– Значит, какой, ты говоришь, я там стала? Чересчур разговорчивой? – Повернувшись, наконец, она сделала глубокую затяжку и, с некоторым вызовом глядя на адресат своего вопроса, выпустила в его сторону тонкую струйку дыма.

Джефф, внешне абсолютно спокойно, с каменным лицом, медленно застегнул пуговицы рубашки, резким движением, по направлению вверх, вжикнул молнией брюк и затянул поясной ремень.

– Да, детка. По всей видимости, Париж... вся эта атмосфера стали на тебя действовать слишком уж расслабляюще. – В глазах его снова появился стальной блеск. – Внимательность ослабла. Собранность. Инстинкт самосохранения. – Проворно нагнувшись, он подхватил валяющийся на полу пиджак. – Да и засиделась ты что-то на одном месте. Можно даже сказать, закисла. Не пора ли сменить обстановку. – Последняя фраза была произнесена непонятно то ли вопросительным, то ли утвердительным тоном.

– Что ты имеешь в виду? – настороженно глядя на него, сухо произнесла Хелен.

Джефф, ни слова не говоря, достал из внутреннего кармана пиджака голубоватый раскладывающийся конверт-обложку, на котором крупным шрифтом было написано слово Cunard, подчеркнутое жирной чертой, в сопровождении герба, в виде льва, увенчанного короной и обрамленного лавровым венком, и протянул его своей собеседнице, за которой он продолжал наблюдать внимательным жестким взглядом. Женщина, подняв лицевую сторону обложки, заглянула внутрь и, спустя буквально пару мгновений, недоуменно посмотрела на человека, вручившего ей этот, по всей видимости, совсем нежданный подарок.

Человек развел руки в достаточно красноречивом жесте: вот таким вот образом.

– Это с какой, интересно, стати, – вспыхнула Хелен. Ее голос звучал уже примерно так же, как и каких-нибудь полчаса назад, во время появления в этой комнате. Было видно, что она хочет еще кое-что добавить, причем, похоже, не собираясь при этом особенно стесняться в выражениях.

– А вот об этом мы с тобой поговорим в другой раз. И в другом месте, – твердо пресек возможную попытку каких-либо возражений Джефф, неторопливо надевая пиджак. – Пока же советую хорошенько запомнить одно: вопрос решен и решен окончательно. Нет, ты, разумеется, человек свободный и вольна поступать по-своему, но к каким последствиям это может привести, я думаю, лишний раз объяснять нужды нет. – Заметив, как Хелен, прикусив губу, опустила вниз глаза, он едва заметно усмехнулся и добавил: – Ну, ну, ну. Не стоит так переживать. В конечном счете, как любят говорить твои местные друзья, tout est pour le mieux dans le meilleur des mondes possibles[39]. Кстати, совсем неплохо было бы устроить для них какую-нибудь отходную вечеринку. Как-нибудь так пошумней, посолидней. Чтобы крепче помнили. – Джефф подмигнул своей собеседнице, быстро взглянувшей на него настороженно-насупленным взглядом, и выразительно протянул: – Предложения принимаются к рассмотрению. – Следующую фразу он произнес уже деловитым сухим тоном инструктора, делающего необходимые распоряжения. – Завтра, ровно в три часа, в сквере у Сен-Жермен де Пре. Приедешь без машины и без всяких опозданий. Разговор будет основательный. Посему – никаких планов на вечер. Ну... а сейчас мадмуазель может спокойно отдыхать. Не смею больше обременять своим присутствием.

– А как же?.. – попыталась что-то спросить дама.

– Завтра, я сказал, – любопытство было тут же пресечено. Джефф подошел ко второму креслу, стоящему у дальней стены комнаты, подхватил лежащий на нем плащ и направился на выход. В проеме арки он остановился и, повернувшись к стоящей на прежнем месте и в прежней позе Хелен, приветливо помахал ей рукой. – Чао, дорогая. Не надо меня провожать, не беспокойся, я справлюсь сам. A demain![40]

Через несколько секунд Хелен услышала, как дважды, с небольшим промежутком, аккуратно и приглушенно повернулся механизм замка входной двери, сигнализируя о том, что ее недавний гость покинул квартиру и закрыл за собой снаружи дверь ключом, которого у него, по идее, быть никак не могло. Она как-то непроизвольно и даже неожиданно для нее самой издала какой-то полустон-полувздох, затем села на диван, снова взглянула на голубоватый конвертик, который все это время держала в руках, и, задумавшись, машинально потянулась к своей сумочке, где лежала уже наполовину опустошенная пачка сигарет «Вирджиния слимс», содержащих, как ей недавно объяснили, слишком много столь вредного для человеческого организма «свободного» никотина.

Был понедельник. До официального начала рабочего дня оставалось еще около четверти часа, но Василий Иванович Ахаян уже находился в своем кабинете. Он сидел за широким дубовым письменным столом добротной старой конструкции, покрытым сукном ярко-изумрудной, или, как ее еще называли по аналогии с традиционным цветом соответствующего рода войск, «пограничной» окраски. Василий Иванович любил этот стол – массивный, основательный, сделанный из цельных блоков натурального дерева, еще чуть ли не полвека назад, на самом излете сталинской эпохи, хотя он довольно резко контрастировал с предметами мебели и интерьера современного производства и дизайна, которыми были оснащены остальные кабинеты этой части здания, занимаемые оперсоставом подчиненного ему отдела. Стол попал сюда из старого лубянского кабинета (в ту самую пору, когда Служба внешней разведки, тогда еще Первое главное управление КГБ, сменив свой адрес, переехала в просторный комплекс, обосновавшийся в непосредственной близости от Окружной московской автодороги, в нетронутой части ясеневского леса) и как некая драгоценная реликвия или символ передавался по наследству своим преемникам сменяющими друг друга хозяевами этого кабинета. Он придавал всему внутреннему пространству помещения немного величественный, торжественно-монументальный вид и не случайно на нем располагались лишь три телефонных аппарата: один внутренний, другой городской и третий, так называемая «вертушка», для связи с самым большим начальством, а также самый минимальный набор офисных, а точнее – письменных принадлежностей; какой-нибудь предмет из реалий современной компьютеризованной жизни смотрелся бы на нем не только абсолютно неестественно, но и даже как-то неприлично.

Сидящий сейчас за столом нынешний хозяин кабинета был сосредоточен, задумчив и хмур. Практически все то время, что прошло после его возвращения из Парижа, голова у него была занята этой странной, дурацкой историей, которая так некстати приключилась именно в тот самый момент, когда ему вполне реально засветило повышение в должности и переход на новый качественный уровень, как в плане объемов и масштабов работы, так и с точки зрения своего персонального служебного статуса. К слову сказать, история эта прибавила головной боли не только ему самому, но и руководству Службы, которое на следующий день после прибытия Ахаяна из командировки сразу же, соответствующей служебной запиской, было поставлено им в известность об информации, полученной от агента под несколько странным псевдонимом «Мармон».

Людям, знакомым с деятельностью разведки очень мало и поверхностно и судящим о ней в основном понаслышке или по произведениям беллетристов (которые, отчасти по незнанию, отчасти ради усиления художественного эффекта, стараются как-то приукрасить или романтизировать истинное положение вещей), наверное, не очень хорошо понятно, почему оброненная кем-то в полемическом задоре достаточно туманная фраза, тем более дошедшая из вторых рук, от источника, чья надежность тоже еще вызывает весьма и весьма большие сомнения, может так взбудоражить и потом еще долгое время лихорадить широкий круг людей столь серьезного ведомства, причем на различных его уровнях, вплоть до самого высшего. Но человек, хоть немного поварившийся во всей этой каше, знает, с каких порой микроскопических зацепок начинались самые серьезные и громкие дела, разработки и операции и к каким подчас печальным последствиям приводила недооценка каких-нибудь на первый взгляд самых незначительных мелочей.