— Вон, вон, вон… — указывает на бегущую птицу сын Шарыпа. — Бей!

Остановив Огонька, Маврикий, целясь, медленно ведет ствол за бегущей дрофой. Раздается выстрел. Дрофа взлетает.

— Теперь я, — крикнул сын Шарыпа спешась и, почти не целясь, убил взлетевшую дрофу. — Х-хы!

Поскакали за добычей. Там же показалась вторая. Снова первым стрелял Маврикий, и снова убил ее второй.

— Не надо как трясогузка хвостом, — наставлял Маврикия удачливый охотник. — Надо р-раз — и каюк.

Дроф нашли в ковыле сразу же и приторочили к седлам. Впервые Маврикий видел так близко пудовую птицу дрофу. Издали она кажется немногим больше цесарки. А тут… Скольких обжор нужно посадить за стол, чтобы съесть такую громадину.

Третьей дрофы, которую хотелось второму сыну Шарыпа привезти матери, не оказалось. Вечерело, и дрофы, наверно, попрятались.

Довольный чужой удачей, Маврикий надеялся купить у Ногаева винчестер, и тогда можно будет реже думать о тете Кате, о Мильве, отдавая охоте все свободное время. И опять жизнь казалась радужнее, чем она была сегодня утром и днем. У всякого своя защита от бед и невзгод. Многих спасает фантазия. Напридумает себе человек чего нет и живет в несуществующем, верит в невозможное. И когда рушится придуманное им, он, погоревав, снова прибегает к помощи своего воображения, и оно снова защищает его от невзгод.

Однако не от всего может защитить фантазия и воображение. От того, что произошло с Маврикием на второй день, не у кого было искать защиты.

Страшный это был день…

С утра было все хорошо. Готовилась пышная встреча. Агафья и «воспитанницы» не выходили из кухни. Некоторым женам было особо поручено готовить национальные казахские кушанья.

Старший сын сидел на чердаке и смотрел в слуховое окно, не покажутся ли гости. Гости наконец показались, и он закричал, будто случился пожар.

Шарып вскочил на коня, и тот, боясь плети, как-то по-тараканьи побежал под тяжелой ношей. Поехал вслед за отцом и старший сын. Агафья выстроила разодетых «воспитанниц» и, для проверки, попросила спеть славословие гостям.

Вернувшийся из степи Маврикий все-таки добыл дрофу. И этим он как-то скрасил два вчерашних промаха. Отдав дрофу Агафье, он услышал топот и увидел верховых. Приближались ловко сидящие в седлах всадники. Не просто умеющие сидеть в седле, а обученные верховой езде кавалеристы. Ожидали двоих гостей, а прибывало семеро.

Интересно, что это за люди, каковы они. Маврикий стоял у дома и наблюдал, как приехавшие привязывали на выстойку своих взмокших коней. Сейчас по всему было видно, что все они, как и Востряков, люди военные. Значит, таких теперь назначают на продовольственный фронт.

Впереди других рядом с Востряковым шел высокий, стройный, несомненно военный человек. Очень знакомая походка. Какая-то совсем не подходящая к лицу борода, которая, кажется, называется шотландской. И усы. Длинные, не гармонирующие с бородой. Маврикий, наверно, не стал бы так пристально вглядываться в лицо проходившего мимо него почти рядом, если бы не шелушащаяся белесыми чешуйками кожа на его лбу и щеках.

Узнав приезжего, Маврикий инстинктивно попятился за угол дома. Похолодел от испуга. Испуг был двойным. Сначала он испугался за себя, боясь быть узнанным. А потом испуг усложнился. Маврикий испугался, что узнанный им Вахтеров мог прикончить его и сбежать. В таких случаях подобные типы действуют только так.

Маврикию хотелось скрыться, провалиться сквозь землю. И он ускакал бы не раздумывая, но его остановил Востряков:

— На выпасе никого… Дуй туда и начальствуй до моего возвращения.

— Слушаюсь, — поспешно и как никогда учтиво отозвался Маврикий. Затем, не оглядываясь, побежал к коновязи за Огоньком. И через две-три минуты ветер свистел в его ушах. Он мчался галопом. Чтобы не настигли. Не вернули. Ему нужно теперь хотя бы пять минут спокойного одиночества, и он решит, непременно решит, и правильно решит, как ему поступать дальше после такой встречи с бывшим учителем истории, сломавшим такую счастливую, такую светлую линию его жизни. И его ли только…

Никогда еще так не клокотало в нем озлобление. Оно, кажется, заполнило всего Толлина. Все его существо было занято единственной мыслью, одной заботой — не ушел бы зверь.

Внутри Толлина догорали остатки иллюзорного мира, начавшего рушиться еще в Мильве, когда стала очевидна ложь мятежников. Медленная и мучительная ломка продолжалась все это время. А теперь, после встречи с Вахтеровым, рухнуло и сгорало все.

— Вы слышите, Владимир Ильич, больше нет того Маврикия Толлина, которого вы причисляли к барчатам, господинчикам, плохо учившимся по плохим книжкам, — говорил громко, почти кричал Маврикий, говорил, словно веря, что восточный, дующий в спину ветер не даст пропасть его словам и перенесет их через Уральские горы в Москву, в Кремль.

Здесь можно снова улыбнуться и пожать плечами. Но что поделаешь? Мир состоит не из одних только очень серьезных людей. Для кого-то и ветер добрый передатчик.

Каким несказанно великолепным был этот день. Как хотелось кричать еще громче, чтобы слышали все. Как он благодарит жизнь за свое возвращение в мир, куда его восьмилетним мальчиком ввел Иван Макарович Бархатов.

Огонек чуть ли не обгонял ветер. Он знал самое короткое направление пути к Грудинину и бежал сам по себе.

В широкой степи не так часты встречи, однако при бездорожье люди передвигаются по одним и тем же путям-направлениям с погрешностями в несколько десятков сажен вправо или влево.

Впереди себя Маврикий увидел двух верховых. Он не хотел встречаться с ними. Не с ними именно, а вообще ему не нужны были никакие встречи, и он взял левее и поскакал в объезд озерца, поросшего камышом, зная, что всадники проскачут коротким путем с другой стороны озера. Так и было. И очень хорошо, что было так, а не иначе. Потому что в одном из всадников Маврикий узнал Кузьму Севастьяновича Смолокурова, а в другом Чичина, кулака из Омшанихи.

Сначала это не показалось странным. Мало ли. Едут и едут к Шарыпу. И вся недолга. Он же знакомый Смолокурова. Когда-то дарил ему казачка Ивашку. А потом Маврикий задумался: ради чего такое сборище? Когда же в полуверсте проехали еще двое, из дальнего села Лапнино, куда гонял Маврикий с поручениями Вострякова, пришлось поставить все в связь и вспомнить тихий тюринский дом в Мильве, где враги собирались для невинных карточных игр, где бывали домашние концерты…

А что, если и теперь Вахтеров замышляет новое кровопролитие? Чичин… Смолокуров… Двое богатеев из Лапнина. Разве не такие же, как они, подымались с оружием в руках на работников продовольственного фронта?

Думай, Маврикий. Взвешивай все. Не верь и благодушному Кузьме Севастьяновичу, так приласкавшему тебя. Зачем? Не просто же так. Не этот ли добрый человек выгнал Прошку, как ненужную опаскудевшую собаку?

Беги скорее, милый конек Огонек. Маврикий должен встретиться с Петром Сильвестровичем Капустиным и рассказать ему все… Все, начиная с тюринского дома, ничего не утаивая. Теперь нечего и не от кого таить. Нужно говорить все и не бояться быть в ответе за то, в чем виновен. И он ответит. Он заплатит любой ценой, лишь бы живым был схвачен самый ненавистный, самый преступный человек, какого только можно представить.

После встречи с Вахтеровым все настораживало Маврикия. В Адлеровке он увидел конный отряд в тридцать или немногим больше сабель. Отряд и отряд. Может быть, он находился здесь на учениях. Степь рядом. Есть где разгуляться кавалеристам. Но зачем, для чего они здесь? Не мятежники ли уж?..

В самую последнюю минуту перед встречей с Капустиным Маврикий побоялся открываться ему. Хороший. Справедливый. На правильных позициях. Это все верно. А так ли уж хорошо знает он Капустина? Конечно, нельзя подозревать каждого… Но если вспомнить Мильву… Какие были там солидные люди, а сколько раз они меняли свой цвет.