– Ты знаешь Энн из Вашингтона, разумеется…

– Раньше думала, что знаю, – резко сказала Ливи.

– Однако, увидев ее здесь, ты переменила свое мнение?

– Не насчет нее. – Ливи сложила салфетку и серьезно поглядела на Стиви. – Но я была вынуждена сказать Энн пару фактов из жизни политика. В ответ она устроила мне купание – и пыталась попасть правой рукой мне в челюсть. Если ты меня спросишь, я отвечу, что такое поведение неприлично для кандидатки на роль первой леди.

Стиви резко перебила ее:

– Я не про это спрашиваю. Мне нужно знать точно, что ты сказала. Что так вывело ее из себя, Ливи? Скажи прямо, без всяких выкрутасов… Мы слишком давно знаем друг друга для этого.

– Очень хорошо. Я сказала ей, что, по моему мнению, «Кроникл» не сможет скрывать известие о ее пребывании в Оазисе от американской публики.

– Ливи! Ты этого не сделаешь! Ты ведь знаешь правила… Все, что здесь происходит, строго конфиденциально.

– Кроме одного, Стиви. Вы не можете ставить себя выше, чем дело национальной безопасности.

– Черт возьми, – взорвалась Стиви. – Как бы ты себя чувствовала, если бы кто-нибудь раззвонил, когда ты приехала в Оазис пятнадцать лет назад?

Ливи потрясла головой.

– Это не одно и то же, Стиви, и ты понимаешь это. Известно, как высоко я ценю и тебя и Оазис. Да ради Бога, «Уолш Фаундейшн» пожертвовала целых два флигеля! Но ведь Энн Гарретсон не кто-нибудь, и я не думаю, что ваши правила применимы в ее случае. Если бы здесь лечилась Имельда Маркос либо какая другая президентская жена, я бы по-прежнему уважала ваши правила. Но сейчас они не действуют. Хэл Гарретсон намеревается стать президентом страны, Стиви.

– И он может им становиться – вместе с женой. Энн Гарретсон не станет никого просить сделать свой выбор, не рассказав всей правды. Но она заслуживает шанса, чтобы доказать, что она действительно мужественная женщина. Позволь ей зализать эту рану, и она будет более достойной, чем любая другая женщина, которые когда-либо жили в Белом доме. Она так отчаянно хочет вылечиться и так старается…

– Желать, стараться, и даже заслуживать… Ну и что? Это еще ни о чем не говорит. Еще неизвестно, что из этого получится, произойдет ли чудо, – перебила ее Ливи. – И мы с тобой это прекрасно знаем. Мы должны смотреть в лицо реальности. А что касается Энн, то факты таковы, что она пошла вразнос, стоило лишь мне ее задеть, Стиви. Неужели вы думаешь, что у нее не будут возникать подобные ситуации, когда она выйдет отсюда?

Стиви поглядела в карие глаза женщины, которая была ее клиентом, подругой, а затем и покровительницей Оазиса. Они казались мягче, чем можно было ожидать от женщины, сконцентрировавшей в своих руках такую огромную власть, и все же Стиви видела, лучше, чем кто-либо другой, включая и Ливи, какие трещины скрывались за этим фасадом. Зная, как отчаянно Ливи мечтала о собственном чуде, Стиви теперь почувствовала нечто большее за ее общественным пафосом.

– А ведь тут дело вовсе не в Хэле Гарретсоне и не в Энн, правда, Ливи?

– А в чем же еще? – осклабилась Ливи.

– Возможно, в гибели Кена. Ведь ты никогда не позволяла себе расслабиться и пойти вразнос, правда? Слишком много нужно было делать. Даже когда пила, ты контролировала себя – пусть даже за это приходилось платить дорогую цену – утратить расположение сына. Но вот так вот пойти вразнос – этого никогда не допускалось. И ты не можешь позволить кому-либо то, что не разрешала себе.

Ливи застыла на своем стуле.

Чувствуя, что она попала в цель, Стиви предприняла последнюю попытку:

– Мне требуется обещание, Ливи, что ты не нарушишь правила и не помешаешь лечению Энн Гарретсон.

– Я не могу этого обещать.

Стиви выждала момент, словно собираясь с духом.

– Тебе придется это сделать, Ливи. Иначе ты не сможешь тут остаться.

Ливи подняла пораженные глаза на Стиви.

– Не нужно решать прямо сейчас, – торопливо добавила Стиви, вставая с места. – Подумай хорошенько. Я хочу спасти вас – обеих.

Когда Стиви уходила, она слышала, как Ливи громко кричит ей вслед:

– Кто дал тебе это право, Стиви? Кто дал право решать, кого спасти, а кого нет? Какое ты имеешь право устанавливать все эти правила?

Стиви не замедлила шаг. Однако, оказавшись за пределами столовой, она уже не в силах была идти гордой, уверенной в себе поступью. Она свернула в ближайшую пустую комнату и прислонилась спиной к косяку.

Действительно, какое я имею право? – спросила она себя в миллионный раз. Что в ее адском прошлом давало ей основания верить, что она готова спасать других и может это делать?

Нью-Йорк, 1970

Это был день уборки мусора, и тротуар Седьмой улицы Ист-Севент-стрит был заставлен побитыми мусорными ведрами, грудами картонных ящиков и подмокшими коричневыми бумажными мешками. В летние месяцы вонь от гниющих пищевых отходов могла бы довести до умопомрачения; но теперь заморозка кухонных отбросов из находящихся по соседству квартир, по крайней мере, спасала от мух и грызунов.

Прошла уже добрая часть зимы, подумала Стиви, выходя из ветхого дома без лифта, где она снимала жилье. Плохо было то, что ее комната на пятом этаже весьма смахивала на холодильник. Единственное, на что годился паровой радиатор, так это на то, чтобы служить шальным будильником, вырывая ее из сна на рассвете каждое утро, когда он начинал шумно позвякивать от попыток пара прорваться в него. Однако по какой-то причине это пару никогда не удавалось.

За тот год, что она прожила в Нью-Йорке, Стиви так и не смогла приспособиться к суровой реальности, с которой столкнулась, прибыв сюда всего лишь с несколькими долларами в кармане и совершенно без всяких трудовых навыков. Порой она ловила себя на том, что с тоской мечтает о своей теплой комнате, оставшейся в доме на Тенистой аллее. Но когда Стиви чувствовала, что начинает вязнуть в этих сожалениях, она твердила себе: если ты не бездушная кукла, то ты должна иметь настоящий дом, а не просто крышу над головой и пищу.

Когда она завернула за угол и вышла на площадь Св. Марка, все вокруг стало немного более сносным благодаря ярко освещенным витринам больших магазинов, запаху жареной колбасы и свежего кофе, доносившихся из соседней закусочной. Еще несколько шагов – и она пришла туда, куда направлялась, в «Бабушкин чердак», ветхую лавку, наполненную военным барахлом, поношенными мехами и старой одеждой. Распахнув тяжелую дверь, Стиви поглядела на огромные, старые церковные ласы с боем, что висели на уровне антресолей. Девять часов, точно… Слава Богу. Она на собственной шкуре выучила, что люди, которые берут на работу неквалифицированных подростков, не собираются мириться с опозданиями или прочими ошибками. Ее нынешний босс вроде бы казался мягким и терпеливым, но тем не менее она не хотела испытывать его терпение.

Патрик Менендес, хозяин Стиви и владелец «Бабушкиного чердака», сидел за прилавком и сосредоточенно изучал свои бухгалтерские книги. В это утро он представлял собой довольно колоритную фигуру, надев поношенную форму летчика Королевских ВВС.

– Привет, Патрик, – крикнула она.

– Привет, детка, – отозвался он, поднимая глаза от своего гроссбуха.

Она подошла к нему.

– Мне действительно неловко тебя беспокоить, но нельзя ли немного добавить тепла в моей комнате? Я всю неделю страшно мерзну…

Патрик вскинул вверх руки в латиноамериканском жесте, унаследованным от отца, и сверкнул ослепительной ирландской улыбкой, доставшейся ему от матери.

– Знаешь, Стиви, я делаю все, что в моих силах. Здание ветхое. Бойлер хлещет горючее, словно воду. А мелкий хозяин, такой, как я, мучается от всего на свете… от налогов, арендного контроля…

– Подожди, – перебила его Стиви, округляя глаза. – Я работаю на тебя, не забывай. И я знаю, что ты не слишком-то печешься о бедняках. – Патрик постоянно жаловался на тяжелые времена, однако вел больше дел, чем она могла запомнить, включая мелкое букмекерство; всем этим он заправлял отсюда, из «Бабушкиного чердака».