– Тогда что же? – Вспомнив минуты, когда у них возникало что-то вроде душевной близости, она подумала, что, возможно, нежелание Бена было продиктовано намерением держать ее подальше от себя. – Я просто хочу быть вашим другом, – предложила она. – Обещаю, что не стану к вам приставать…

Тень пробежала по его лицу.

– Ну, это уж точно не льстит мне. Теперь настала очередь Стиви поразиться.

– Теперь я совсем ничего не понимаю, Бен. Давайте сосредоточимся пока на том, чтобы помочь вам снова встать на ноги. Приведите мне действительно вескую причину того, почему я не должна вмешиваться. Ведь мне кажется, что сейчас самое лучшее, если я побуду с вами.

– Правда в том, – сказал он после некоторых колебаний, – правда в том, что я не уверен, что смогу оставаться трезвым долгое время… особенно теперь, Стиви. И мне не хочется, чтобы вы меня видели в таком состоянии, когда я теряю над собой контроль. Мне не хочется, чтобы вы думали обо мне еще хуже, чем сейчас.

– Если вы так думаете, – заявила она, встречая его измученный взгляд огнем своих собственных глаз, – тогда вы совершенно меня не знаете. Я представляю, через что вы уже прошли, – страстно заговорила она, испытывая такое чувство, будто она сражается за душу Бена. – Я знаю, что такое терять над собой контроль, уступать искушению, которое кажется слишком сильным, чтобы ему сопротивляться. Мое ведь едва не убило меня, Бен, – но ведь вы не отвернулись. Вы помогли мне снова обрести надежду. Не отворачивайтесь же теперь от меня… Мы можем помочь друг другу. – Она импровизировала, не сознавая того, что говорила глубоко верные слова. – Я не хочу возвращаться к своей прежней жизни… и я не хочу позволить вам поскользнуться. Мы оба должны двигаться вперед… неужели вы не понимаете этого? Давайте сделаем это вместе… потому что мы уж наверняка не справимся с этим в одиночку!

Как только Бен капитулировал перед решительным напором Стиви, она перешла к действиям. Совершив торопливую поездку в свою собственную квартиру, она упаковала только один чемодан с самой скромной одеждой и небольшим количеством других необходимых вещей. И когда закрывала дверь за всеми этими выставочными экземплярами, что некогда окружали ее своей стерильной роскошью, знала, что больше сюда не вернется.

Она зашла за Беном в клинику и пошла вместе с ним в его городской дом, находившийся за углом.

С фасада трехэтажный особняк из красного кирпича походил на соседние дома; внутри же отражал историю человека, которого она узнавала. Мебель была сплошной эклектикой, вся подлинная, от китайского ковра на темном паркетном полу в гостиной до африканских масок на стенах его потрясающей библиотеки. Все предметы, от английской скамьи XVII века в прихожей до сельских буфетов из Франции на кухне, заботливо собирались годами, а не подбирались в спешке высокооплачиваемым декоратором. Она представила, как Бен и его покойная жена счастливо наполняли свой дом этими красивыми предметами, воображая, что впереди их ожидают годы радостной жизни.

И тем не менее, продолжая осмотр дома, Стиви находила красноречивые следы, которые не изгладились из ее памяти с тех пор, когда она еще жила с Ирэн, – пятна на коврах, кучи мусора в каждой комнате, отпечатки мокрого дна стакана на поверхности мебели, слой пыли и запущенность.

Увидев свой дом глазами Стиви, Бен объяснил:

– Я отпустил экономку, когда… когда все это началось.

Стиви поняла. Отсутствие постороннего человека, одиночество облегчали для Бена погружение в его собственное, приватное отчаяние.

На кухне она нашла остальные улики – пустые бутылки, которые прежде вмещали излюбленную отраву Бена.

– Я видела все это и раньше, – сказала Стиви, – чаще, чем хотелось бы вспоминать. Но сейчас имеет значение только то, что лежит у нас впереди, – добавила она, подчеркивая своим бодрым оптимизмом, что надеется смягчить его потрясение. – Где вы храните эту гадость? – спросила она.

Молча Бен подвел ее к старинному английскому музыкальному шкафчику, скрывавшему от глаз ряды бутылок виски.

– Вы понимаете, что мы должны с этим сделать, не так ли? – спокойно осведомилась она.

Мускулы на его скулах дрогнули. Он выдавил из себя беззаботный тон:

– Стиви, вообще-то эта дрянь чистое золото, только жидкое. Не знаю, смогу ли я…

Ее так и подмывало уговаривать его и умолять, но что-то остановило ее – воспоминание о том, как она некогда старалась, и безуспешно, остановить пьянство Ирэн, пряча от нее бутылки.

– Все зависит от вас, – сказала она, встретив взгляд его темных глаз. – Я все равно останусь с вами… Но решение остается за вами, оно должно быть вашим собственным, вашим побуждением.

Казалось, ей пришлось ждать целую вечность. Ответ донесся до нее в виде хриплого шепота:

– Ладно, детка. Да поможет мне Бог, не знаю, осилю ли я это… но попробую. – Он устремил на нее развеселившийся взгляд. – Нет, что значит попробую – я уже и так напробовался, мы просто сделаем старое доброе коллективное усилие.

Он схватил четыре бутылки за горлышки, потащил их на кухню и стал опустошать в раковину одну за другой. Стиви, увидев, что он сам начал это, присоединилась к нему. Стоя рядом с ним у раковины, она смотрела на его лицо, когда янтарная жидкость кружилась в водовороте и затем исчезала в стоке. Он казался теперь таким волевым…

Интересно, неужели он действительно покончит с этим? Или у него есть, как у Ирэн, свои секретные места – под кроватью, за книгами, наверху шкафов, на верхних полках? Всего понемногу, сказала она себе, переживая борьбу Бена так, будто боролась сама.

Она сварила крепкий кофе и поставила кофейник на кухонный стол вместе с двумя фарфоровыми кружками.

– Теперь ваша очередь, – сказала она Бену. – Вам известно все обо мне, что только можно узнать… все существенное. Теперь расскажите мне, какого черта вы погрязли в этом, – сказала она вспоминая те слова, что он произнес, когда впервые увидел ее.

Улыбка на его лице сказала Стиви, что он тоже вспомнил о них.

– Моя история не так хороша, как ваша…

– Хороша? – с негодованием вмешалась она. – Что же хорошего в моей истории?

– Ну, – начал он, осторожно выбирая слова, – я ощущал себя так, словно нет мне прощения… кроме слишком большого самодовольства. Жизнь подавала мне один удачный мяч за другим, Стиви.

Я рассчитывал, что так будет всегда. А потом Пат заболела… Прогноз был плохим, но я надеялся, был уверен, что вместе мы сотворим чудо. Мы боролись против той болезни, Стиви. Боже, как мы боролись. Но она умерла, – сказал он, и его голос надломился, – она все равно умерла… Все, что мы делали, оказалось недостаточным. Я не мог поверить в это… не хотел верить. В тот день, когда я ее похоронил, я почувствовал, что моя жизнь, по крайней мере та жизнь, которую я любил, прошла. Я вернулся домой и напился… Таким вот образом я платил дань уважения Пат, Стиви. Я приходил домой и напивался в стельку, до беспамятства.

– Но тут нет ничего ужасного, – пробормотала она. – Вам ведь было больно, Бен.

– Так оно и было, – сказал он, и в его темных глазах промелькнула память о той боли. – Я использовал алкоголь как лекарство, чтобы утолить боль, облегчить печаль и одиночество. И я не помню, когда это переменилось, Стиви, – сказал он упавшим голосом, – но наступило время, когда я стал пить просто для того, чтобы напиваться.

– То же самое произошло и со мной, Бен, – сказала она, вспоминая, как они с Пип играли, проглатывая разные пилюли, просто чтобы посмотреть, кто из них первой впадет в беспамятство. – Мы не должны больше этого делать, – заявила она, снова пускаясь в импровизацию. – Чем дольше мы сможем удержаться от искушения, тем лучше будем себя чувствовать. А чем лучше будем себя чувствовать, тем меньше поддадимся соблазну.

– Ты говоришь будто проповедник, – заметил он с улыбкой.

– А я себя такой ощущаю, – призналась она. – Мне не хочется потерять тебя в бутылке… Я уже и так потеряла многое из-за спиртного и пилюль. Не дай потерять тебя тоже, Бен. Обещай мне…