Они поднялись на второй этаж. Тёмные, мрачные коридоры пахли карболкой и какими-то медицинскими препаратами. Больница? Но при чём здесь больница? Разве он, Ганс, нездоров? Спросить у своих провожатых, молча топавших позади него, он не решился. «Ладно, там будет видно», — подумал он. Но по спине его пробежал холодок недоброго предчувствия.

Неожиданно здоровяк открыл перед Гансом одну из дверей.

— Прошу, — сказал он.

Шагнув через порог, Ганс услышал, как дверь за ним резко захлопнулась и в замочной скважине повернулся ключ. Ганс вдруг понял всё. Это очередная ловушка. Его снова одурачили! С диким криком бросился он к двери и исступлённо замолотил по ней кулаками. «Откройте! Откройте, чёрт вас побери!» Но тут Ганс почувствовал, что кулаки его опускаются во что-то мягкое: он осмотрел дверь и увидел, что изнутри она обита клеёнкой, под которой был проложен толстый слой ваты. Это открытие вызвало в Гансе новый приступ ярости. Он стал колотить в дверь ногами, топать по полу, орать, стучать по стенам. Он кинулся к окну с намерением разбить стёкла и выброситься. Но окно было забрано частой решёткой и кулаком стекло было не достать.

Ганс бесновался, наверное, целых полчаса, но на его топот и крики никто не приходил. Обессилев, он повалился на пол. На какое-то время он впал не то в состояние забытья, не то каталепсии. Припадок ярости так обессилил его, что он не мог пошевелить и пальцем. Он не в состоянии был даже думать.

Во второй половине дня в дверях повернулся ключ. Вошёл низенький человечек в очках, в белом халате, совершенно лысый. Его сопровождала миловидная женщина лет тридцати пяти, вероятно, сестра.

Ганс с трудом поднялся и сел на стул. У него болезненно ныл каждый мускул, каждая клетка. Было такое ощущение, что его избили.

Вошедшие поздоровались. Заметив мрачный взгляд Ганса, лысый сказал:

— Я вижу, молодой человек сердится. А раз сердится — значит он не прав. — И довольно захохотал.

— Где я нахожусь? — Голос походил на рычание затравленного зверя.

— Как где? — удивился лысый. — В клинике. Разве вам не сказали?

— Никто мне ничего не говорил. Меня втолкнули в эту дыру, как преступника в камеру.

Лысый, казалось, был искренне огорчён.

— Ай-ай-ай! Как нехорошо получилось! Ты слышала, Юлия? Сколько раз я говорил этим растяпам, чтобы обращались с нашими клиентами вежливо. И всё без толку! Что делать, Юлия?

— Не знаю, доктор. — Юлия опустила большие тёмные глаза. — Вы здесь хозяин, вы и принимайте меры. — У неё был тонкий, немного удлинённый нос и тёмные собранные на затылке в пучок волосы. Она, скорее, походила на француженку, чем на немку.

— Молодой человек, — торжественно начал лысый, — заверяю вас, что ваша претензия будет рассмотрена самым серьёзным образом.

— Меня это не интересует, — отрезал Ганс. — Я хочу знать, на каком основании меня поместили в клинику. Насколько помню, я об этом не просил.

— Как не просили? Мне сказали, что вы больны. И хотите лечиться. Ведь так, Юлия?

Юлия пожала плечами.

— Я никого об этом не просил. Хватит меня дурачить, доктор. Мне это надоело. Я хочу, чтобы меня немедленно выпустили отсюда.

— Ах, молодой человек! Если бы я мог сделать всё, что хочу.

— Перестаньте кривляться. Выпустите меня отсюда. — Ганс встал со стула и направился к двери. Но она оказалась запертой изнутри. — Если вы меня не выпустите, я подам на вас в суд. Я обращусь в газеты… — Ганс готов был наброситься с кулаками на лысого карлика.

Доктор тяжело вздохнул.

— Не горячитесь, молодой человек. Вам вредно волноваться. С вашими нервами…

— У меня прекрасные нервы.

— Это нам лучше знать, молодой человек.

— Да кто вы, наконец, такой? И какое вам дело до моего здоровья? — взорвался Ганс.

— Я доктор Розенблатт. — Лысый слегка наклонил голову. — А это моя ассистентка — Юлия Кан.

Тяжело дыша, Ганс перевёл взгляд с доктора на его ассистентку и обратно. Он снова почувствовал своё бессилие. Было ясно, что доктор, если он действительно являлся таковым, состоит в заговоре с теми молодчиками, которые охраняли его, Ганса, на конспиративной квартире. Никакие доводы здесь не помогут. Они будут прикидываться ничего не понимающими дурачками, а если возникнет необходимость, применят силу. «Нет, Ганс, — сказал он себе, — наберись терпения и жди. Придумай что-нибудь. Перехитри их. В этом твоё единственное спасение».

— И от какой же болезни вы собираетесь меня лечить? — спросил Ганс, не сводя пристального взгляда с доктора и его ассистентки.

Сунув руки в карманы халата, Розенблатт прошёлся по комнате.

— Пока ещё трудно сформулировать точный диагноз. Но совершенно очевидно, что у вас тяжёлое нервное расстройство. Вам нужен покой, глубокий сон, прогулки на свежем воздухе.

При слово «прогулки» Ганс подумал о побеге. Да, сейчас нужно смириться, усыпить их бдительность. А когда представится случай — бежать. Бежать как можно скорее.

— А сейчас, молодой человек, разденьтесь до пояса…

Юлия села за стол и приготовилась писать. Розенблатт достал из маленького чемоданчика стетоскоп, аппарат для измерения кровяного давления, молоточек.

Процедура осмотра длилась, наверное, минут двадцать. Всё это время доктор бросал ассистентке латинские фразы, и та что-то торопливо записывала в формуляре. Наконец Ганс остался одни. Но ненадолго. Вскоре открылось окошко в двери, и ему принесли поднос с обедом.

Приняв душ, Ганс почувствовал себя лучше. Он решил взять себя в руки и спокойно обдумать сложившуюся ситуацию. Он вспомнил всевозможные хитроумные побеги из тюрем, о которых читал. Раз другие сумели бежать из тюрем, значит, и он сможет бежать отсюда. Эта мысль взбодрила его.

На подносе он заметил стакан с разбавленным виски. Нет, пить виски на сей раз он не будет. Наверняка туда подмешали какую-нибудь гадость. Как это делали те молодчики на конспиративной квартире. Ведь именно после виски он чувствовал приступы безволия и болтливости. Теперь он будет осторожней. Ганс вылил виски в раковину.

Часов в пять вечера Ганса вывели на прогулку. Он проследовал за санитаром сначала по полутёмным коридорам, потом по полуподвальным помещениям. Наконец они вышли в узкий двор, который огораживали с двух сторон высокий, метра в три, кирпичный забор, а с двух других сторон стены двухэтажного особняка. В обоих концах двора стояли охранники. Не трудно было догадаться, что они настороженно следят за каждым его шагом. «Может быть, крикнуть, позвать на помощь, — думал Ганс, расхаживая взад и вперёд вдоль кирпичной стены. — Нет, бесполезно». Охранники схватят его прежде, чем кто-нибудь успеет прибежать на помощь. Да и кто побежит сюда! Ведь клиника наверняка психиатрическая. Здесь все его доводы не имеют цены. Он не защищён законом. Здесь он целиком во власти лысого гнома. Ганса вдруг охватил ужас: только сейчас он почувствовал всю безвыходность своего положения.

Но допустим даже, что ему удастся бежать. Что ждёт его за стенами клиники? Ведь у него нет документов. Виза его кончилась. Стоит доктору Розенблатту заявить в полицию, и его схватят и водворят назад в клинику. Если в полиции он расскажет свою историю, то там воспримут её как маниакальный бред, как доказательство правоты врачей. Нет, у него есть один выход: пробраться на территорию ГДР — только там он будет в абсолютной безопасности. Только там он будет под охраной закона и сумеет выступить в печати и разоблачить бандитов с конспиративной квартиры.

Большую часть времени Ганс читал или валялся в постели, обдумывая план побега. Наверное, в сотый раз задавал он себе вопрос, зачем и кому он понадобился? Или, вернее, кому помешал? В сущности, он не мог бы пожаловаться, что с ним обращаются плохо. Его прекрасно кормили, за ним ухаживали, лечили. Единственное, в чём ему было отказано, — это в свободе. Но почему? В чём дело?

Наиболее частым гостем в его палате была Юлия Кан. Иногда она появлялась вместе с доктором Розенблаттом, иногда — одна. Она приносила лекарства и заставляла Ганса отвечать на десятки вопросов: «Как спал?», «Как действует синоцетилин?», «Не мучают ли головные боли?». Вначале Ганс отвечал серьёзно. Потом эти вопросы ему надоели — он стал отделываться шуткой.