224

„Возьму, раба Божья, булатнюю иголку и шолковую нитку зашью у раба Божья эту рану…).

Мотивъ ризы. Въ заговорахъ, особенно отъ дѣтскихъ болѣзней, часто упоминается какая-то риза или пелена. Она находится либо у Матери Божіей, либо у бабушки Соломониды, либо у другихъ святыхъ. Къ нимъ обращается просьба стереть съ р. б. уроки, притки и т. д. Или же прямо говорится, что онѣ стираютъ уже. Чья риза или пелена — опредѣленно въ заговорахъ не устанавливается. Она то просто называется ризой), то ризой св. Феодосія), то ризой Богородицы, Христовой). Неустойчивость именъ дѣйствующихъ лицъ и названій ризы (пелена, покровъ) указываетъ на то, что мотивъ этотъ не выработалъ опредѣленной традиціи, хотя уже явный перевѣсъ замѣтенъ въ пользу Богородицы. Кажется, что здѣсь мы имѣемъ дѣло съ процессомъ подысканія подходящаго преданія къ существующему на лицо обряду. Обрядъ указываетъ только на то направленіе, въ какомъ должна сложиться эпическая часть. Обстановка же и дѣйствующія лица подсказываются уже готовыми ходячими заговорными образами. Въ чемъ же состоитъ направляющій обрядъ? Существуетъ обрядъ обтиранія больного (стиранія съ тѣла болѣзни). Обтираютъ рубахой, тряпицей и т. п.). Обтираетъ мать ребенка подоломъ). У мазуровъ больного обтираютъ 9-ю разными платками или тряпками). Что за смыслъ въ этомъ дѣйствіи? Иногда, обтирая подоломъ, поясняютъ — „чѣмъ родила, тѣмъ и отходила“. Очевидно, между рожденіемъ и здоровымъ состояніемъ усматривается какая-то связь, и для достиженія послѣдняго надо какъ-нибудь изобразить, напомнить первое. Мы уже выше встрѣчались съ этимъ представленіемъ, когда говорилось о томъ, какъ страдающій импотенціей обрызгиваетъ себя мочей, приговаривая, что онъ родился

225

въ мочѣ. То же самое представленіе играетъ, очевидно, нѣкоторую роль и при протаскиваніи больного черезъ дерево и другіе предметы. Какой первоначально смыслъ имѣло это протаскиваніе, вопросъ спорный. Одни ученые полагаютъ, что такимъ образомъ боль какъ бы передается предмету, чрезъ который протаскиваютъ; другіе, наоборотъ, что такъ получаютъ желательное свойство отъ предмета; третьи, наконецъ, полагаютъ, что протаскиваніемъ изображалось рожденіе: очищались, какъ бы снова рождаясь. Въ настоящее время существуютъ данныя, подтверждающія всѣ три взгляда. Вопросъ о первоначальномъ смыслѣ тѣмъ болѣе трудно рѣшить, что оба вида лѣченія — и передача качества и изображеніе — одинаково древни. Для насъ сейчасъ важно только отмѣтить, что послѣдній взглядъ имѣетъ нѣкоторое основаніе. Это иллюстрируется отчасти рецептомъ, сохранившимся въ книгѣ 17 вѣка. По немъ ребенокъ, протаскиваемый сквозь дерево, долженъ быть „голымъ, какъ новорожденный“). Кажется, отголосокъ того же взгляда мы имѣемъ и въ обтираніи подоломъ матери. Когда же потребовалось оправданіе дѣйствія преданіемъ, стали подбирать или создавать подходящія ситуаціи. То вспоминается, что Іисусъ Христосъ крестился въ Іорданѣ и отирался пеленой); то бабушка Соломонида обтираетъ новорожденнаго); то говорится, что „прійде Пречистая Богородица съ борчатою пеленою къ р. б. (и. р.) и станетъ вытирать притчи и прикосы“). Такъ какъ обрядъ совершается матерью (иногда бабкой), то образы должны были скорѣе пойти по женской линіи и естественнѣе всего остановиться на Б. Матери. Богородица ставится въ обычную для заговоровъ обстановку, и къ ней обращается просьба приложить ризу къ больному). Но, какъ я уже сказалъ, мотивъ не принялъ строго установившейся формы. Такъ, напримѣръ, иногда въ заговорной обстановкѣ лежитъ риза,

226

вокругъ стоятъ угодники, и къ нимъ обращается просьба отряхнуть съ раба божьяго уроки). — По центральному образу разобраннаго мотива его можно назвать мотивомъ ризы. Но вѣрнѣе назвать его по магическому обряду „мотивомъ обтиранія“.

Рядомъ съ мотивомъ обтиранія (ризы) стоятъ другіе, близкіе ему по характеру. Таковъ, напр., мотивъ сметанія болѣзни. Въ одномъ заговорѣ у Виноградова читаемъ: …„На Латырѣ камнѣ сидитъ царь и царица. У царицы дѣвица, она съ шелковымъ вѣникомъ. Царь вели и царица вели, a дѣвица мети съ раба божія щепоту ломоту“…). У Попова находимъ просьбу къ Богородицѣ смести съ раба Б. всѣ страсти, уроки и т. д.). Или говорятъ въ вѣникъ такъ: „У меня р. Б. на жировиковъ и на отпадущую силу есть тридевять прутовъ, тридевять кнутовъ, тридевять булатныхъ ножовъ. Этими тридевятью прутами, тридевятью кнутами, тридевятью ножами откалываю, отбиваю“ и т. д.). Этотъ текстъ прямо указываетъ на нѣкоторые пріемы лѣченія. Употребленіе кнута и прутьевъ мы уже видѣли. Ножъ (или какое-нибудь другое острое орудіе) также часто встрѣчается во врачебной и чаровничьей практикѣ. Напр., лѣча отъ усовей, знахарь покалываетъ больного чѣмъ-нибудь острымъ, а въ заговорѣ при этомъ гогорится о томъ, какъ знахарь будетъ колоть усовей желѣзной спицей). Предыдущій же заговоръ оторвался уже отъ обряда и началъ подвергаться воздѣйствію со стороны другихъ ходячихъ формулъ и образовъ. Намекъ на забытое дѣйствіе сохранился только въ томъ, что заговоръ читается въ вѣникъ. Такимъ образомъ, этотъ заговоръ является результатомъ сплетенія различныхъ мотивовъ: одинъ говоритъ о „закалываніи“, два другихъ указываютъ на „засѣканіе“ кнутомъ или прутомъ или на „сметаніе“ болезни вѣникомъ. Съ вѣникомъ во врачебной практике простонародья

227

мы уже встрѣчались. Онъ въ ней играетъ очень большую роль. Отчасти это, можетъ быть, объясняется тѣмъ, что вѣникъ находится въ связи съ баней, этой своеобразной народной клиникой. Но вѣрнѣе всего онъ привлеченъ къ дѣлу по нѣкоторымъ другимъ соображеніямъ. Прежде всего, вѣникомъ, какъ прутомъ, можно выгонять, засѣкать“ болѣзнь. Параллелизмъ представленій также игралъ при этомъ извѣстную роль. Какъ соръ имъ сметается, такъ можно смести имъ и болѣзнь, особенно, если она имѣетъ какое-нибудь внѣшнее проявленіе въ родѣ сыпи, болячекъ и т. п. Новорожденнаго ребенка парятъ въ банѣ, приговаривая: „Парю я раба божія“…), или: „Благослови, Господи, паръ да вѣникъ“). Отъ полуночницъ больного также парятъ въ банѣ). Вѣникъ получилъ въ глазахъ народа какую-то цѣлебную силу. Щелочью изъ вѣника омываютъ больныхъ). Что больныхъ сѣкутъ вѣникомъ, мы уже видѣли. Онъ получилъ далѣе свойство предохранять отъ всякой порчи, какъ бы отметать ее. Съ этою цѣлью кладутъ на порогѣ вѣникъ и вилы, вѣникъ и топоръ; проводятъ скотину черезъ вѣникъ и топоръ). Въ новое помѣщеніе вносятъ вѣникъ). Въ заговорахъ, собранныхъ Романовымъ, часто дѣлается сравненіе съ вѣникомъ. Но всегда такое сравненіе основано на другой ассоціаціи. „Якъ етому древу (вѣнику) на корни не стояць, вѣтками не махаць“… говоритца парючи у лазьни“). Или же при этомъ говорятъ: „Якъ гэтому вѣнику на пни не стояць, не шумѣць, не зелянѣць, такъ“…). Очевидно, подобныя сравненія появились послѣ того, какъ первоначальный смыслъ употребленія вѣника позабыли. Не стану утверждать, но предполагаю, что создавшееся такимъ образомъ представленіе о деревѣ, которому не шумѣть,