В Конкорде нелегально собрался Конгресс. Они спорили, составляли документы и ждали.

В Нью-Уэксфорде Бэнни тоже ждала. Она ждала того момента, когда ее жизнь снова станет спокойной и безопасной. Она ждала, когда ее братья перестанут постоянно смазывать свои мушкеты и прыгать на лошадь при каждом стуке копыт за окном. Ждала, когда ее отец перестанет качать головой и бормотать себе под нос, когда Генри перестанет тренироваться в стрельбе, а Исаак прекратит доводить свою мать просьбами разрешить ему вступить в ополчение.

И еще она ждала Джона. Ждала того дня, когда он снова придет к ней в конюшню послушать музыку и, когда прекратятся эти разговоры о политике, войне и свободе. Чтобы все стало как когда-то давно, когда была только музыка и красивый мужчина, который сидел и тихо слушал и, улыбался ей, как будто она чудо, посланное ему небом.

Бесс ждала тщетно, когда Джон снова дотронется до ее плеча или, когда она сама прекратит желать этого. Потому что хоть он и был глуповат, он был чистым, хорошим и сильным – и он улыбался ей, как никто другой.

Колонии ждали.

Приближалась весна.

Близилась гроза.

– Па! – Генри вбежал в таверну. – Они идут!

Кэд, который мыл пол, после того как ушел последний посетитель, оглянулся на него через плечо.

– Кто?

– Англичане. Посланец сообщил только что. Они идут на Конкорд.

Метла упала, забрызгав чистый пол каплями грязной воды.

– Пошли.

Над площадью висел густой туман. Он был какой-то нереальный, дрожащий, чуть светлее серого унылого неба. Апрельская прохлада заставила мужчин втянуть головы в плечи. Их голоса заглушал окутавший всех туман.

Приближался рассвет.

И женщины были здесь тоже. Женщины, которые застегивали поплотнее куртки своих мужей, гладили руками любимые лица, совали мешочки с едой и порохом. Женщины, которые прощались со своими мужчинами.

– Кэдваллэдер, – сказала Мэри Джоунз тихим, но твердым голосом. – Ты слишком стар, чтобы маршировать по всей стране.

Она разгладила серую куртку у него на груди. Он взял ее руку и сжал в своей.

– Мэри, моя Мэри. Ты же знаешь, для всех поселенцев очень важно поддерживать друг друга. Наша сила только в нашем единстве.

– Есть же и другие. Почему ты должен идти?

– Это не минует никого, Мэри. Ты прекрасно все знаешь сама.

– Да, – она запрокинула назад изящную темненькую головку, чтобы взглянуть в глаза своему мужу, возвышающемуся над ней.

– Кэд, не позволю Исааку идти с тобой. Он еще маленький.

– Мама, – возразил Исаак, сжав руками мушкет.

– Тише, Исаак, – Кэд с нежностью улыбнулся своей жене. Лицо его светилось такой теплотой и любовью, которой никто, никогда не видевший его с Мэри, не мог ожидать от него.

– Это не бой, Мэри. Мы просто выражаем нашу поддержку Конгрессу. Мы поможем, если потребуется, и если сумеем.

– Но, Кэд…

– Мы вернемся завтра или послезавтра. Самое позднее через три дня. Я позабочусь об Исааке, Мэри.

Она закрыла глаза и обняла мужа.

– Кэд, позаботься о них обо всех.

Бэнни стояла среди своих близких, и никак не могла понять, почему ей кажется, что они уже очень далеко от нее. Туман делал очертания неясными и заглушал звуки. Вроде бы ее братья и отец были рядом, но она не могла видеть их, слышать их голоса. Одежда пропиталась влагой, и пробирал жуткий холод. Пустой желудок сжался, каждый мускул тела был напряжен. Казалось, мозг пронзительно кричит от бездействия, сковавшего все ее тело.

Но она ничего не могла сделать. Она могла только дрожать и молиться за них в этот предрассветный час. Она могла позволить только им уйти.

Элизабет яростно терла пятно на стенке кружки, затем ополоснула ее в ведре с теплой водой и снова придирчиво осмотрела. Пятно осталось. Она решительно начала скрести его ногтем. Если все, что ей оставалось делать, это следить за таверной, как делал и ее отец и братья, то она будет это делать наилучшим образом.

Кэда Джоунза и его сыновей не было около двух дней. По городу ходили неопределенные слухи о перестрелке близ Лексингтона. Ее мать двигалась как призрак – бледная и внешне спокойная. Она варила такое количество еды, которое они не могли съесть вдвоем. Невестки Бэнни тоже ощущали все возрастающее напряжение, но, казалось, что их успокаивает то, что они находились в доме Джоунзов.

Бэнни взяла на плечи работу отца, Джорджа, Генри и Исаака. Нужно было заботиться о лошадях, следить за расходом запасов, содержать таверну в порядке. У нее оставалось мало времени на отдых. Но какое это имело значение? В таком утешении, как сон, ей было отказано. Теперь она могла уснуть только тогда, когда была настолько изнурена работой, что ее мозг не мог уже тревожиться о том, что происходит на дороге из Бостона в Конкорд.

Единственное, что Бесс не могла делать, так это работу Брэндана. Она, как и любой, в Нью-Уэксфорде, никогда не училась печатному делу, поэтому пришлось закрыть его мастерскую. По возможности Бэнни старалась обходить это место стороной, потому что табличка с надписью «Закрыто», сделанная рукой Брэндана, напоминала ей о той огромной части мира, которая находилась вне ее контроля.

– Ты не должна так хмуриться, дочка. Это всего лишь кружка. Я не хочу, чтобы на твоем прекрасном лице появились из-за нее морщины.

Она замерла и посмотрела на дверь.

– Папа! – Кружка выпала у нее из рук, и Бэнни бросилась к отцу. – Папа, ты жив! Мы слышали что-то о боях, но ничего определенного.

– У меня все в порядке, – она ощущала его сильные и уверенные руки. – Подожди, дай мне сесть. Что-то стар стал.

– Извини. – Бэнни провела его до ближайшей скамьи. Он осторожно опустился на нее.

Седые волосы Кэда беспорядочно свисали на его лицо. Одежда была грязной, у него не было одного носка. Бэнни никогда не думала о своем отце как о старике. Он всегда был энергичным, стойким. Но сейчас морщины на его большом лице казались намного глубже, плечи опустились. И вдруг ей стало очень страшно.

– Папа? – осторожно спросила она. – Я позову маму. Она должна знать, что ты вернулся.

Он покачал головой:

– Я только что из дому, Бэнни. Она знает, что я здесь. И Исаак тоже уже дома.

– А остальные?

Отец устало посмотрел на нее:

– С ними тоже все в порядке. Не волнуйся, – он глубоко вздохнул, – но они не вернутся домой. По крайней мере, пока.

Она придвинула стул и тяжело опустилась на него.

– Где они?

– В Кэмбридже. Или на пути туда.

– Это случилось в Лексингтоне, Бэнни. Там уже все кончилось, когда мы дошли до него. Так что не знаю, как это началось. Они убили десять ополченцев.

– Нет, – выдохнула она и сжала руки.

– Мы заставили их пожалеть об этом. Мы были вместе, Бэн! Наших было очень много. Я даже не знаю, откуда они все пришли. Люди стояли по всей дороге от Конкорда до Бостона, были за заборами, на деревьях, в окнах домов. Этих красномундирников, будь они прокляты, расстреливали на каждом шагу по мере их продвижения назад.

– О, Господи, – прошептала она, но Кэд продолжал говорить, как будто ничего не слышал.

– Англичане должны были видеть, что мы едины, что мы не боимся войны с ними. Что мы можем выступать против их ружей, мундиров и мерзких королевских прав! Они многих потеряли на том пути, а потом попрятались в свои норы.

Она поднесла свои дрожащие руки к губам:

– Сколько?

– Не знаю. Двести, может быть, триста ранено. Не могу сказать точно, сколько было тяжелораненых, но армия в целом здорово пострадала, а главное – мы задели их гордость, поколебали их уверенность в себе. Они больше не будут думать о нас, как о надоедливых мулах.

– Но в следующий раз они уже будут готовы дать вам отпор, – прошептала Бэнни, задыхаясь.

– Что ты сказала, Бэн?

– Сколько наших раненых, папа? Какой ценой вы заплатили?

– Меньше трети всех раненых англичан вместе взятых. Я уверен в этом.