«Г-н Лоис Эстрашар, улица Дайу, 8». Очевидно, он живет где-то по соседству. Писавший адрес ошибся номером, а разносивший циркуляры, очевидно, новичок в втом деле или какой-нибудь мальчуган, доверился адресу. Рассматривая бумагу, покрытую лиловыми, бледными, немного расплывшимися строками, Кинет думает приблизительно следующее: «Поистине, я человек, в дом которого попадают существа, события, мне не предназначенные, как муравьи в воронку к муравьиному льву. Или же предназначенные в ином смысле слова». Опять большие туманные идеи. Кинэт от них отбивается. «Это гораздо проще. Мою жизнь пересекают случайности, как и всякую иную. Но другие этого даже не замечают. Я же на них накладываю руку — правда, только с некоторого времени — и прежде, чем пустить их дальше, рассматриваю их. Что сделал бы другой, найди он это письмо под своей дверью? Бросил бы его в корзину, не распечатывая. Отнес бы к привратнице соседнего дома. Или не понял бы, если бы распечатал… А я начинаю понимать и мне кажется, что это интересно».

Исключив несколько соседних домов, в отношении которых догадка не могла быть основательной, Кинэт побывал днем в домах под номерами 4, 9, 7, спрашивая, не живет ли здесь господин Лоис Эстрашар. Привратница дом N 7 уставилась в переплетчика, затем иронически произнесла, напирая на имя: «Г-н Луи Эстрашар. Да. Но его нет дома.» — «Не будете ли вы добры передать ему кое-что?» — «Я вас слушаю.» — «В котором часу он возвращается?» — «Вечером, в седьмом. Он служит в городском управлении четырнадцатого округа. И не всегда приходит домой прямо со службы». — «Так скажите ему, пожалуйста, что я буду его ждать у себя, в восьмом номере, между шестью и половиной восьмого, вы знаете: переплетная, почти напротив, по одному срочному делу, которое его касается. Попросите его заглянуть ко мне.

В семь без четверти вошел в лавку человек, которого Кинэт видел не раз на противоположном тротуаре и который даже, как будто, заходил к нему однажды год тому назад. Довольно рослый, плотный, но не толстый, с румяным и полным лицом, красными и улыбчивыми губами, закрученными вверх усиками, эспаньолкой и живым блеском в глазах. Широкополая шляпа, черный пластрон, пиджак из ворсистого сукна, брюки чуть-чуть гусарского покроя. Во всем облике нечто открытое, молодцеватое, простодушное. „Господин Лоис Эстрашар?“ — „Да. Привратница мне только что сказала, что вы хотели со мной поговорить?“ — „Да. Вот о чем. Представьте себе, сегодня утром, среди прочих писем оказалось одно, ясно адресованное в дом N 8… Я распечатал его вместе с остальными, не поглядев на фамилию. Я даже думал, что это простая реклама. Понял я свою ошибку, только познакомившись с содержанием. Г-н Лоис Эстрашар“. Я справился в соседних домах. Ваша привратница мне сказала: „Этот господин здесь живет“. Но в виду содержания письма я предпочел вручить его вам непосредственно, не считая возможным оставить его в распечатанном виде у привратницы».

Он протянул циркуляр Лоису Эстрашару, и тот сразу изменился в лице. «Да, вы поступили правильно. Где конверт?… Спасибо. Улица Дайу, 8. Совершенно верно. Что за идиоты! Непозволительная рассеянность!» Он был, по-видимому, раздосадован донельзя. Одерживался, чтобы не сказать больше. Кинэт пришел ему на помощь. Вполголоса: «Я не стану утверждать, что не прочитал этого конфиденциального циркуляра. Я лгать не люблю. И вы бы мне не поверили. Я прочитал его. Но вы можете рассчитывать на меня — я буду нем как могила». Тот продолжал возмущаться: «Но какие все-таки идиоты! Предусмотрительно посылают это с нарочным и пишут 8 вместо 7. Согласитесь! Не говоря уже о том, что у меня ведь нет магазина, как это им отлично известно». Кинэт повторил: «Меня вам опасаться не приходится». — «Пусть так. Хорошо еще, что оно к вам попало. Но вы понимаете, в каких руках оно могло очутиться!» — «Это верно». Эстрашар продолжал, стараясь говорить более непринужденно: «О, заметьте, что речь идет о вещах не особенно страшных». — «Да, конечно». — «Но при моем положении это могло навлечь на меня больше неприятностей, чем стоит все удовольствие». — «И нет надобности подвергать неприятностям Уго Тоньети.» Господин Эстрашар вытаращил глава: «Вы знаете Уго Тоньети?» — «О, я с ним не знаком. И жалею об этом. Но я слыхал о нем, о его взглядах, — и он прибавил нерешительно, — о его работе. Я и сам всецело на его стороне». — «Вот как?» — «О, всецело». Кинэт помолчал, а затем произнес тоном осмотрительного и сведущего человека: «Но… разве Социальный Контроль работает совершенно в духе Уго Тоньети? Я этого не предполагал…» — «Вы что-нибудь слышали о Социальном Контроле?» — «Да, случалось». — «Вот как? Это меня удивляет. Следовательно, вы вращались в известных кругах?» — Кинэт ответил усмешкой и медленно заговорил, готовясь поправляться сообразно с оттенками в выражении лица у собеседника: «Мне передавали, что это нечто другое… или вернее… нечто… довольно смешанное по тенденциям». — «В известном смысле — пожалуй, потому что среди нас много бывших анархистов. Но и они за последние десять лет эволюционировали».

После двадцатиминутной беседы в таком неопределенном тоне, постепенно расположившей Лоиса Эстрашара в пользу Кинэта, первый из них пришел к заключению, что переплетчик — бывший политический борец, несколько отошедший от борьбы в силу обстоятельств и возраста, но втайне сохранивший свой пыл и на редкость сдержанный в отношении своих прежних связей. Словом, человек надежный. Эстрашар, чрезвычайно радуясь тому, что циркуляр заблудился так удачно, дал понять Кинэту, что не считает невозможной его кандидатуру в члены Социального Контроля. Кинэт не обнаружил нетерпения. «Я отношусь к этому с живым интересом и не прочь возобновить контакт. Но торопиться некуда. Нам следует несколько лучше познакомиться друг с другом».

Эстрашар обещал зайти через несколько дней. И сдержал слово. Тем временем Кинэт обошел однажды ларьки на набережных и, пройдя от Отель де Виль до Восточного вокзала по бульвару Бомарше и улицам, прилегающим к Бирже Труда, заглянул в несколько книжных лавок, более или менее специализировавшихся на продаже политической литературы. По дороге он зашел к привратнице дома N 142-бис в предместье Сен-Дени и вернулся с пакетом пыльных брошюр, где соседствовали, как пришлось, Бакунин, Кропоткин, Константэн Пекэр, Фурньер, Жан Грав, Жорж Ренар; несколько разрозненных номеров «Тан нуво», «Мувман Сосиалист», «Либертер». Он попытался мимоходом навести справки об Уго Тоньети. Все, чем он поживился по этому предмету, сводилось к тощей брошюрке в полтора листа под заглавием «Paracronismo e paradosso economici», которую Тоньети опубликовал в Милане в 1902 году. Он заплатил за нее десять сантимов.

Эту добычу разнородного состава он положил на полку шкафика с зелеными занавесками. Кинэт надеялся позаимствовать оттуда если не идеи, — он боялся спутать учения, — то, по крайней мере, выражения и собственные имена, с тем, чтобы пользоваться ими в случае надобности, отнюдь не изменяя тону намеков и умолчаний. Когда его снова навестил Лоис Эстрашар, он показал ему, как бы по ходу беседы, две-три брошюрки из этого запаса. «У меня их целая коллекция. Много их я роздал, раздарил». И прибавил небрежно: «А вот как раз статейка Уго Тоньети, которую я у себя разыскал». «На итальянском языке? Вы читаете по-итальянски?» «Очень плохо». Эстрашар, держа в руках брошюру в красной выцветшей обложке, напечатанную серыми буквами на газетной бумаге, не далек был от предположения, что этот переплетчик с бородою философа — один из добровольно оставшихся безвестными пионеров международной революции.

Развалилась последняя головешка. Тридцать две минуты двенадцатого. Не стоит торговаться из-за двух минут. Операция произведена со всей должной тщательностью и в общем не заняла больше времени, чем предполагалось. От Огюстэна Легедри теперь не осталось больше ничего в квартире Кинэта. Ничего? Нет. Осталась ватка. Но переплетчик намерен еще хранить ее. Когда сочтет он своевременным ее уничтожить? Этого он совершенно не знает. Осталось ли что-нибудь от Легедри вне этой квартиры? Бесформенная масса в подземелье, быть может. И пакет в сейфе. Кинэт открывает свой кошелек. Там все еще лежит плоский ключик. Одно мгновенье он даже думает о том, что называют «духом» или «душою» мертвеца… Но на мыслях такого рода он не привык задерживаться.