Тело опустили на деревянную подставку над побегами змеебрюха.

Ребенок-улум проковылял к телу и выплеснул похожую на суп коричневую жидкость к ногам Чаппалара. Джупкур прошептал мне, что жидкость была удобрением, в которое добавлены гормоны роста. Через неделю дерево поглотит Чаппалара по щиколотки. К осени тело полностью скроется под саваном змеебрюха. Через тридцать лет, как ни крути, мой друг Чаппалар, погибший при спасении моей жизни, будет полностью поглощен деревом.

Даже кости. Ведь кости улумов почти ничего не весят.

Вокруг нас — ни живописных ландшафтов, ни памятников, ни склепов, только лес из пальм-змеебрюхов, каждая высотой в человеческий рост. К концу погребальной службы все улумы стали сочувственно-белыми… все, кроме магистра Тика. Это раздражало меня: такое сварливое негодование от имени Чаппалара. Я бы побелела, если бы смогла; так почему Тик этого не сделал?

Если быть справедливой, то это не было виной Тика: улумы осознанно не контролируют перемену цветов. Тика должна переполнять скорбь, для того чтобы он побелел, а это маловероятно, потому что он даже не знал Чаппалара. Тик пришел на похороны из любезности, проявляя почтительное уважение… стоило ли требовать большего?

Я считала, что стоит. Каждый раз, когда я иду на похороны, обязательно меня что-нибудь выведет из себя.

Улумы не устраивают поминок после похорон. Вместо этого семья Чаппалара и прокторы-улумы устремились, скользя по воздуху, к кладбищенской часовне, где, по словам Джупкура: «Мы будем молиться несколько часов. Основной источник дохода священников — продажа наколенных подушечек».

Джупкур никогда не обсуждал что-то всерьез, но он был не единственным улумом, кто смешком да бочком обходил тему религии. Улумы не говорили с людьми о том, во что они верили. Может быть, таково было требование их веры — молчать как рыба при чужаках Требования всех их верований, осмелюсь сказать… потому что, чем бы ни была их религия, имелись три основные конфессии плюс различные отдельные группировки. Каждая секта называла себя именем, звучавшим дикой абракадаброй, потому никогда не переводившимся на английский.

Таинственный народец, эти улумы.

Так что улумы отправились по своим делам, а мне предоставили идти домой в одиночестве. Пару часов пешком по сельским просторам. Конечно, остальные прокторы-люди предлагали подвезти меня до дома; но я давно не была в тундре, и тишина ее внезапно позвала меня. Я стояла посреди деревьев, вдыхая влажный запах весны, и мое сердце защемила тоска по юности — давним временам в Саллисвит-Ривере, когда, пройдя от города минут, пять по скоростным путям, можно было почувствовать себя в полном одиночестве на целой планете.

Уединение. Шелест деревьев. Чириканье птицы-ползунка, пробирающейся по лесной земле.

Только я.

Только я и мой связующий кристалл.

Ну ладно. Я почти слышу ваше ворчание: «Где твои мозги, женщина? Три дня назад сбрендивший умник пытался тебя убить, а теперь ты хочешь уединиться в лесу?»

Верно, подмечено.

Я могла бы придумать оправдания. Я могла бы нести вздор о том, что Дэмот — мирная планета, никаких убийств… ну, уж точно не часто. Женщинам не требовалась вооруженная охрана, чтобы провести исцеляющие послеполуденные часы в лесу. Произошедшее тремя днями раньше было чистейшей случайностью, такое мог единожды в жизни совершить сумасшедший фанатик, которого вскоре схватит полиция.

Я спокойно могла бы вам солгать. Но, черт бы побрал мой связующий кристалл, я не могла лгать себе.

Вот в чем было дело: глубоко внутри я желала дать убийце второй шанс. Посмотреть, что из этого выйдет. Желание из серии родинок и скальпеля.

Поэтому я шла одна. Просто посмотреть.

Я избегала дорог — лес достаточно высох для прогулок — и не волновалась, что могу потеряться, так как умела ориентироваться по солнцу. А когда наступит вечер, то в городе зажгутся огни, и я увижу их отсвет. Это был тундровый лес… не сплошная стена деревьев, заслоняющих небо, а отдельно стоящие синестволы, достаточно удаленные друг от друга. Любое семечко, упавшее слишком близко ко взрослому дереву, попросту не приживется. Не получит достаточно света и питания. Тогда мне это показалось до боли знакомой метафорой.

Я пробездельничала до вечера. Смотреть было не на что, кроме карликовых синестволов да кочкастого и клочкастого мха, пейзаж разнообразили лишь изредка попадавшиеся валуны.

В одной из скал я увидела вырубленный прямоугольник размером с дом, на три четверти заполненный грязью и сорняками. Память о доулумовских поселениях приблизительно трехтысячелетней давности. На Дэмоте так никогда и не появился собственный разумный биологический вид, но пришельцы из Лиги в прошлом временами посещали планету, а потом отбывали восвояси, когда им наскучивала наша маленькая убогая планетка. На Великом Святом Каспии останавливались тысячи таких гостей; их выдолбленные дома были повсюду, в большинстве своем они уже заполнились землей и всем, что в них угодило за последние три тысячелетия. От них также остались шахты и туннели. В Саллисвит-Ривере мы частенько играли в «бесстрашного археолога», разрывая близлежащие дыры и находя проржавевшую металлическую рухлядь всех форм и размеров. А затем изводили наших родителей, требуя собрать очередное заседание Комитета по наследию, убежденные, что нами обнаружены бесценные памятники культуры пришельцев… однако большинство таких мест уже давно исследовано и не найдено ничего такого, что могло бы представлять интерес. Ничего, стоящего публикации в серьезном научном журнале. Поэтому теперь Комитет по наследию игнорировал развалины, отмахиваясь от любого, кто рыскал по ним, даром теряя время.

Ошибка. «Неусыпное око» ни за что не допустило бы такого небрежного попустительства. Но комитет отчитывался перед Технократией, а не перед местным правительством, так что проверять их деятельность было не в наших полномочиях. Ошибка, ошибка, ошибка.

В персиково-розовом великолепии опускался закат, когда над моей головой пролетел гидроплан. Он был не первым, услышанным мною за день, но остальные жужжали вдалеке по направлению к океанскому побережью или вдоль скоростных путей вглубь континента — наверное, люди семьями выезжали на отдых за город побездельничать в первые теплые и солнечные деньки. Этот гидроплан парил прямо над верхушками деревьев… и на его борту была эмблема внеземного флота.

Странно. У флота была только одна база на Дэмоте, далеко, у самого экватора, возле Укромной бухты. И сотрудники базы редко находили повод совершать вылазки в остальные части планеты; база в основном использовалась как гостиница для инспекторов по безопасности, встречавших прибывавшие межзвездные корабли на орбите.

Из брюха гидроплана загрохотал громкоговоритель:

— Фэй Смоллвуд?

Чёрт. Вот тебе и тихая прогулка по лесу! Либо Адмиралтейство проводило секретную операцию, в которой значилось мое имя, либо вскоре меня атакует из засады волк во флотской шкуре.

— Фэй Смоллвуд! — снова позвал громкоговоритель.

— Кто меня спрашивает? — проорала я в ответ.

Теперь гидроплан завис в воздухе, вибрация его двигателя сотрясала стоявшие рядом со мной деревья. Их толстые полые стволы начали резонировать, издавая глубокие рокочущие звуки.

Люк гидроплана открылся. Мужчина, одетый в золотистую униформу, высунулся из люка, держа что-то в руке.

Еще один пистолет. На этот раз не гелевое ружье, а станнер из арсенала разведчиков.

Я недостаточно долго оставалась в сознании, чтобы услышать его резкий стрекот.

Голова раскалывается. Все путается. 6,1 балла по моей «похмельной шкале». Такое бывает, когда мешаешь вино, текилу и самогон.

У меня бывало и похуже. На этот раз я хотя бы проснулась одна, и никакой незнакомец не дышал на меня перегаром, лежа в коматозе на моей затекшей руке.

Со вкусом затемненная комната. Мягкая постель. Ниоткуда не разило рвотой.

Если сравнивать это со старыми недобрыми временами, это было роскошно, как джакузи. Да к тому же на мне до сих пор была одежда… не было нужды искать трусики, когда раскалывается голова, и ужасаться, что тот, второй, проснется, пока я не выберусь за дверь.