Внезапно он обхватил ее сзади за плечи, развернул к себе и впился поцелуем в губы.

Сильви провела рукой по его погону.

– Не так быстро, господин Беринг, мы ведь с вами не дети. Любовь не признает поспешности. Мы должны узнать друг друга получше. – Она улыбнулась, глядя в его хмурое лицо, и выскользнула из настойчивых рук. – Давайте сначала выпьем. Может быть, потанцуем.

Беринг деловито направился к граммофону, заиграла медленная, томная мелодия. Он вновь наполнил ее бокал шампанским, не сводя с гостьи выжидательного, мрачного взгляда.

Потягивая вино, Сильви смотрела на него. Потом подошла, уронила руку ему на плечо и еле слышно выдохнула:

– Обожаю танцевать. А вы?

Ее пальцы скользнули за отворот его кителя, коснулись кожи. Дыхание Беринга участилось.

Он попытался вновь поцеловать ее, но Сильви уклонилась, поднеся палец к его губам. Она чувствовала, что Беринг в ее власти.

– Хотите посмотреть, как я танцую?

На сей раз она сама чмокнула его в губы и тут же отстранилась.

– Это будет зависеть от танца, – криво улыбнувшись, ответил офицер.

– Уверяю вас, это совершенно необычайный танец. Настоящий спектакль. Только для вас, – промурлыкала Сильви.

Она расстегнула его воротник, подвела к дивану.

– Устраивайтесь поудобнее.

Медленно, вся отдавшись плавному, волнующему ритму, Сильви вышла на середину комнаты. Из ее горла вырвался хрипловатый смешок. Она расстегнула платье и медленно спустила его с плеч. Подцепила невесомую ткань высоким каблучком и швырнула ему на колени.

– Это вам, – прошептала она.

Беринг поднес платье к лицу, вдыхая аромат ее тела. Он жадно пожирал ее взглядом: стройное гибкое тело, белые полоски кожи над подвязками темных чулок. Лицо Беринга исказилось, губы пересохли. Он взял в одну руку бокал, в другую сигарету и откинулся на спинку дивана.

Сильви наблюдала за его возбужденным лицом, сохраняя полнейшее хладнокровие. Она думала, что, в сущности, это ничем не отличается от выступления на эстраде. Все мужчины одинаковы – пялятся на нее горящими глазами, отдаваясь во власть своих эротических фантазий. А Сильви ведет свою игру – танцует, раздевается. Вот так. Она подхватила груди руками, чтобы рельефнее выделились соски. Потом отбросила кружевной лифчик и, вращая бедрами, стала приближаться к дивану. Беринг, не в силах сдержаться, потянулся к ней.

– Нет-нет, еще рано.

Она вновь ускользнула от его рук и облизнула губы.

Сильви провела ладонями по гладким бедрам, замедленным жестом сняла с ноги чулок. Беринг задохнулся, и она на миг встретилась с ним взглядом. Потом с мучительной неторопливостью подняла ногу к его паху и слегка нажала. Потом еще раз.

– Надо выпустить нашего пленника на волю, дать ему подышать.

Ее пальцы уверенно расстегнули пуговицы на его ширинке, прохладная рука скользнула по затвердевшему пенису. Из губ гестаповца вырвался стон. Сильви снова подалась назад и продолжила свой чарующий танец – то проведет рукой по собственному телу, то качнет бедрами, то начнет вполголоса напевать. У Беринга от возбуждения глаза чуть не вылезали из орбит. Рука непроизвольно дернулась вниз и крепко вцепилась в торчащую плоть. Потом офицер рывком поднялся, схватил Сильви за плечи и притянул к себе.

– Ш-ш-ш, – приложила палец к губам она.

Потом, не отводя глаз от его лица, зажала его пенис между грудями.

В следующий миг все кончилось.

Когда взгляд Беринга немного прояснился, он увидел ее грудь, мокрую от семени, и, внезапно размахнувшись, влепил Сильви пощечину. Женщина качнулась назад, лицо под разметавшимися золотыми локонами казалось виноватым. На глазах выступили слезы.

– Я думала, ты хочешь именно этого, – тоном робкой девочки сказала она. – Все вы мечтаете об одном и том же. Вам хочется увидеть спектакль, предназначенный только для вас.

Беринг свирепо оскалился.

Сильви зябко повела плечами.

– Мне холодно.

Она взяла его китель и набросила на голые плечи. Потом изящной походкой подошла к столику и налила себе еще шампанского. В следующий миг Беринг оказался рядом. Он просунул руки под грубый китель и погладил ее грудь.

– Возможно, ты права, – прошептал он.

На его лице застыло смятение. Гестаповец взглянул на часы.

– Мне нужно идти. Мы только что взяли группку особенно зловредных маки. Очень много работы. Увидимся завтра. Нет, послезавтра. Ты придешь?

Сильви кивнула.

– Постараюсь.

– Да уж, постарайся, – повысил голос он. Но, когда Беринг снимал с ее плеч свой китель, глаза его смотрели умоляюще. Потом он коротко кивнул и даже щелкнул каблуками.

Когда дверь за эсэсовцем закрылась, Сильви весело захохотала. Она умывалась, приводила себя в порядок, а в горле все трепетал звонкий смех. Потом украдкой, стараясь никому не попадаться на глаза, она выскользнула из квартиры.

Ночью ей снился сон. Страшный сон. Она видела Жакоба. Запертый в какой-то темной норе, где пахло сырой землей, он звал Сильви, просил о помощи.

Она проснулась в холодном поту. Странное, необъяснимое чувство подсказывало ей, что этот зов о помощи – не игра воображения. Жакоб нуждается в спасении, а она… Она забавляется с немецким офицером. Сильви содрогнулась.

Виноватой она себя не чувствовала, нет. Чувство вины вообще было ей не свойственно, как и стремление хранить супружескую верность. Если после рождения сына она не спала с другими мужчинами, кроме мужа, то объяснялось это лишь тем, что у Сильви не возникало подобного желания. Для нее понятия «супружеская верность» и «преданность» не были синонимами. События вчерашней ночи не имели к Жакобу ни малейшего отношения. Возможно, в такой форме проявилась иррациональная обида, которую Сильви затаила на мужа, не пожелавшего взять ее с собой.

Скорее чувство, которое сейчас испытывала Сильви, можно было назвать паникой. Вчера ночью, в клубе, она услышала слова, которым поначалу не придала значения. Радостный голос, заглушая всеобщий гул, сообщил по-немецки:

– Ja, wir haben eine ganze Gruppe gehaftet. Und der Capo ist einer Wichtiger.[9]

Эти слова в сочетании с прощальной репликой Беринга привели Сильви в трепет: Жакоб попал в беду. Наверняка он и есть «важная персона». Жакоб в лапах гестапо!

Она поспешно оделась. Когда первые лучи рассвета зябко просеялись сквозь зазоры тяжелых штор, Сильви кружным путем отправилась к Вассье. Она набросилась на старика в ярости, требуя, чтобы тот немедленно выяснил, где Жакоб. Он наверняка попал в беду! Пусть Вассье узнает, где Жакоб, а остальное она берет на себя.

Потом Сильви отправилась к Каролин, стала трясти ее за плечи:

– Просыпайся! Скорее! Мне нужна твоя помощь. Жакоба арестовали. Нужно отправляться к нему!

Каролин села на кровати, сонно хлопая глазами.

– Мне нужна твоя помощь! – кричала Сильви. Речь ее звучала бессвязно. – Я все тебе возмещу. У вас и Йозефа будет другой ребенок. Или у меня будет другой ребенок, и я тебе его отдам. – Она трясла Каролин за плечи. – Ты моя единственная подруга!

Каролин встала и обняла ее.

Жакоб медленно повернулся на другой бок. В камере было сыро, все тело ныло от боли. Когда он закашлялся, пришлось сплевывать кровавую слизь. Жакобу удалось встать и помочиться. Это было настоящей мукой. Два ногтя на левой руке были вырваны с мясом. Долго таких истязаний он не вынесет.

Жакоб заранее предпринял кое-какие меры на случай провала: выучил наизусть фальшивые имена, фальшивые адреса, которые в крайнем случае можно будет назвать мучителям, если пытка станет невыносимой. Но сразу «раскалываться» было нельзя – ему не поверят. Истязания становились все более жестокими, интервалы между допросами делались все короче. Жакоб чувствовал, что время ложного «признания» подходит. А вдруг гестапо уже знает, что имена и явки не настоящие? Он потерял счет времени. День слился с ночью, да к тому же здесь, в подземелье, время суток не имело значения. Сначала он пробовал делать на стене засечки, но вскоре отказался от попыток измерять течение времени.