– Ничего теперь не разберешь. Мир сходит с ума, определенно, друг мой. Новый век не будет веком искусства! А жаль… Однако хватит об этом. Я не хочу, чтобы мы об этом говорили. Французы не любят, когда им что-то портит аппетит. Приступайте! Особо рекомендую вот эту гусиную печенку – такой, как в «Ротонде», не подают нигде в мире.

Некоторое время за их столом слышался только звон вилок и ложек, прерываемый одобрительными возгласами.

Карл подходил еще несколько раз. Блюда менялись, и, кажется, каждое новое имело вкус еще более изысканный. Эвелина и Алексей пили отменное вино за здоровье Пьера. После кофе закурили. Вскоре Эвелина поднялась и, кокетливо повертев головой, удалилась в дамскую комнату. Как только мужчины остались один на один, с лица музыканта сползло довольное выражение. Глаза затревожились.

– Алексей, скажи мне, что ты имел в виду, когда говорил, что вокруг моего концерта творится что-то странное?

Алексей пересказал Пьеру все те странности, что начали происходить вчера после звонка Белякова и его приезда в Париж. Пьер слушал и кивал, ничего не переспрашивая.

– Пока на тебя не было совершено нападение, я был склонен думать о нелепых случайностях, но теперь все это выглядит очень уж странно, будто кто-то осуществляет коварный и неведомый нам план, – завершил свой монолог Алексей.

– Может быть, может быть, – Пьер выпустил кольца дыма далеко в потолок. – Послушай меня. Я тоже не видел в этом концерте ничего такого, хотя он и не был включен в график моих выступлений, а возник случайно. Это уже другая история. Одним словом, есть люди, от которых я несколько завишу, и они попросили меня сыграть его. Причем попросили, минуя моего импресарио. Я не возражал. В конце концов, все музыканты дают благотворительные концерты. А буквально несколько дней назад мне позвонили и настоятельно попросили сделать две вещи: первое, уговорить организаторов концерта с русской стороны, чтобы среди тех, кто освещает концерт, обязательно был ты, и второе: в конце концерта сказать, что ты присутствуешь в зале и я для тебя на бис играю двадцать четвертый каприз Паганини. Ты знаешь его, – Пьер насвистел начало мелодии, – это очень известная музыка. Я удивился сначала, но возражать не стал. Паганини так Паганини.

– Да. Наши персоны кому-то не дают покоя. Но я, убей бог, не могу понять кому и почему.

– А я уж тем более. Я музыкант, а не сыщик… А вот и наша прекрасная дама вернулась! – Пьер в секунду изменился в лице, будто и не происходило между ним и Алексеем никакого разговора.

– Спасибо за обед, Пьер. Ваше общество нам крайне приятно. Но вам пора отдохнуть, – Эвелина произнесла это после того, как они еще минут двадцать мило болтали.

– Нет, нет, я вас не отпускаю. Я хочу провести весь день с вами.

Эвелина и Алексей переглянулись.

– Милый Пьер! Это так любезно с вашей стороны. Но мне нужно отменять ваш концерт, а это весьма хлопотно и требует времени. Поэтому я вынуждена вас покинуть. Звоните, если будет нужна моя помощь…

Последние слова Эвелина отнесла и Пьеру, и Алексею.

После дождя московские улицы трепетали от свежести, влажная прохлада позволяла на время вздохнуть с облегчением. Марина легко держала Рыбкина под руку. В Александровском саду, куда отправились Марина и Рыбкин поле их стихийного застолья, на мокрых еще скамейках уже сплошь сидели горожане и гости столицы.

– Мне с вами хорошо, Станислав. Но все же позвольте спросить: куда вы меня ведете?

– Наберитесь терпения. Я проведу вас по «своей» Москве. По своему любимому маршруту.

– Это заманчиво. Но смотрите, не разочаруйте меня…

Голуби важно расхаживали по мокрому асфальту, лениво поклевывая все, что попадалось на их пути.

– Вы знаете, Марина, я сто лет не ходил вот так по Москве, под руку с красивой девушкой. В моем возрасте и положении это неслыханная роскошь.

– Вы так говорите, будто между нами уже что-то есть…

Рыбкин изменился в лице. Он ждал и боялся этих слов, потому не смог не ответить:

– Если вы будете продолжать в том же духе, нам придется проститься. Прямо сейчас.

Марина остановилась, высвободила свою руку и, чуть склонив голову набок, процедила насмешливо:

– Это вы к чему? Я вам, кажется, ничего не должна. Вы сами настояли на прогулке…

Рыбкин невесело рассмеялся:

– Само собой.

Он оглядывал девушку сейчас не глазами мужчины, которому давно уже за сорок, а взором раннего юноши, впервые оценившего женщину как непреходящую ценность и красоту. Весь их короткий роман, который, видимо, так всерьез и не начнется, сейчас помимо его воли, будто кадры из фильма, летел перед глазами. Вот Новоарбатский гастроном, вот она, выбирающая пирожные, вот он, уставившийся на нее во все глаза, вот она забирает у него коробку с пирожными… Вдруг лицо его изменилось.

– Господи, Марина! А где ваши пирожные?

Девушка сначала не поняла его. Она ждала совсем иных слов. А эти прозвучали так нелепо и неподходяще. Потом до нее дошло, и она ударила себя ладонью по лбу:

– Какая же я маша-растеряша! Пирожные остались в кафе.

– Давайте срочно вернемся!

– Ну уж нет! Коли само провидение уберегает меня от покушений на фигуру, лучше не перечить. Хотя ваша вина в этом тоже есть. Вы меня заболтали, сбили с толку и продолжаете, кстати.

Марина, как ни в чем не бывало, взяла под руку Станислава. Едва возникшее напряжение теперь улетучилось вовсе.

Из Александровского сада они попали на Красную площадь, пересекли ее наискосок и нырнули в русло Ильинки. Так и пошли мимо Биржи, вдоль массивных старых домов, к Китай-городу.

– Знаете, что я вам скажу, Станислав… Вы очень хороший человек!

– Думаю, что это сомнительный комплимент.

– Вам не угодишь.

– Придумайте что-нибудь еще.

– Ну хорошо. Вы прекрасный рассказчик, изумительный собеседник, галантный кавалер, как?

– Это уже лучше. – Станислав оживился, не почувствовав игры и лукавства в ее тоне. Ему давным-давно такого не говорили. – Кстати, рассказать историю, чтоб это было интересно, не так уж просто. Ведь жизнь в основе своей скучна. Слушателей не интересует правда. Им нужны детали, фактура. Хорошему рассказчику интуиция подскажет, что скрыть, а что и придумать. Да, не удивляйтесь. Иногда можно и выдумать какую-то деталь, а какую-то скрыть. Вот помните мою сегодняшнюю историю про Дмитрия Шелестова, про сумасшедшего писателя? Так вот, он же не меня спрашивал, не меня искал. Он Алешку Климова жаждал видеть. И уж так он страдающе на меня смотрел, что не захотел я его разочаровывать. Сказал ему, что я и есть Климов. Вот так бывает. Но в историю этого включить нельзя, ненужная деталь, понимаете?

Легрен уже в третий раз перечитывал все материалы по делу об убийстве Леруа. Жара не спадала, и его полноватое тело страдало, тяжко дышало, обильно выделяло влагу. Время от времени он с силой тер виски, словно это движение было главным в череде усилий по распутыванию преступления.

В том, как подробно велся протокол места преступления, виделась опытная и профессиональная рука. Это помогало Легрену вновь и вновь представлять ту квартиру, где совершилось злодеяние. Хотя почему все так уверены, что это злодеяние? Да, в крови Леруа найден яд, но никаких доказательств, что его отравили, так и нет. Яд, кстати, определяли весьма долго. Оказалось, что это весьма редкий состав, изготовить который не так уж просто. Его относят к одному из самых древних ядов на земле. Повод, чтобы задуматься? Пожалуй. Но почему же все-таки убийство? Да, есть бутылка. Яд найден и в бутылке, и в бокале, из которого, по всей видимости, пил Леруа. Есть и второй бокал. Почему Леруа выпил вино, а тот, второй, даже не налил себе в бокал и как Леруа мог не насторожиться из-за этого? Еще одна важная подробнотсь в этом деле: почему Леруа закрылся изнутри? Выходит, он сам выпустил убийцу, ничего не подозревая, и против своего обыкновения задвинул щеколду… Надо бы узнать, через какое время действует этот яд.