– Анри! – раздался откуда-то из глубины коридора притворно-строгий и немного визгливый женский голос. – Сколько раз я вам говорила: не балуйте мальчика. По человеческим меркам мы с ним уже ровесники, а в нашем возрасте сладкое – это уже не взятка, как детям, а скорее эвтаназия.

– Анна-Луиза, что за сравнения, – тут же последовал ответ Анри. – Во-первых, добрый вечер. Вот решили с Жюлем заскочить к вам, на огонек. И не одни, а с нашим новым приятелем.

– Вижу, вижу. Я, может быть, и выжила из ума, но пока еще, слава богу, не ослепла, – сухонькая старушка, весьма неопределенного возраста, со вздернутым носиком и не по возрасту ярко накрашенными губами, с некоторой фамильярностью подтолкнув чуть в сторону снимающего куртку и загораживающего ей дорогу Вернея, подошла к Борелю и протянула ему свою маленькую и довольно морщинистую ручку. – Анна-Луиза. Или, как меня любят называть за глаза эти маленькие сорванцы, Манон. А знаете почему? – Борель, который и без этого вопроса был уже достаточно сбит с толку, промычал нечто неопределенное. – Нет, не по причине моей моральной раскрепощенности, – почему-то в таком контексте интерпретировала это мычание Анна-Луиза. – Моя девичья фамилия – Леско[30].

– Ну, не только поэтому, Анна-Луиза, – вышедший из-за спины Бореля Годено уже галантным движением поднес к губам для поцелуя ее руку. – А ваш шарм, ваша неотразимая...

– Сейчас же перестаньте, юноша... – уже знакомым псевдострогим голосом ответила обладательница звучной фамилии, тем не менее благосклонно принимая поцелуй, – вы же знаете, как я терпеть не могу лести. Манон, которая пережила всех своих кавалеров де Грие, заслуживает единственно что... – Что заслуживает Манон-долгожительница – осталось без пояснения, так как сама она внезапно перевела взгляд на Бореля. – Кстати, молодой человек, а какая вам Манон больше нравится, Пуччини или Массне? – Услышав в ответ еще более протяженное мычание, она пояснила: – Я имею в виду героинь соответствующих опер.

– Да... я, в общем-то, как-то... не очень... – почему-то смутился Борель.

– Жаль, – расстроенным голосом произнесла Анна-Луиза, – а то бы я сразу вам сказала, какой у вас характер. Кстати, есть еще один хороший способ. Можно вашу руку? – Борель, поколебавшись, осторожно протянул вперед свою левую ладонь. – Это не хиромантия, мне нужны только ваши пальцы. Я хочу посмотреть их форму и длину. – Но желаемое посмотреть не удалось, так как именно в этот момент волкообразная собака, лишившись внимания Годено, подпрыгнув, оперлась лапами на бедро Бореля и лизнула его руку, отчего последний инстинктивно отдернулся назад. – Ну что вы, что вы, не надо его бояться. Это же лапландская лайка, самое безобидное существо на свете. Вы, кстати, знаете, почему его зовут Вольтер?

– За ум? – предположил все еще продолжающий ощущать себя как в каком-то сюрреалистическом сне Борель.

– Не только, – ответила Анна-Луиза. И почему-то понизив голос, добавила: – Он такой же бабник. Несмотря на возраст. Впрочем, – она поймала взгляд Годено, – я вас заболтала. Раздевайтесь, и прошу, в наш турецкий кабинет. – Через несколько секунд ее голос раздавался уже откуда-то из-за угла. – Анри, Жюль, все как обычно?

– Как обычно, несравненная, – громко ответил один за двоих Анри, услужливо помогая Борелю освободиться от его просторного плаща, и, обращаясь уже непосредственно к нему, добавил: – Она так готовит кофе. М-м. Просто опьяняющий вкус. А аромат... – Он, как бы в предвкушении удовольствия, закатил глаза.

– С психотропными добавками? – как бы между делом спросил Борель, сам не зная зачем.

– Сударь, ваши предположения просто оскорбительны, – ответил Годено таким тоном, что было абсолютно непонятно – ирония это или искренняя укоризна, и сокрушенно покачал головой. – И откуда в нашей молодежи такой цинизм.

– Да газеты, знаете ли, иногда почитываем. А там...

– Не ожидал. Сотрудник МИДа – и такой наив. Принимать газеты за источник достоверной информации. Вы меня начинаете разочаровывать. Немного. Что же касается психотропных средств, то я вам как-нибудь расскажу о самом действенном из них. Оно не имеет ни цвета, ни вкуса, ни запаха. Ни вообще какого-нибудь материального наполнения.

– Да? И что же это за средство?

– Не сейчас. Немного попозже. Когда мы с вами по-настоящему подружимся. – Не давая своему собеседнику возможности ответить, Годено протянул руку по направлению к самой первой примыкающей к коридору комнате, за дверью которой уже несколько мгновений назад скрылся его неразговорчивый напарник.

Войдя в комнату и быстро окинув взглядом ее обстановку, Борель ощутил, как в нем увиденное здесь начинает порождать чувство не то чтобы интереса, а скорее какой-то ироничной жалости к обитателям и самой этой комнаты и, собственно, всей квартиры. Он теперь понял, почему хозяйка назвала ее турецким кабинетом. Внутреннее пространство этого, с позволения сказать, кабинета было обставлено и декорировано различными предметами явно восточного, вернее ближневосточного, происхождения и стиля, причем предметами не то что просто старинными, подпадающими под понятие антиквариат, а, прежде всего, весьма подержанными и даже изношенными, вдобавок ко всему соединенными в каком-то малогармоничном, если не сказать безвкусном, сочетании. У стены стояла видавшая виды оттоманка с сильно протертой обивкой, рядом расположился невысокий круглый столик красного дерева, с резными закругленными ножками; чуть поодаль – два вместительных, но почему-то кажущихся довольно шаткими, несмотря на их внешнюю массивность, разношерстных кресла; на стене за оттоманкой висел старинный персидский ковер ручной работы, на нем, в самом центре, были закреплены два скрещенных ятагана; на противоположной стене разместились две большие гравюры, на одной из которых Борель узнал контуры бывшей константинопольской, а ныне стамбульской Святой Софии; на другой была изображена тоже какая-то величественная мечеть, взмывающая ввысь над массивными крепостными стенами. В углу комнаты расположился невысокий обшарпанный шкаф, вообще непонятного происхождения, и на нем, в виде некого архитектурного завершения, багровел конус покрывшейся пылью фески.

– Проходите, дружище, не стесняйтесь, – вывел Бореля из созерцательного состояния голос уже по-хозяйски расположившегося в одном из кресел Вернея, который был занят тем, что продувал мундштук стоящего возле его ног кальяна.

Борель сделал было шаг по направлению к другому креслу, но тут же передумав, осторожно присел на край оттоманки.

– Правильно, здесь вам будет удобней, – прокомментировал его выбор Годено, аккуратно опускаясь в оставшееся незанятым кресло, одновременно как бы проверяя его на прочность. И только когда основной массив его филейной части вошел в приемную емкость кресла и убедился в незыблемости старинной конструкции, он позволил себе чуть небрежно развалиться, облокотившись на спинку и закинув ногу на ногу.

В это время Верней, закончив возню с мундштуком, отодвинул кальян в сторону и, кивнув на него, обратился к своему, как это можно было понять по некоторым нюансам их обращения между собой, старшему по положению коллеге:

– Жаль поздно ты мне сказал, что поедем к Манон. У Юсуфа отец держит кофе-шоп в пятнадцатом округе. Можно было бы заскочить, разжиться у него табачку для этого зверского агрегата. – Он просмаковал слова следующей фразы:

– С медом и измельченными персиковыми соцветиями.

Комментарий Годено был краток.

– Извращенец. А скромная пролетарская «Житанька» не пойдет? Без фильтра и всяких там соцветий. – Он достал из бокового кармана пиджака синюю пачку с изображенной на ней бредущей куда-то фигурой и протянул ее сначала было своему напарнику, но затем, спохватившись, Борелю: – Не желаете?

– Спасибо, я не курю, – поблагодарил тот.

– Совсем?

– Раньше курил, бросил.

– Молодец. – Годено кивнул в его сторону, протягивая Вернею пачку. – Всегда уважал людей с силой воли. Тех, кто может устоять перед соблазном.