Первой, главной и основной чертой того селения, мимо которого прошло посольство Гердера, была грязь. Если в любом, даже самом захудалом поселении Восточного мира была обязательна главная дорога, главная площадь, возле домов даже у самых бедных крестьян росли цветы, то ту ни о чем подобном люди даже не подозревали. Одетые в самые настоящие лохмотья, они мирно копошились на крошечных земляных участках около покосившихся деревянных хибар, и это притом, что необработанной земли вокруг было больше чем достаточно. Сгорбившись в три погибели, они примитивными сапками корчевали сорняки, примитивными лопатами копали ямы, примитивными граблями сгребали мусор, да и вообще, занимались жутко примитивными делами. Вместо того, чтоб вместе обрабатывать одно большое поле, выращивая какие-нибудь злаковые, каждый иноземец из последних сил работал над своим собственным кусочком земли, упорно игнорируя возможность объединить усилия и сделать то же самое с намного меньшей затратой сил и времени. Причем все иноземцы были так увлечены своей работой, что никто из них на отряд Гердера даже внимания не обратил. Казалось, что если они прямо сегодня не перепашут и пересеют — то все, конец света. Почесав привычным жестом в своем умном затылке, Зак не придумал ничего лучшего, как подойти к Гердеру и поинтересоваться:
— Тут что, в Иноземии, везде такая нищета? Или это тут живут какие-то изгои, которых к самым горам выгнали, чтоб они глаза не мозолили?
— Знаешь, Зак, что я тебе скажу… Нет, наверно не знаешь. Понимаешь… Я не знаю, как бы так тебе объяснить… Если верить докладам, которые я получил, а они обычно достоверные, хотя именно тут как-то оно так получается… В общем, если верить тому, что мне доложили — тут живут не бедные крестьяне, а наоборот, довольно зажиточные горожане, врачи и учителя, высокообразованные люди, и право получить такой участок и работать на нем они рассматривают едва ли не как большое вознаграждение…
— Право работать на участке, который и одного человека с трудом прокормит? И жить в хибаре, способной развалиться от первого же порыва ветра?
— Ну… Зак, я ж говорю, оно как-то необычно выглядит, но мне так доложили… И, судя по всему, тут ты еще и не такое встретишь, если верить докладам, то вся Иноземия — один большой парадокс, и тут наша логика не в почете…
— Да уж… — тут Зака посетило очередное озарение, — Но подожди, если учителя и врачи тут работают, то чем же тогда занимаются все остальные? Или тут только города, а сел никаких нет?
— Чем… Знаешь, Зак, лучше ты подожди с расспросами, мы как раз через сельские районы пойдем к столице, там все и увидишь…
— Ладно, — Зак пожал плечами, — Посмотрим.
Пройдя еще несколько поселений городской интеллигенции, где, по словам Гердера, самые образованные местные жители трудились до десятого пота с ранней весны до поздней осени, только на зиму возвращаясь в свои городские квартиры, отряд спустился с гор и вышел наконец на просторы полей. Тут закончились бедные районы, которые государство щедро жертвовало своей интеллектуальной элите, и начались плодородные земли, предназначенные для своих истинных обитателей. Для крестьян, детей земли, которые в обнимку со своей матерью-землей и лежали целыми грудами во всех канавах, сладко похрапывая и испуская в атмосферу пары самогона. Эти доблестные труженики, в битве за урожай героически рассадившие на толстом слое чернозема бурьян и колючки, наслаждались заслуженным отдыхом в компании своих верных друзей — стеклянных сосудов, размышляя о вечном и предаваясь философствованию о смысле бытия и критериях познания. В то время, как их жены и дети забивали дыры на прохудившихся крышах, готовили, выгоняли на поля тощий рогатый скот, строгали и пилили, рубили и чинили, те, кому самой природой было предначертано жить в единстве с нею, этим и занимались. Ибо никто не может быть ближе к земле, чем человек, полностью погруженный в глубокую грязевую лужу, но все равно, пуская пузыри, напевающий нечто невероятной философской силы и глубины. Используя в качестве средства передвижения спины любящих матерей, жен и дочерей, рыцари бутылки и стакана перемещались по жизни вперед, принося процветание и благополучие своей любимой родине. Как и настоящие воины, готовые в любой момент встать, или попытаться встать, на защиту своего отечества, бойцы невидимого фронта жили жизнью настоящих мужчин, доказывая всем и каждому, что свинья на самом деле имеет полное моральное право называться чистым и культурным животным.
И если первое село Иноземии вызвало у Зака нечто, отдаленно напоминающее шок, второе — возмущение, то начиная с третьего и по десяток они вызывали лишь гнев, а после второго десятка вообще ничего не вызывали. Даже могучие гвардейцы постепенно начинали чувствовать, как алкогольная дымка воздействует на их мозги, что уж тут говорить о трезвеннике-Заке, никогда и капли в рот не бравшем… Служившая лучше любых крепостных стен и рвов, стена паров спирта прикрывала эту страну от любого внешнего врага, который, вздумай он напасть, никогда бы ничего не смог сделать с местными жителями, сама физиология которых в процессе длительной эволюции была переведена с водной на этиловую основу. И не поддержи своего двоюродного брата под руку Гердер, и не к такому привыкший, вполне вероятно, что странствие Зака закончилось бы, так и не начавшись.
Однако хоть полоса деревень этой страны, название которой так и оставалось для Зака загадкой, и была длинной, однако постепенно подошла к своему логическому завершению. Содержание спирта в составе атмосферы снизилось с девяноста до всего каких-то жалких десяти-двадцати процентов, что означало приближение города. То есть места, где люди страдали определенным, с точки зрения селян, извращением, а именно — считали, что пить целые сутки не очень хорошо, и отводить на это надо всего несколько часов, как правило поздним вечером. Причем, что еще более удивительно, хорошим тоном в городе считалось употреблять алкоголя столько, чтоб потом еще можно было хоть как-то, но перемещаться с места на место, что для жителей окрестных деревень вообще было первым признаком кристально трезвого человека.
Ни Гердер, ни, тем более Зак, об этом не знали, а потому они просто почувствовали заметное облегчение. И, хоть и собирался Гердер уже этим вечером войти в столицу, в последний момент он передумал, и в самом пригороде главного города потенциально враждебной страны был быстренько разбит военный укрепрайон, вырыты рвы, разведены костры, из ближайших деревьев построен частокол, да и вообще, сооружена полноценная крепость, способная в случае чего выдержать многодневную атаку многократно превосходящего противника. Противник же этот, пусть и потенциальный, пока особой активности не проявлял, и только пару личностей чудесным образом перенеслись через все преграды, выпрашивая у всех и каждого, не найдется ли у них лишней бутылочки. Что делать с этими индивидуумами гвардейцы не знали, когда же за дело взялся Гердер, приказав кого-нибудь из них отловить и допросить, оказалось, что таким же чудесным образом, как появились, охотники за бутылками и исчезли. При этом вся стража клялась, что через их посты и муха без спроса не смогла бы перелететь, так что единственным, что оставалось Гердеру — пожать плечами, покормить своего соловья, устроить поудобнее заснувшего прямо на земле Зака и пойти спать самому.
Рано утром, как всегда, еще до восхода солнца, произошла побудка, и тут посольство Гердера ждало новое испытание. Местная земля, оказывается, славилась не только личностями, способными за бутылку незаметно перемахнуть четырехметровый забор и избежать неусыпной стражи, но и совершенно особенным мусором, который, в отличии от своих сородичей с той стороны гор, не был привязан к одному месту, а плавно кочевал там, где ему заблагорассудится. И за ночь его удивительным образом набралось столько, что доблестные гвардейцы потратили не менее полу часа, чтоб освободить проход из своего лагеря сквозь груды мятых бумажек и битого стекла. Причем местные жители, которые как раз в это время спешили на работу, умудрялись каким-то образом ни отряд Гердера, ни, что еще более удивительно, мусор не замечать, находя сквозь него дорогу каким-то шестым чувством, доступным жителям только подобных городов. Хотя надо отметить, что если мусор вообще все игнорировали, как будто его присутствие было столь же естественно, как небо и земля, то по отношению лагеря Гердера одна бабулька все же высказалась, пробормотав что-то вроде «опять стройку устроили, ироды, уже торговать негде»… Вообще же, казалось, будто все население этого города состоит всего из нескольких категорий людей, основной из которых были столетние бабушки, с проворством марафонца тащившие во все стороны по пять-шесть сумок, в каждую из которых мог спокойно запрятаться даже самый массивный солдат из гвардии Гердера. Вторым после них по численности были молодые люди неопределенной наружности, количество одежды на которых явно несколько не совпадало с планируемым, которые, судя по редким возгласам из многочисленных строений, как раз сейчас возвращались по домам после отмечания успешного завершения очередного тяжелого учебного дня. Третьей по численности категорией были лица более определенной наружности, как правило одетые в однотипные костюмы темно-зеленого цвета, которые в основном занимались тем, что свистели в свистки и бегали за бабушками. Понять смысл их игры Гердер так и не смог, но в общих чертах, как он догадался, правила совпадали со стандартной игрой в доганялки. Лица в зеленом, хоть и уступали бабушкам в скорости, действовали более организованно, и стоило любой бабушке попасть в окружение пяти-шести особ со свистками — количество сумок у нее уменьшалось на случайное число в пределах от одной до сколько было. При этом лица в зеленом просто расцветали, хорошели от счастья, но стоило какому-то карманнику у кого-то выхватить кошель — и они все сразу как-то поникли, попрятались, и только убедившись, что карманник скрылся подальше, опять вылезли на свободу и продолжили охоту на бабушек. Были и другие, крупные и не очень, категории людей, однако рассмотреть их Гердеру подробно не удалось. Потому что проснулся Зак.
