльнулась ее насмешливо-язвительному тону.

– Они хотят, чтобы ты поселилась в Ахетатоне, где могла бы видеть фараона каждый день и придавать весомость их советам. Самая насущная проблема – это соседние государства. Туту говорит фараону одно, мой муж другое, и фараон колеблется, потому что он просто не способен поверить в людское вероломство.

– Нефертити сделает все возможное, чтобы выставить меня в дурном свете, возможно, даже попытается убить. Туту всегда таил обиду на меня. Мутноджимет, я устала. Для меня это равносильно тому, чтобы забраться в гнездо с гадюками, единственное желание которых – видеть мою смерть. Кроме того, мне пришлось бы сражаться со стаей льстецов, которые незамедлительно соберутся вокруг Сменхары. У меня не будет друзей, не будет никого, кому я смогла бы доверять. – Она замолчала, потрясенная картиной будущего, которую сама же нарисовала.

Острая боль в животе, которая всегда одолевала ее в минуты сильного волнения или усталости, подступила без предупреждения, и она задержала дыхание, пока спазм не прошел.

– Тогда поезжай в Джаруху и жди, когда боги призовут тебя, – тихо сказала Мутноджимет. – Я всегда любила тебя. Но пойми меня правильно. Я говорю тебе о своей любви не для того, чтобы ты приняла мои слова за предложение активной поддержки в том случае, если ты решишься приехать в Ахетатон. Я слишком хорошо себя знаю. Я всего лишь хочу видеть тебя счастливой. Ты заслужила право на отдых.

– Я не была счастлива с тех самых пор, как умер Осирис Аменхотеп Прославленный, – просто ответила Тейе. – Смогу ли я наслаждаться покоем в Джарухе после всего, что услышала от тебя? Думаю, нет. Я родила фараона на свет, и, похоже, я теперь должна защитить от него этот свет и его от света, если смогу. Как, должно быть, веселится сын Хапу!

– Так ты приедешь?

Вопрос рассердил Тейе. Боль пронзила ее снова, и она почувствовала, как по спине побежал пот.

– Конечно, приеду! – выдавила она. – Как же я смогу отказаться от такого трудного дела?

Мутноджимет задумчиво потягивала вино, медленно скользя взглядом по шумной зале. Сменхара хлопал в такт музыке, не сводя глаз с обнаженных танцовщиц. Бекетатон шлепнулась на подушки лицом вниз и быстро уснула. Женщины гарема, раскрасневшиеся от вина и возбужденные неожиданным развлечением, скрасившим их тоскливое существование, хихикали и повизгивали. Все было сказано. Тейе поднялась. Воцарилась тишина. Гости пали ниц перед ней. Вестник схватил свой жезл и бросился вперед, и вместе с Пихой и Хайей она покинула залу, стараясь идти прямо, невзирая на боль, пока не добралась до уединения своих покоев. Бросившись на ложе, она послала за врачевателем. Тейе лежала в ожидании, подтянув колени к груди и сжав кулаки, мышцы сводило от боли и гнева на судьбу.

На следующий день Мутноджимет отплыла в Ахетатон. Днем Тейе продиктовала письмо для фараона, потом послала за Сменхарой. На этот раз он явился сразу, его худенькие бедра облегала свободная юбка, ноги были в песке, и на них еще поблескивали капли озерной воды. Он поклонился матери, небрежно поцеловал протянутую руку и поднял на нее взволнованный взгляд.

– Мы едем в Ахетатон, правда, матушка?

– Да, откуда ты знаешь?

– Слуги только об этом и шепчутся весь день. Когда мы отправляемся? Не могу поверить, что снова увижу Мериатон. Благодарю тебя, матушка.

– Думаю, ты будешь скучать по Малкатте, когда поживешь немного в новом городе фараона, – спокойно сказала Тейе. – Здесь ты наслаждался свободой, которой тебе никогда не доведется испытать. Но у тебя есть еще несколько месяцев, чтобы наслаждаться ею. Мы отправимся, когда река поднимется до высшей отметки. Иди, расскажи Бекетатон.

Она хотела порадоваться вместе с ним, но поняла, что неохотно принимает его благодарность и возбуждение. Она заметила, что его глаза вмиг потухли. Он поджал губы, небрежно поклонился ей и вышел. Он вдруг стал олицетворять для нее ответственность, которая уже давила ей на плечи тяжким грузом.

В конце первого зимнего месяца Тейе покинула Малкатту. Когда новость о ее решении достигла Ахетатона, она получила восторженное письмо от фараона, осторожные приветствия от Эйе и ни слова от Нефертити. Царица решительно не хотела заглядывать в будущее. Пока управляющие целеустремленно шагали по коридорам дворца со свитками в руках, озабоченно хмурясь, а бесчисленные слуги носили и таскали, паковали и перепаковывали вещи, Тейе в последний раз поддалась очарованию Малкатты, растворившись в своих воспоминаниях. Сидя под балдахином у озера, она вспоминала, как ее, маленькую царевну, недавно избранную для уже тогда огромного гарема фараона, переправили через реку, чтобы она могла взглянуть на неокрашенные комнаты, взрыхленную, вперемешку с камнями землю, на надсмотрщиков с хлыстами, громко раздающих указания, и напряженные спины феллахов. Она стояла вместе с юной, стройной Тиа-ха и другими царевнами посреди удивительного великолепия покоев императрицы, пока еще никем не занятых, заложив руки за спину и устремив в потолок обведенные черной краской глаза, а Херуф описывал планы фараона относительно его нового дворца. Многие женщины были молчаливы и скованны, стараясь не думать о близости мертвых и о тех ночах, которые им предстояло провести отделенными только стеной от тех, кто лежал, упокоившись навеки в своих саркофагах. Тейе тоже молчала, но не от страха. Она размышляла, зачем ее супруг решил перенести двор с его древнего и почитаемого места на восточном берегу недалеко от Карнака. Человек с такой безграничной властью и богатством мог делать все, что ему захочется, однако это казалось бесцельной, нерациональной тратой золота и сил. В этот момент она спиной почувствовала взгляд и, обернувшись, увидела, что молодой фараон, окруженный своими управителями, смотрит на нее. Ей следовало немедленно отвести взгляд, но вместо этого она в свою очередь принялась рассматривать его. Хотя брачный договор был скреплен печатью, и она находилась в гареме уже больше месяца, она еще не подходила к своему супругу ближе, чем на расстояние, которое пролетит брошенный камень. К тому же они виделись лишь на официальных торжествах. Теперь он повелительно поманил ее пальцем. Она храбро подошла к нему, рухнула на землю у его ног и не двигалась, пока палец ноги легонько не подтолкнул ее в ухо. Поднявшись, за спиной фараона она увидела отца. Он важно подмигнул ей.