— Остальные по душевым и раздевалкам заперты. А ключи потерялись, — типа, вот какая у людей беда, доложил Леха.

Снова на трибуне нарисовалась заминка. Секретарша что-то докладывала Виталию Ефремовичу. Виталий Ефремович топал на нее ногами, секретарша разводила руками… И наконец по-строевому четко развернулась, как умеют разворачиваться смазливые молодые биксы, и гордо ушла.

Подкравшись сбоку, прячущий длинные патлы в воротник джинсухи Антон тут же доложился командиру:

— Я заразил все их компьютеры последним словом вирусологии! Они даже тезисы выступления теперь распечатать не могут! — и исчез в толпе в соответствии с ранее полученной инструкцией — чтоб другие бригадиры Шрамовой армии не запомнили портрет хакера.

— Пора? — таинственно спросил Леха Сергея.

— Нет еще, — был коротким ответ.

На трибуне за кумачовым столом попрепинались еще какое-то время. Но сколько ж можно тянуть? Гендиректор комбината, очень недовольный собой, всеми остальными и вообще всем происходящим, наконец поднялся со стула. Наконец вразвалочку подошел к микрофону. Откашлялся. Вздохнул. Еще откашлялся:

— Я не ждал, что всех так волнует судьба комбината… — совершенно неудачно начал он выступление, а далее микрофон отрубился.

Виталий Ефремович открыто покрутил пальцем у виска, и это видели все. Гендиректор повозился с микрофоном, потряс его «за грудки», но микрофон молчал, как партизан. Виталий Ефремович схватился за голову и исчез с трибуны.

— Пора? — переминаясь, будто невтерпеж по нужде, затеребил Лешка Сергея. А у самого глазки азартом горят, будто марафету нюхнул.

— Нет, не пора. Еще не прибыла полевая кухня, — в своей обычной загадочной манере ответил Сергей.

Виталий Ефремович снова забрался на трибуну и дал отмашку гендиректору, дескать, все путем. Мистер Смит смотрел на происходящее, как ребенок в цирке. Переводчица молчала, потому что не хотела портить мистеру Смиту настроение. И потому, что утро вечера муторнее.

— Я не то хотел сказать… — сообщил гендиректор микрофону, держа стойку двумя руками, будто боясь, что отнимут, и микрофон опять издох.

А за спинами воплотивших этот шухар в реальность Лехи и Шрамова зарычал медленно, чтоб никого не задавить, вползающий на противоположный трибуне край площадки, кургузый автобус белорусского производства. Протиснувшись поближе, автобус стал, как вкопанный, из лязгнувшей дверцы выскользнул с подносом свежеприобретенный ученик дядьки Макара Филипс. В наушниках, подлец. А на подносе-то! Два белых пластиковых стаканчика с кофе.

— Меняем позицию, иначе сметут, — приказал всем своим переместиться и сам переместился от дверцы автобуса подальше к кабине Сергей. За сегодня он уже не раз доказывал, что знает, что делает.

Поэтому Андрей Юрьевич послушался без промедления.

Только оказавшись перед носом автобуса, Шрам принял кофе с подноса и приглашающе кивнул Юрьевичу:

— Давай, угощайся быстрее, у нас одна минута.

Почему они сменили стоянку, тут же стало ясно. Дядька Макар начал прямо в толпу из передней двери выдавать бутылки с лимонадом и бутерброды. А из задней тем же занялась его старуха.

По толпе сначала пробежал шорох, а потом и настоящий шум прибоя. Толпа отвернулась от сколоченной из занозистых досок трибуны. А хитрый Макар нет-нет, да и сунет в следующую мозолистую руку вместо «Кока-колы» поллитровку, что естественно встречается только бурным одобрением.

Сергей тем временем проглотил кофе, смял стаканчик и совершенно не громко дал Лехе отмашку:

— Вот теперь точно пора!

Леха нырнул в толпу, как морж в прорубь.

— А ты чего стоишь? — наиграно удивленно посмотрел Сергей Шрамов на дохлебывающего кофе Андрея Юрьевича, — Вот тебе микрофон, — сунул Шрамов профсоюзному боссу похожую на гранату штуку, — Беспроводной, провод не почикать. Вот здесь кнопочку нажмешь и выступай.

— О чем выступать? — не въехал Юрьевич, но микрофон взял крепко.

— Разве тебе нечего сказать людям?

— Есть, но…

— Там с другой стороны автобуса лесенка приставлена. Лезь наверх и высказывай наболевшее.

Андрей Юрьевич наконец въехал в грандиозность замысла соратника, искренне захохотал и полез на прогибающуюся крышу. Отсюда он перво-наперво увидел, что Леха пробился сквозь сутолоку к одному плечистому пареньку (вроде знакомая рожа), и по губам можно было догадаться, сказал короткое: «Давай!». Плечистый передал волшебное слово следующему плечистому (вроде знакомая рожа), тот следующему (вроде знакомая рожа)… Так команда «Давай!» пошла по цепочке, будто огонек по бикфордовому шнуру в сторону трибуны. И через каких-то задрыпаных треть минуты сколоченная из досок трибуна вдруг зашаталась, заходила ходуном, стол с важными харями поехал в один бок, затем в другой. И в результате трибуна сложилась сама в себя, как карточный домик, царапая занозами важные надутые рожи мнивших себя победителями жлобов.

— Товарищи, граждане и господа! — заявил на всю площадку, на все пять тысяч человек, на весь любимый комбинат с крыши автобуса профсоюзный лидер, — Друзья, мы слышали, как наш Гусь Лапчатый сожалел, что нас сегодня собралось так много!

Мы знаем, что Гусь Лапчатый затеял недоброе дело, но почти смирились. Почему? Потому что каждый надеялся на другого! Потому что моя хата с краю. Потому что прав тот, у кого больше прав! Так вот, именем данного мне доверия — вашего доверия — я отменяю эти поговорки!

Я хочу, чтобы все мы сейчас один раз и навсегда зарубили на носу — наш комбинат — это русская нефть! И она не должна принадлежать ни австралийцам, ни итальянцам, ни американцам! Я хочу, чтобы судьбой нашего комбината распоряжался… Совет! Трудового! Коллектива!

Еще много хороших и умных слов сказал с крыши автобуса Андрей Юрьевич. Жаль, что Сергей Шрамов этих слов не услышал. У Шрама сегодняшний день был расписан, как по нотам. Забот выше головы.

Витязь припух на распутье. С одной стороны вирши только стали превращаться в правильный городок, и только-только потек ручеек в общак. С другой стороны до водружения знамени на рейхстаге нефтекомбината было, как до Киева раком. Оставлять Вирши было нельзя, отпускать делающих ноги из виршей америкосов было тоже нельзя. Вилы. И Шрам решил воткнуть на кон все. Или пахан, или пропал.

Кстати, то, что творилось внутри автобуса, бардаком назвать было мало.

— Ты б хоть прибрался, — кивнул Сергей на горы рваного пестрого полиэтилена, на расплющенные картонные ящики из под водки «Урожай», на заляпанные кетчупом охапки картонных тарелок и объедки от бутербродов, в живописном беспорядке успокоившиеся по бурым выпуклостям сидений.

В автобусе час назад закончилось первое заседание новенького Совета трудового коллектива.

— Ничого страшного, — отмахнулся дядька Макар, — Бабу поклычу, нехай причепурит потом. Ты сюда дывысь, — оседлавший непочатую упаковку из двенадцати пластиковых фугасов «Кока-колы» Макар извлек из кармана пятнанных кетчупом брюк тетрадочный листок и разгладил его на колене, — Ось так будет гарно.

— Карта острова сокровищ, — закончил Сергей перематывать руку свежим бинтом.

— Нет, Храм, ця бумаженция стоит, як десять карт сокровищ. Я проявил инициативу и заслал Филипса по Виршам погулять. Сметливый хлопчисько. За три годыны усэ зрысував. Дэ, колы, як и скильки?

— Это магазин «Франт»? — прикинулся Сергей, будто врубается и инициативу одобряет.

— Ото ж.

— А это вокзал? — только из уважения к сединам пройдохи продолжал играть интерес Шрам.

— Точно.

— Это что, план ограбления сберкассы?

— Нет. Ты не зрозумив, — малость разочаровался в командире дядька Макар, — Бачишь эту стрелку? Бачишь, ось цифра «три», а ось «двадцать два»? Цэ значит, що цю вулыцю патрулируют три человека в гражданском, и проходят по вулыци каждые двадцать две хвылыны.