— А ведь верно! — согласился старичок, присматриваясь к винту. — Точно. Этот винт поновей будет.

— А ну-ка, дайте-ка мне вашу отвёртку, — попросил Сергей.

Рублёв вначале завинтил винт до упора, потом стал его медленно выворачивать. При каждом полуобороте Рублёв потягивал его на себя. На шестом обороте винт вылез из отверстия. Он оказался коротким и полым внутри. Это, собственно, был не винт, а тонкая гильза с наружной резьбой. Нехитрая штука и не слишком оригинальная. Хорошо известна в практике разведки.

Сергей заглянул вовнутрь: там виднелась свёрнутая тонкой трубочкой бумажка.

— Вот он, настоящий тайник! — Сергей радостно сверкнул глазами. — А тот, за крылом ангела, ложный… для отвода глаз.

Рублёв осторожно извлёк из полого винта бумажную трубочку и также осторожно развернул её. На ней пестрели колонки цифр.

Рублёв оглянулся на деда: «Вот что, отец, погуляй, пожалуйста, минут десять». Дед, что-то бормоча себе под нос, удалился.

— Вот где настоящее послание, — прошептал Рублёв. — Будет нашим шифровальщикам работа. — Он передал бумажку Максимову. — Интересно, кому предназначается это сообщение?

Максимов ознакомился с шифровкой и вернул её Рублёву.

— Глаз не спущу с этого тайника.

Они подняли плиту, достали бумажку с молитвой и положили её за крыло ангела. Потом Рублёв переписал шифровку, сунул её обратно в полый винт, плиту водрузили на место.

— Теперь самое главное, — сказал Рублёв, — не упустить адресата.

— Уж об этом, Сергей Николаевич, не волнуйтесь — не упущу.

Вскоре появился дед. Он явно не понимал, что здесь происходит, лишь вопросительно поглядывал на молодых людей.

Когда контрразведчики собрались уходить, на лице деда появилось страдальческое выражение.

— Ломота в костях, — сказал он. — К дождю.

— Все болезни от недопития, — пошутил Максимов.

— Правильно, сынок. Врач бы из тебя добрый получился. Не чета нынешним.

— Ладно, дед. Болезнь твоя известная, — сказал Рублёв. — На тебе трояк, сбегай подлечись.

Рудник встречался теперь с Матвеевой почти ежедневно. Иногда он заезжал за ней на работу, как всегда, квартал не доезжая до института. Лидию Павловну заинтересовала эта его привычка. Ей больше бы нравилось, чтобы он подъезжал прямо к подъезду, чтобы сослуживцы видели, как она ныряет в распахнутую дверцу чёрной сверкающей никелем и зеркалами заднего обзора новой «Волги».

Однажды она села в машину явно не в духе.

— Что-нибудь случилось? — спросил он.

Она пожала плечами и обиженно поджала губы. Только когда они приехали к ней домой, уступая его настойчивым расспросам о причине плохого настроения, Лидия Павловна задала вопрос, который всё объяснил ему:

— Почему ты не подъезжаешь прямо к институту? Не хочешь афишировать наши отношения!

Рудник весело рассмеялся и затем обнял её за плечи.

— Да что ты! Как тебе могло прийти такое в голову! — Его возмущение звучало искренне.

— Тогда в чём же дело?

Сощурив глаза, он посмотрел поверх её головы.

— Помнишь, как-то в начале нашего знакомства я сказал, что эта «Волга» принадлежит мне. Так вот она служебная… Ну и приходится быть осторожным…

— Зачем ты мне лгал? — Голос её звучал скорее сочувственно, чем осуждающе. — Неужели ты думал, что мне так важно, есть у тебя машина или нет!

Он вскочил, заходил по комнате.

— Знаешь, как это бывает… Хотелось поразить, пустить пыль в глаза.

— Ты ведёшь себя как мальчишка… — Тронутая его виноватым видом, она встала, прижалась к нему и погладила по волосам. Он понял, что инцидент улажен. Он был и вовсе забыт, когда в день её рождения Рудник подарил ей элегантные французские туфли, сумочку и туалетный набор. (Всё это передал ему Ганс Кушниц.) Она была и поражена, и польщена.

— Боже мой! Ты с ума сошёл! Откуда ты всё это достал?

— Неважно. Тебе правится?

— И ты ещё спрашиваешь! — Она бросилась к нему на шею, осыпая его лицо поцелуями.

Она радовалась как дитя. Кинулась всё примерять, а потом походкой манекенщицы прошлась перед ним со счастливой улыбкой на лице.

На какое-то время Руднику передалась её радость. И он вдруг ощутил острую, до щемящей боли тоску по обычным человеческим радостям: по дому, по семье. И главное, по душевному спокойствию. Судьба его сложилась так, что он никогда не чувствовал себя спокойным. А с приездом Кушница меньше всего. Рудник всегда завидовал тем, кто мог жить легко, беззаботно, не оглядываясь на прошлое. Почему его жизнь сложилась так, что он должен вздрагивать при каждом неожиданном звонке в дверь, при каждом вызове к начальнику автоколонны или в отдел кадров? Говорят, что нельзя привыкнуть к смерти. К страху — тоже. Он привязывался к Лидии Павловне, потому что она давала ему ощущение уюта, иллюзию беззаботности. И в этот вечер где-то в самых дальних закоулках мозга впервые шевельнулась мысль: не бросить ли всё к чёртовой матери и не послать ли туда «хозяев». Но испугался этой мысли и поспешил отогнать её прочь. Знал, что они не позволят. Его скомпрометируют, выдадут, если надо — уберут.

И Рудник послушно выполнял задание Ганса Кушница — выпотрошить из Лидии Павловны всё, что она знает об институте, его шефе, своих сослуживцах. Рудника раздражало, что этот мальчишка из-за кордона, видимо, не очень-то высоко ставит его способности. Каждая беседа с Лидией Павловной тщательно обговаривалась, хотя Рудник больше доверялся не заготовленной схеме, а своей интуиции. И всё же однажды, когда они беседовали лёжа в постели, Матвеева насторожилась.

— А что тебя так волнует наш шеф? Зачем он тебе?

— Видишь ли, — как можно равнодушней ответил Рудник. — Меня всегда интересуют большие люди. Я вот тоже стремился добиться большого поста, а стал всего-навсего шофёром.

— И ты страдаешь из-за этого?

— Если откровенно — да.

— Ты, оказывается, честолюбив?

— Не в этом дело. Просто пытаюсь разобраться, почему им удалось, а мне — нет. Я имею в виду не только твоего шефа, а всех, кто добился успеха в жизни.

Лидия Павловна закурила и задумалась, глядя, как тянутся к потолку кольца дыма, а Рудник обрадовался: кажется, поверила.

— Наверно, они с самого начала знали, чего хотят. Но разве, чтобы быть счастливым, обязательно нужно занимать какой-то пост? Вот взять хотя бы нашего Главного. Вроде бы всё у него есть… Говорит, квартира огромная.

— А где он живёт?

— Да, говорят, где-то рядом с институтом, в каком-то переулке… Да… и машина служебная, и зарплата огромная, и почёт, уважение — шутка ли, директор такого института!

— Да уж представляю себе, — проворчал Рудник.

— А вот тоже в семье неприятности.

— Какие же?

— Да, говорят, дочка вышла неудачно замуж.

— Ну разве по нынешним временам это неприятность? Теперь по нескольку раз замуж выходят.

— Не скажи… Она-то, говорят, и умница, и красива, а он — балбес, гулёна, хоть и тоже, по правде говоря, красавец. На это наверняка и клюнула… Красивому-то мужику что стоит девку окрутить…

— А ты-то его видела?

— Один только раз. Подъехал зачем-то к институту. На своём «мерседесе». Ну, мне одна знакомая и говорит: «Вон зять нашего Главного».

— А откуда же у него такая машина? — как бы между прочим спросил подругу Рудник, с радостью отметив, что сегодняшний вечер не пропал даром.

— Этого я не знаю.

— Да… Такой вот плесени, как зять твоего шефа, везёт. Тоже небось чей-нибудь сынок…

— А ты завистлив… Но ведь и тебе повезло, — прошептала она, кокетничая. — У тебя есть я… Или ты не согласен?

Рудник обнял её, думая при этом о том, что нужно поскорее увидеться с Кушницем.

Ему пришлось ждать недолго. Через два дня после этого разговора в квартире Рудника раздался звонок. Попросили Марию Степановну. Он раздражённо ответил, что здесь таких нет. Звонок повторился трижды: условленным при последней встрече путём Ганс Кушниц приглашал Рудника в скверик Большого Харитоновского переулка. В девять вечера Рудник должен был прийти в скверик.