Ротный у нас был веселый и ладный старлей — форма с «иголочки», фуражка как у гвардейского поручика, сапоги — эх! мечта, а не сапоги! Жалко, перевели его начштабом ТБ в соседний полк. А так он чуть не каждую неделю с синяком под глазом ходил, холостой был мужик, выпить и подраться любил. Ну, из-за официантки в офицерской столовой или связистки. Так ведь он, старший лейтенант, еще из комсомольского возраста не вышел. Красив был, даже летом в лайковых перчатках ходил — Печорин! А нашего взводного на роту поставили. Я остался без командира экипажа — ладно, не война! — лейтенант Яковлев служил не первый день и ротным оказался неплохим.

Аккурат под Новый год командир полка майор Мамчур из академии на неделю прикатил — все, конечно, с ног на голову, только и слышно было в полку: Что-о? Молчать! Смирно! — голосистый был мужик!

Рота на стрельбах, наш взвод вторым. Ведем по-боевому, люки заблокированы, на башне контрольная лампа — люк не откроешь, не «схимичишь», с вышки все видно! Отстрелялись как всегда, Цветков свои цели «уничтожил», а заодно и соседние. И все бы хорошо, да провалились мы с экипажем в воронку — лед под танком подломился, держал, держал — и на тебе! Воды в воронке не было, но мои приборы наблюдения завалило кусками льда — и люк не открыть! За командира был сержант Нуров, тоже из нашей «учебки», казах, но по-русски говорил и командовал исправно. Я машину назад вел вслепую, по его командам. Отстали мы, конечно, и на исходной не слишком четко остановились. А майор Мамчур тут как тут.

— Строиться! Молчать! Кто механик? А-а-а, еще и старший механик? Больше не старший! Сержант? Рядовой! Три наряда на кухню! — и пошел на вышку чай пить.

— Вольно! — сказал ротный. Зампотех мою машину уже осмотрел и кое-что ротному потихоньку рассказал. — Ладно, говорит ротный, бабы дураков рожают, а Родина — героев! Завтра же про все забудет, горлопан, наверное, уже стакан врезал. С сержантом — это мы еще посмотрим, со старшим механиком — тем более, а вот на кухню придется сегодня сходить, сержант, — вдруг проверит, зануда!

Отстрелялись, что называется. А утром старшина меня с кухни забрал — в роте своих дел хватало.

Шел второй год моей службы. Со старослужащими мы не сразу, но поладили с помощью заправочного ключа и непереводимой игры слов. Да все и так понимали — мое «изгнание» из экипажа командира батальона будет недолгим, майор Гальперин чемодан собирает, а начальник штаба, наш Комбат, шутки любит, но не так, чтобы очень.

На Новый год на плацу елку поставили, в роты телевизоры привезли. Дембеля по этому случаю напились самогона. Ночью пришел Комбат, он был дежурным по части, новогодняя ночь — дело ответственное. Посмотрел на грязь в казарме и сказал пьяному старшине, что если к утру он заметит хоть пылинку — будет старшина до дембеля из полкового свинарника письма своей Марусе писать. Ничего, к подъему наши «старички» героически все вычистили, потому как армия не кабак, и не скотный двор, а школа мужества!

Передачи по радио и телевизору шли на русском и украинском. По-украински понимали все, украинские песни пели у нас и татары, и узбеки. Заряжающим у меня был грек по фамилии Захаров родом из Абхазии. По-русски плохо говорил, но после демобилизации письма мне писал, приглашал к себе в гости, в мандариновый сад. А у меня к тому времени образовалась любовь по полной программе, да еще и со вздохами, так что с мандаринами не очень получилось.

Морозы что на Украине, что под Москвой, и зима в 69-м была снежная, с метелями и ветрами. Полковые учения на носу, а мы еще всей ротой в колонне не отводили — сильно пуржило, неба не видать. Полигон у нас старый, весь танками изрыт, а ямы подо льдом и снегом — не видно их. Идем колонной, трасса ледяная, машины бьет. Слышу в танкошлеме: правее возьми! А дурной пример заразителен. Следующая за мной машина еще правее взяла. Все! Машина в воде, механик еле по броне ползет! Все к ним! Вытащили, одели в сухую одежду — кто куртку, кто штаны ватные отдал. Водитель в мою машину за рычаги и в полк. А там — бегом в санчасть. Я машину на площадку поставил. Настроение — хуже некуда. Пошел в роту.

Старшина аварийную команду собрал. Подхожу к нему после ужина.

— Поеду, — говорю, — скажи ротному, что ты меня послал на полигон.

— Это хорошо, — отвечает, — я тоже поеду, мешок с хлебом возьмем и сало — пурга, похоже, дня на два зарядила, когда еще к нам машина придет? А два тягача уже ушли. Найдем их в темноте?

— Дорогу не потеряем — найдем по свету фар, не свалиться бы куда.

Два дня мы утопленный танк тащили — сначала один тягач засел, потом другой. Тросы лопаются, а танк в лед вмерз — и ни в какую. Вырубим лед, а он снова схватится. День, ночь — все одно в метель. Дерева нет. Ветошь с соляркой жжем, хлеб на проволоке отогреваем. Снег чистый, без воды не умрем, да и что вода? Все равно замерзнет.

С нами два лейтенанта — один сразу после института, но держится нормально. Спим по очереди, стоя у костра. Ветер то с одной стороны, то с другой, а то и вовсе волчком — зевать не приходится, обожжет. Танк мы все-таки вытащили. Гусеницы замерзли — так волоком и тащили его по льду. Потом ничего, раскрутились. Утро настало, солнце взошло, а скоро и две крытые «летучки» подоспели — печки трещат, из термосов пар валит. А нас смех разобрал, не поймешь — с чего смеемся? Старшина сказал, что это психоз такой, отоспимся — и все пройдет.

Спали до ужина. Дело было в субботу, вечером кино. Был у нас один командир танка, старший сержант Червонящий. Его из танкового училища выгнали и к нам дослуживать прислали. Сапоги у него, конечно, яловые, гонора — как у помощника повара или хлебореза. Подходит он ко мне и говорит: «Ну, рассказывай, Павловский, как ты чужой танк утопил!».

Получил, придурок, по уху от старшины — не очень это педагогично выглядело при подчиненных, но своевременно. Побежал, дурак, жаловаться — его и вовсе в полигонную команду отправили. А, в общем — правильно, танк с идиотом не так хорошо совместим, как дерьмо с лопатой. А мне и слова плохого никто не сказал — я свое отработал. Наш «утопленник», водитель Валерка Шкуренко, сам был виноват — шел бы за мной по колее! Механик он был классный, тогда еще опытнее, чем я. Он учил меня всяким хитростям — подогреватель на морозе запускать, поворачивать на скорости. Танк — это без малого сорок тонн, повернуть его плавно надо еще уметь — иначе может и закрутить, если идешь по обледенелой трассе. Так что мы друг у друга учились.

Дембелизм — куда от него денешься? Но экипаж есть экипаж, у нас не похоронная команда, а гвардейский танковый полк. Дрались редко, чаще боролись — кто победил, тот и прав. Наводчик у меня лучший в батальоне, жаль маленький, «метр с шапкой». Старички над ним посмеивались, мне за него заступаться приходилось. Мой Цветков был тоже старослужащим, и на меня не обижались, хоть я и «молодой». Порядок в танковых войсках!

Был у нас зампотехом батальона рыжий немолодой майор, а у него был немецкий мотоцикл с коляской, с которым я и возился — все равно я в танкопарке целыми днями. Бывало, возил майора по городку или на полигон. ГАИ за сто верст в округе не встретишь, а военная инспекция нас с майором не трогала. Майор когда-то служил в Венгрии, точнее — воевал, выпить любил, а как выпьет — за руль не садился. Зато нам, механикам учебных машин, кое-что про войну рассказывал. Выходит, и стреляли по ним, и жгли, и по мертвым танки ходили. Мы, молодые, такого не видали, а придется — насмотримся.

Олег ПАВЛОВСКИЙ, Ленинград