Искренний и добрый Колиньи умел оказывать влияние на людей. Екатерина недооценила то обстоятельство, что временами полубезумное, замутненное сознание ее сына вдруг озарялось светом. Тогда его начинало обуревать желание быть хорошим и добрым, вести нацию к величию, он лелеял надежду, что после его смерти люди будут говорить: «Карл IX был хорошим королем, который заботился о своем народе».

Временами скудный ум Карла озаряли проблески света, и тогда ему начинало казаться, что только один человек во Франции может помочь ему стать хорошим правителем. И это не мать, не его братья, а достойнейший из достойных – адмирал Колиньи.

Король посылал за адмиралом каждый день, называл его «мой отец», задавал ему вопросы, слушал его ответы. В обществе Колиньи он становился спокойнее.

Екатерина обеспокоилась, что такая ситуация таит в себе опасность, и пришла к выводу, что с адмиралом надо покончить.

Ей было известно много способов, с помощью которых она избавлялась от своих врагов. Но людей, подобных Колиньи, нельзя было убирать с дороги, просто отравив их итальянским ядом, – это могло привести к слишком крупным неприятностям. Началось бы тщательное расследование, кого-то могли арестовать, кто-то под пытками мог проговориться… Нет, таких сильных врагов нужно убирать другими средствами.

Постепенно у Екатерины созрел нужный план, но действовать ей приходилось очень осторожно, продумывая каждый шаг. Наконец она решила, что пора приступать к делу.

Был заключен Сен-Жерменский мирный договор, но Филиппу II не нравилось, что гражданская война во Франции закончилась. Он предлагал Карлу прислать девять тысяч солдат для борьбы с гугенотами. Папа римский писал: «Не может быть никакого согласия между сатаной и детьми света, поэтому нет никакого сомнения в том, что не может быть никакого честного договора между католиками и еретиками».

Екатерина смеялась над предложениями Филиппа и предупреждениями папы римского; но она дала и тому и другому знать, что у нее есть собственный план, как расправиться с гугенотами.

Екатерина послала за Колиньи и заявила ему, что намерена твердо укрепить добрые отношения между ними.

– А как, мой дорогой адмирал, – спросила она, – можно установить гармонию лучше, чем посредством заключения брака? – И, усмехнувшись, объявила: – Я подумываю, мой дорогой Колиньи, о женитьбе между вашим юным Генрихом Наваррским и моей дочерью Маргаритой.

Марго была в ярости. Мало того, что ее разлучили с любимым человеком, так теперь еще предлагали выйти замуж за этого болвана, за этого шута, за этого деревенского простофилю, который именует себя принцем Наваррским.

– Я прекрасно помню, – говорила она Алансону, – как он появился во дворе. У него грубые манеры и грязная одежда.

– Да, он совсем не похож на месье де Гиза, – подтвердил брат.

Марго заплакала:

– Они делают это мне назло. Но я не выйду за него замуж. Клянусь, что не выйду.

Алансон постарался успокоить сестру. Конечно, ей придется выйти замуж за Наваррского, потому что такова воля матери, но нет никакой необходимости так переживать. По крайней мере, она останется во Франции. Хорошо зная сестру, Алансон прекрасно понимал, что этот брак не помешает ей по-прежнему предаваться удовольствиям.

– Это только кажется таким страшным, – говорил он. – Вскоре ты привыкнешь. Я слышал, что у Наваррского много любовниц. Возможно, они находят его не лишенным обаяния.

– Они не принцессы, их наверняка привлекло его королевское происхождение.

– Я кое-что о нем знаю. Он не только ветреный, но и довольно легкого нрава. Думаю, если ты не будешь вмешиваться в его дела, то и он не станет вмешиваться в твои.

Марго, однако, продолжала страдать по Гизу, временами перед ее глазами возникали картины, как он занимается любовью со своей женой, и тогда она не могла успокоиться.

– Ненавижу Наварру, – заявила она. – А Генрих мне не понравился сразу, как только я увидела его черные глазки навыкате и то, как он пытался произвести впечатление на нашего отца своим кривлянием. Он лживый, грубиян, а самое главное – грязнуля. Я буду сопротивляться этому браку изо всех сил.

Алансон вздохнул. Марго могла сопротивляться, могла кричать, но по-настоящему воспротивиться воле матери невозможно.

Вскоре ко французскому двору прибыла Жанна Наваррская, мать предполагаемого жениха. Двор находился в Блуа, но Екатерина выехала из него в Тур, чтобы встретить Жанну на полпути и тем самым показать, как она рада ее приезду.

– Теперь, – горячо воскликнула Екатерина, обнимая Жанну, – мы можем уладить все, что должно быть улажено, и, к радости французов, придем к согласию.

Жанна была полна подозрений, но позволила втянуть себя в переговоры. Она приехала с дочерью Екатериной и с удовольствием сравнивала ее, юную красавицу, с раскрашенными придворными дамами. Маргарита, несмотря на нежелание выходить замуж за Генриха, тем не менее тепло приветствовала будущую свекровь и тем тронула сердце Жанны. Но и эта принцесса тоже красилась так, что королева гугенотов поначалу содрогнулась. Но Марго, в золотистом платье, увешанная драгоценными каменьями, выглядела так эффектно и держалась так мило, что в конце концов Жанне понравилась.

Однако чутье подсказывало ей, что надо держаться настороже. Доверять этим людям нельзя. Их страстные заверения в дружеских чувствах пропитаны фальшью. Жанна не могла забыть, что именно усилиями королевы-матери Екатерины Медичи был отвращен от выполнения супружеского долга ее Антуан, к которому она подослала одну из своих подручных шлюх. А теперь эта женщина изо всех сил пыталась уверить ее в своем расположении. Каждый день Екатерина интересовалась, когда же приедет ко двору жених. Разве Жанна не знает, как все жаждут увидеть этого симпатичного молодого человека, как ждет встречи с ним невеста?

Нет, все это неспроста, и доверять всем этим заверениям в дружбе невозможно. Генриху нельзя приезжать сюда, пока все не будет обговорено и улажено. И даже тогда его должны будут окружать верные друзья.

Двор между тем перебрался в Париж. Королева Наваррская была в нем почетной гостьей. Екатерина постоянно искала способа продемонстрировать ей свои дружеские чувства: ее портной начал шить для Жанны наряды, она предложила ей посетить Рене – своего парфюмера и перчаточника. Тот должен был сшить для нее перчатки – такие же элегантные, как у королевы-матери.

Жанна побывала у Рене, а когда вернулась в особняк де Конде, который стал ее домом в Париже, почувствовала острую боль. Она промучилась несколько дней и ночей.

Затем по Парижу прокатилась скорбная весть. Королева Наваррская скончалась.

Шел июнь 1572 года.

Генриху не хотелось уезжать из Беарна, где он быстро нашел новую любовницу. Она казалась ему красивее всех предыдущих, и он объявил, что никогда больше не покинет родные края. Повидал он и Флоретту с ребенком, которая очень им гордилась. Мальчик с темными глазками радостно вскрикивал, когда Генрих подбрасывал его к потолку. Флоретта сделала реверанс, понимая, что юноша, с которым она некогда лежала в цветущем саду, стал другим, она больше не может претендовать на все его внимание. Флоретта смирилась с этим, потому что разве не был всегда рядом знак их близости – ее сын? Разве ей и семье ее отца, садовника, не оказывалось особого рода уважение? И его будет еще больше, когда ребенок подрастет, потому что Генрих очень любил детей, а своего собственного станет любить еще больше.

В эти жаркие летние дни Генриху было приятно думать, что его строгие наставники, Колиньи и мать, находятся далеко в Париже и Блуа, вместе со двором. И что его может тревожить, если сам он в Беарне?

Генрих любил устраивать пикники на свежем воздухе, и был на одном из них со своей любовницей, когда к ним прискакал посланник, привезший ему повеление приехать в Париж. Генрих повернулся к подружке, посильнее прижал ее к себе. Им никогда не удастся женить его на принцессе Марго, заверил он ее. Папа римский ни за что не даст на это своего согласия, а без него ничего не получится. Все католики Франции восстанут против этого брака, если не будет получено согласие папы на венчание католической принцессы с гугенотом.