236

солнце не свѣтитъ). Упомянутый выше обычай носить воду подъ березу послѣ омовенія больного, окатываніе водой больного въ лѣсу черезъ вѣтки, все это говорить о томъ же выселеніи болѣзни. Латыши при помощи нитки завязываютъ лихорадку на деревѣ: „Тряси пни въ лѣсу“… „Кто тебя развяжетъ, тотъ себѣ путь свяжетъ“). Вѣрованіе въ возможность заставить злого духа оставить человѣка и поражать дерево отразилось и въ сказкахъ. Въ малорусской сказкѣ разсказывается, какъ Богъ велѣлъ смерти грызть старыхъ людей, а москаль обманулъ ее и велѣлъ грызть старые дубы). У Ревиля находимъ описаніе, какъ дикари во время эпидемій цѣлыми деревнями съ шумомъ и крикомъ выгоняютъ злыхъ духовъ изъ жилищъ и загоняютъ ихъ въ трущобы). Болѣзнь можно удалить, какъ мы уже видѣли, съ птицей, съ животнымъ). Еврейскій козелъ отпущенія, изгоняющійся въ пустыню, совершенно аналогичное явленіе. Выше мы видѣли случаи передачи болѣзни деревьямъ. Въ Сіамѣ статуэтку, на которую переводятъ болѣзнь, зарываютъ въ лѣсу). На основаніи всего этого мы имѣемъ полное право утверждать, что, когда ссылаютъ „уроки на мхи, на болоты, на ницыя лозы, на сухія лясы́, дзѣ вѣтры ня вѣюць, дзѣ й сонца ня грѣя“…),na bory, na lasy, suchy dąb suchy grab łupač), то тутъ нѣтъ никакого намека на Галилейскую гору и какіе бы то ни было апокрифы. Формула развилась на почвѣ широко практикующагося у всѣхъ некультурныхъ народовъ изгнанія злыхъ духовъ, причиняющихъ болѣзни, въ глухія, пустынныя мѣста: въ горы, въ лѣсъ, въ трущобу, въ болота и т. д. Глухія мѣста, особенно куда ни солнце, ни мѣсяцъ не свѣтятъ, почитаются естественнымъ мѣстопребываніемъ этихъ духовъ. Лихорадки представляются живущими

237

въ колодцахъ и озерахъ). Еще въ Атарва-Ведѣ въ заклинаніяхъ лихорадку ссылаютъ въ глухое мѣсто — въ лѣсъ, въ горы). У насъ въ XI вѣкѣ приносили жертвы болотамъ). Интересное указаніе въ этомъ отношеніи сохранилось въ Калевалѣ. Колдунъ Випуненъ, во внутренности котораго попалъ Вейнемейненъ, причиняющій ему страшныя боли, творитъ заклинанія. „Онъ пѣлъ о происхожденіи зла и болѣзни и увѣщевалъ своего мучителя удалиться на гору Кипувори, на которой обыкновенно имѣютъ свое мѣстопребываніе всѣ болѣзни и недуги“). Такая вѣра, безспорно, отчасти основывается на наблюденіи, что болѣзни часто поражаютъ человѣка именно въ темныхъ болотистыхъ мѣстахъ. Если оказывается, что и въ заговорахъ и въ апокрифѣ мѣсто ссылки злого духа сходно, то это нисколько не говоритъ о происхожденіи первыхъ изъ послѣдняго. Если христіанинъ разсказываетъ о томъ, какъ Христосъ изгналъ демона,in loca silvestra то дикарь самъ выгоняетъ демоновъ in loca silvestra. Такое совпаденіе обрядовъ дикихъ народовъ съ христіанскимъ апокрифомъ можетъ говорить только объ одномъ: самъ апокрифъ родился среди народа, раздѣлявшаго вышеприведенныя вѣрованія на счетъ мѣстопребыванія злыхъ духовъ.

Въ заключеніе напомню любопытный эпизодъ изъ Декамерона. Женщина, приготовившая своему любовнику закуску въ саду, даетъ ему знать объ этомъ, произнося заклинаніе: „Призракъ, уйди въ садъ, тамъ подъ деревомъ найдешь пищу“… Мнѣ кажется, это отголосокъ существовавшихъ еще въ то время умилостивительныхъ жертвъ злымъ духамъ.

Перехожу теперь къ двумъ интереснымъ и очень распространеннымъ мотивамъ. До сихъ поръ имъ было дано миѳологическое и символическое объясненіе. Оба они принимаютъ самыя причудливыя формы и часто переплетаются

238

другъ съ другомъ, такъ что нѣкоторые изслѣдователи считаютъ ихъ происшедшими изъ одного общаго источника. Я имѣю въ виду закрѣпку „Словамъ моимъ ключъ и замокъ“ и т. п. фразы и мотивъ „желѣзнаго тына“. Начнемъ съ первой. Мансикка объясняетъ ее христіанской символикой. Онъ ссылается на то, что въ одномъ заговорѣ формула эта стоитъ въ связи съ упоминаніемъ печати Христовой, и утверждаетъ, что ключъ имѣетъ спеціально священное значеніе. Онъ указываетъ западную параллель, въ которой, говоритъ, можетъ быть, источникъ русской формулы:Og det skal fuldkommes og ske ved det † Crux Christi clavis est Paradise). Дѣло идетъ о небесныхъ ключахъ и въ русскихъ заговорахъ, что подтверждаютъ такія фразы: какъ — „земля — замокъ, ключъ — небо“. Мансикка соглашается съ мнѣніемъ Ефименко, что фразы эти сократились изъ цѣлаго эпическаго мотива. По мѣрѣ того, какъ эпическій мотивъ забывался, закрѣпка все болѣе и болѣе теряла свой первоначальный видъ). Миѳологическое объясненіе мотива далъ Ефименко. Но такъ какъ онъ при этомъ связываетъ въ одно цѣлое разбираемый мотивъ съ мотивомъ „желѣзнаго тына“, то я изложу его взгляды, переходя отъ перваго мотива ко второму. Сейчасъ же остановлюсь на мнѣніи другого миѳолога. Крушевскій, разбирая любовные заговоры, пишетъ: „Въ концѣ этого заговора (Майк. 16) говорится: „Ключъ — небо, замокъ — земля“; хотя варіанты этой фразы повторяются въ различныхъ заговорахъ, тѣмъ не менѣе мы, кажется, въ правѣ сблизить ее съ формулой въ свадебномъ обрядѣ по Яджуръ-Ведѣ, гдѣ женихъ говоритъ невѣстѣ: „Я небо, а ты земля, будь моей женой“. Замѣчательно, что въ нашемъ заговорѣ небо удержало за собой активную роль (ключъ), а земля пассивную (замокъ)“). Не вдаваясь въ такія сравненія, посмотримъ, нѣтъ ли чего-нибудь реальнаго, соотвѣтствующаго закрѣпкѣ, въ знахарскомъ обиходѣ. Прежде всего поправимъ ту ошибку Крушевскаго, что онъ считаетъ

239

„ключъ и замокъ“ исконною принадлежностью любовныхъ заговоровъ. Формула „ключа и замка“ первоначально была связана съ опредѣленнымъ обрядомъ, имѣющимъ цѣль совсѣмъ не любовнаго характера. Она органически выросла изъ обряда, предназначеннаго охранить, оберечь, запереть. Это пастушескій оберегъ скота. Въ какомъ видѣ онъ существовалъ первоначально, намъ неизвѣстно. Въ настоящее время онъ представляетъ цѣлое чинопослѣдованіе. Вотъ какъ обрядъ описывается Майковымъ.

1) „Въ Егорьевъ день взять изо всякой скотины по малой части шерсти изо лба между глазъ, изъ груди между переднихъ лопатокъ, ногъ и на хрестцахъ. 2) Потомъ взять ярого воску и разогрѣть его немножко и раздѣлить на двѣ части: одну часть положи пастуху, въ свою трубу, подъ бересту или въ рогъ, а другую часть воска съ шерстью положи въ замокъ и тотъ замокъ замкни. 3) И когда прійдетъ время въ первый разъ въ Егорьевъ день выгонять скотину со двора въ поля, возьми топоръ и вторни въ… тотъ замокъ съ шерстью и положи замокъ на одну сторону, а ключъ на другую и, какъ пройдетъ скотъ, тогда возьми замокъ и вынь воскъ изъ замка, и прибавь еще немного воску къ той шерсти, разогрѣй и стопи, потомъ разломи на двое: одну часть пастуху отдай, дабы положилъ подъ бересту въ трубу или въ свой рогъ. 4) Какъ прійдетъ пастухъ, тогда замокъ тотъ съ шерстью и воскомъ замкни“).

Въ другомъ описаніи, рядомъ же сообщаемомъ Майковымъ, предписывается „топоръ волочить и около скота на посолонь обойти трижды“. Замокъ съ шерстью надо замкнуть и ключъ утопить въ воду). Кромѣ молитвъ, читаемыхъ при этихъ обрядахъ, читаются такъ же заговоры. Заговоръ, сообщенный Майковымъ, занимаетъ 8 страницъ. Онъ явно составной и складывался постепенно изъ разныхъ элементовъ. Ядро, вѣроятно, было въ родѣ слѣдующаго обряда-заговора.