Недоговаривая многого, Герасим Петрович сказал все. Любовь Матвеевна поняла, что власть, которую считали непоколебимой, заколебалась. Нужно было только решить, куда ехать. Герасим Петрович назвал Тюмень. Тихий, хороший городок, далеко от фронта. Может быть, под Пермью или где-то на рубежах Европы и Азии Колчак, дождавшись помощи от союзных держав, даст решающее сражение, и Красная Армия покатится за Москву.

Все эти дни мать встречалась с Маврикием и проводила с ним по нескольку часов. Обсуждая, как ему быть дальше, они пришли к заключению, что ему следует перебраться к осени в Томск, доучиться экстерном, получить аттестат зрелости и под фамилией своего деда поступить в технологический институт.

Это, кажется, был единственно верный способ укрыться. Далеко от Мильвы. Не столь сложно выхлопотать у псаломщика-пропойцы, ведущего книгу крещений, метрики на фамилию Зашеина. Это вскоре и было сделано. Маврикий мог уже отправляться, но его задерживало здесь только одно. Ему хотелось знать о результатах письма Мерцаеву. Ему еще не было известно, что вся Мильва говорила об убийстве в лесу на охоте Юрия Вишневецкого.

Виновниками убийства называли неизвестных, скрывающихся в лесах, в отрядах юных мстителей. На груди Вишневецкого был положен придавленный камнем лист, на котором печатными буквами угольным карандашом было написано: «ЗА НАШУ СОНЮ КРАСНОБАЕВУ».

Все совершенно логично: смерть за смерть. Кто найдет теперь убийц? Но следователь, которому было поручено написать заключение, придерживался другого мнения. Он считал, что в мире нет и не может быть преступления, которое нельзя раскрыть.

Так он и сказал во время беседы с Аверкием Трофимовичем Мерцаевым. А не побеседовать с ним он не мог. Было известно, что Юрий Вишневецкий уехал с ним на охоту, обновлять подаренное им ружье.

Аверкий Трофимович, разумеется, не отрицал этого. Да и зачем ему было отрицать, коли он на самом деле подарил ему, как близкому другу погибшего сына, бельгийское ружье, фигурировавшее теперь как улика.

Беседуя с Мерцаевым, запивая отличную семгу чудеснейшей смесью спирта, ландышевых и валерьяновых капель, следователь, «охмелев», незаметно для себя «проболтался». Он спросил:

— Но как, почтеннейший Аверкий Трофимович, я должен расценивать найденное на той же полянке письмо за подписью «Синяя птица», извещающее вас о некоторых подробностях гибели вашего сына?

Мерцаев, предусмотрев тогда если не все, то многое, не заметил оставшегося на полянке анонимного письма Кукуевой. Какой просчет! Но следователь, кажется, не только пьющ, но и мздоимен. И знаток тайн человеческих душ Мерцаев сказал:

— Сколько вы получаете за эту очень трудную и очень черную работу?

— Ах… И не спрашивайте. Едва свожу концы с концами, любезнейший Аверкий Трофимович.

Тогда Аверкий Трофимович, не долго думая, предложил следователю продать найденное письмо, которое может вызвать кривотолки. И следователь, поупиравшись для приличия, согласился.

На другой день Мерцаев получил письмо и вручил деньги. Мерцаев не знал, что с письма была снята фотографическая копия, а вручение денег запротоколировано понятыми. Для следователя, получившего взятку, было совершенно ясно, кто убил сына пристава.

Дело об убийстве вольноопределяющегося Юрия Ростиславовича Вишневецкого передали военно-полевому суду. Там Мерцаев был приговорен к расстрелу.

Маврикий с бабушкой Дарьей последний раз прошли мимо краснобаевского дома. На нем уже не было мемориальной доски. Они прошли мимо политехнического училища, на котором процветающий живописец-вывесочник установил старую вывеску гимназии и сменил жестянку с названием улицы.

Прощай, улица Сонечки Краснобаевой! Прощайте, дома! Может быть, навсегда.

Пыля, они пошли дальше. Нужно было проститься и со второй улицей, с которой тоже так много связано. Вот она, улица. Вот он, тихомировский дом. И как в самой плохо сочиненной пьесе, опять появляется она.

Ему хочется окликнуть Леру, но боязнь… Не боязнь, а стыд быть узнанным в этом оскорбительном для юноши виде остановил его.

«Пусть проходит мимо. Мимо — в прямом и в переносном смысле этого слова», — сказал он самому себе, уходя от Леры тоже в прямом и в переносном смысле…

Занимая крохотную комнатушку в Кривоарбатском переулке, Екатерина Матвеевна не собиралась основываться в Москве. Иван Макарович снова был послан в опасное дело. В тыл деникинской армии. Екатерину Матвеевну не покидали мысли о неизбежной поимке и гибели мужа. Но изменить течение его жизни, предотвратить поимку и гибель не может никто. И даже сам Владимир Ильич, дорожа Прохоровым, не может запретить ему бороться и побеждать теми способами, которые ему наиболее удаются.

Работая руководительницей курсов кройки и шитья, Екатерина Матвеевна, кажется, нашла себя. Ее любили ученицы, любила и она их. Школа помогала ей забываться и гнать от себя черные мысли.

Видясь изредка с Матушкиной, она знала о положении на Восточном фронте. И, услышав об эвакуации Мильвы, она не могла не вернуться туда вслед за армией.

Маврик должен быть найден. Это ее святая обязанность. Не бывает дня, чтобы она не думала о нем.

И Маврик, думая о своей тетке, зная, как она тоскует по нем, оставил в Мильве несколько писем. Послал их на ее старую квартиру, через Кумыниных, через Тихомировых, написав всего лишь одно слово: «Жив». Она поймет. Ей не надо объяснять. Для нее достаточно одного, только одного слова.

Маврикий оставил и в Дымовке несколько писем для тети Кати. Василий Адрианович пошлет эти письма, когда в Дымовку придут красные. А они, судя по всему, придут. Через Дымовку поползли обозы беженцев. Торговцы. Заводское начальство. Духовенство. Белогвардейские семьи.

Мать и сестра были уже в Тюмени. Он дал слово матери приехать туда. Она убедила и запугала его, что красные не простят ему его беготни по улице с берданкой, хотя к ней не было у него ни одного патрона, хотя он и не был принят в МРГ, но на его руке была повязка ОВС. Он был знаком с самим Геннадием Павловичем Вахтеровым. У него отец офицер. Пусть военный чиновник. Кто будет разбираться в этом.

Мнительный Маврикий, веря материнской боязни за сына, сам придумывал себе вины и преступления, каких не предъявил бы ему никто.

И как только в Дымовке стало известно, что Мильву сдали красным, Маврикий уехал в Тюмень по железной дороге, оставаясь в кукуевской избе фотографическими карточками, а в Дунечкином сердечке живым, вечным, неувядаемым.

И белые и красные оставляли Мильву без боя. И на этот раз колчаковцы отходили без боя, оставляя кровавые следы, громя и убивая попадавших под их пьяную руку.

Походя они убили на улице Тишеньку Дударина. Не пророчествуй неположенное. Прирезали отца Петра. Не мешай в одном корыте религию и социализм. Покончили с Всеволодом Владимировичем, не пожелавшим эвакуироваться.

Последние слова истекающего кровью Всеволода Владимировича были обращены к портрету сына:

— Валерий, я с тобой…

Одним из последних покидал Мильву Сидор Непрелов. Он еще надеялся на чудо, еще верил, что бог услышит его молитвы, а бог не услышал, и он стал жечь поля. Они были слишком зелены и сочны. Не горели. Сидор выл, глядя на затухающий огонь. А из огня смеялся и звал к себе агроном Шадрин, появлявшийся теперь в каждом огне, поэтому ставший привычным привидением.

Сидор Петрович велел запрячь всех лошадей, уложил на телеги все, что можно было уложить, и, взяв с собой обоих сыновей, приказал остающимся женщинам не выть, тронулся в дальнюю последнюю дорогу навстречу смерти, которая могла бы еще помедлить и не приходить на пятом, едва начавшемся десятке его жизни.

И потекли на Восток в одном обозе разные люди, гонимые общей судьбой. И гробовщик Судьбин, и удачливый вывесочник-живописец, фамилию которого никто не помнил. На пяти телегах тронулись Шишигины, покинув свой электротеатр «Прогресс».