256

фраза. — Какъ видимъ, мотивъ „чудеснаго одѣванія“ занимаетъ совершенно особое мѣсто въ ряду другихъ разобранныхъ мотивовъ. Въ то время, какъ тѣ происходятъ отъ симпатическихъ обрядовъ, этотъ имѣетъ книжный источникъ. Въ то время, какъ тѣ являются основами разрабатывающихъ ихъ заговоровъ, этотъ только эпизодически вводится въ заговоры. Впервые появился онъ, какъ кажется, въ заклинаніи св. Кипріана и оттуда уже, въ искаженномъ видѣ, проникъ въ другіе заговоры. Въ заклинаніе же первоначально была введена цѣльная фраза изъ псалма, и относилась она не къ читающему заговоръ, а къ Господу.

На Западѣ очень рѣдки заговоры, которые можно было бы поставить хотя бы въ отдаленную параллель съ разбираемымъ мотивомъ. Вотъ извѣстныя мнѣ редакціи.

…Der Himmel ist mein Gut,

Die Erden sind (?) meine Schuh’…).

…Der Erdboden ist mein Schuh,

Der Himmel ist mein Hut…).

Im namen Jesu steh ich heut auf, im namen Jesu neig ich mich gegen dem tag, den ich im namen des hl. täufers empfangen hab, jetzt tritt ich über das thürgeschwell, Jesus sei mein weggesell, der himmel ist mein hut, die erde sei mein Schuh, die hl. drei könige führen mich die rechte strasse zu).

…Der Himmel ist ob dir, das Erdreich unter dir, du bist in der Mitte…).

heut wil ich ausgehen und in den streytt Gottes wil ich gehen und wil mich heutte gürtten mit allen gutten wortten).

Hude wil ich uf sten, in den heiligen friden wil ich gen… noch hute will ich mich gorten mit den heilgen funf worten, mit den heilgen sigeringen, mit allen guten dingen).

257

Ich will mich heutt gurten mit dene hailgén funff worten mit der svnne vnd mit dem monad vnd mit dem hailgen fron leichman).

Мансикка смѣшиваетъ съ этимъ мотивомъ формулы въ родѣ слѣдующей:

О du allerheiliger Jesu, ich geh unter dein allerheiligst creutz,

unter dein allerheiligest angst blout,

dass mir kein böser mensch schaden thuot).

Откуда и куда направлялось вліяніе? Съ Запада на Русь или обратно? Мансикка склоняется на сторону перваго предположенія. Формулу „чудеснаго одѣванія“ онъ ставитъ въ связь со вступительной формулой, а послѣдняя, по его мнѣнію, явилась благодаря переводу съ иностраннаго, гдѣ она была просто указаніемъ, какіе обряды долженъ совершать знахарь передъ произношеніемъ заговора. Wir glauben also nachgewiesen zu haben, dass die formelhafte Einleitung mit dem in Russland lebenden Zauberakt nichts zu schaffen hat, sondern dass sie unverkennbare Spuren der literarischen Überlieferung, und zwar des germanischen Morgengebets des auf die Reise Ziehenden, aufweist). Вопросъ о томъ, гдѣ родилась вступительная формула, для меня остается открытымъ. Что же касается самаго мотива „чудеснаго одѣванія“, то, если справедливо высказанное выше мнѣніе о его происхожденіи, его нельзя ставить въ связь со вступительной формулой. А родина его тамъ, гдѣ въ молитву св. Кипріана впервые былъ внесенъ отрывокъ изъ псалма 103. Выработкѣ изъ этого отрывка причудливаго мотива „чудеснаго одѣванія“, можетъ быть, съ одной стороны, способствовалъ апокалиптическій образъ жены, облеченной въ солнцѣ, съ луною подъ ногами и въ вѣнцѣ изъ двѣнадцати звѣздъ). Съ другой стороны, могло вліять и извѣстное бытовое явленіе: употребленіе тканей съ изображеніемъ солнца, мѣсяца и звѣздъ). Изъ свадебныхъ

258

обереговъ мотивъ „чудеснаго одѣванія“ легко могъ попасть въ свадебныя пѣсни.

Мати Ивася (жениха) родила,

Місяцем обгородила,

Зорею підперезала…).

Такимъ образомъ, всѣ выше разобранные мотивы, за исключеніемъ послѣдняго, выросли изъ соотвѣтствующихъ обрядовъ. Въ исключительномъ положеніи въ этомъ отношеніи стоитъ мотивъ „рецепта“. Болѣе чѣмъ вѣроятно, что этотъ мотивъ также развился изъ обряда. Но нѣтъ никакой возможности указать, изъ какого именно. Мансикка, разбирая мотивъ „встрѣчи со зломъ“, отождествляетъ съ нимъ и мотивъ „рецепта“. Такое отождествленіе мнѣ представляется неправильнымъ. Останавливаться на заговорахъ мотива „встрѣчи со зломъ“ я здѣсь не буду, потому что попыткѣ выяснить ихъ происхожденіе посвящена моя статья „Сисиніева легенда-оберегъ и сродные ей амулеты и заговоры“). Если справедливы высказанныя въ ней соображенія, источникъ мотива надо искать въ магическихъ рисункахъ. Заговоры же мотива „рецепта“ не имѣютъ къ нимъ никакого отношенія. Да и самые мотивы явно не родственны. Въ одномъ говорится о встрѣчѣ Христа (святого) со зломъ, олицетвореніемъ болѣзни, и объ изгнаніи зла; въ другомъ — всегда рѣчь идетъ о больномъ человѣкѣ (святомъ), встрѣчающемся со Христомъ и получающемъ отъ Него рецептъ. Рецептъ указываетъ на способъ лѣченія болѣзни, т. е. на обрядъ. Разница съ предыдущими мотивами лишь въ томъ, что тѣ связаны съ опредѣленными обрядами, а этотъ можетъ присоединяться къ какому угодно. Въ немъ постоянно мѣняется послѣдняя фраза, самый рецептъ. Но каковъ бы ни былъ рецептъ, онъ всегда указываетъ на то, что это самое средство на самомъ дѣлѣ употреблялось при лѣченіи. Мотивъ рецепта оказывается очень удобной формулой для санкціи любого врачебнаго пріема. Почему извѣстное

259

средство дѣйствительно? А потому, что его далъ самъ Господь вотъ тому-то. Возьмемъ примѣръ. Зубную боль можно передать водѣ. Вотъ заговоръ:

Rauschendes Wasser, ich komme zu dir.

Das Reissen der Zähne bring ich dir.

Mich hat es gerissen Tag und Nacht,

Dich mög’ es reissen bis ins tiefe Meer hinab).

И больной на самомъ дѣлѣ приходилъ къ водѣ. Это мы видимъ изъ обряда, которымъ сопровождается другой заговоръ. Идутъ къ ручью, берутъ воды въ ротъ и снова ее выпускаютъ въ ручей, читая заговоръ:

Ich gehe zu dem Wasserfluss,

Still meinen Zahnen böses Blut u. s. w.).

Но вотъ дѣйствіе отмираетъ: къ ручью ходятъ, но въ ротъ воды уже не берутъ, а взамѣнъ этого въ эпической части появляется соотвѣтствующій рецептъ:

Ik güng üm einen Brunnen un weente. Donn kem Mutter Maria un frög: Wat weinst du? Donn sęď ik: Ik hevv Tęnweih. Donn sęď Mutter Maria: Nimm drei Sluck Water ut dissen Brunnen un din Weihdag’ is ut).

Здѣсь даже и въ текстѣ заговора забыто, что воду надо выплюнуть обратно. Другія редакціи уже говорятъ о встрѣчѣ святыхъ, у одного изъ которыхъ болятъ, зубы). — Характерной чертой мотива „рецепта“ является діалогъ. Это его и сближаетъ съ мотивомъ „встрѣчи со зломъ“, гдѣ діалогъ также почти неизбѣженъ. Что діалогъ указываетъ на первичное исполненіе заговора двумя лицами, я уже объ этомъ говорилъ (стр. 66). Какъ онъ развивается въ эпическую формулу, можетъ до нѣкоторой степени объяснить слѣдующій мазурскій заговоръ „на свиней“: