— Ну и что говорит участковый?

— Говорит, что Рудник живёт тихо. С соседями отношения нормальные. Пьяным его никогда не видели. Друзья и знакомые заходят к Руднику редко.

— В общем, образцовый гражданин. Хранит деньги на сберкнижке и аккуратно платит за свет, воду и другие коммунальные услуги.

— Получается, что так. Правда, удалось узнать и кое-какие детали. Последнее время по этому адресу почти не бывает. Наверное, поселился у своей сожительницы.

— Сожительница, — сморщился Рублёв. — Какое противное слово! Пахнет милицейским протоколом и кухонной склокой. Позаимствовал из лексикона участкового тридцатых годов, что ли?

— Ну не знаю, как её ещё назвать… Пусть будет любовница, — равнодушно согласился Максимов. — Ладно, ею я займусь сам.

— Лидия Павловна, — сказал Рублёв, — вот кто знает Рудника. Уж наверняка лучше любого кадровика.

— Так-то оно так, — подтвердил Максимов, — только говорить с ней в открытую рискованно. Может, она его любит.

— Ладно, что-нибудь придумаем. — Рублёв взглянул на часы. — Уж половина седьмого. Через полчаса футбольный матч…Ты как, не хочешь посмотреть?

Максимов покачал головой.

— Жене обещал приехать сегодня пораньше. Да и уроки у старшего сына надо проверить. Вчера оболтус двойку принёс. — Максимов улыбнулся. — Правда, по рисованию. Цветные карандаши дома забыл. А так парень толковый. По алгебре и физике сплошные пятёрки.

Гоша поднялся — полноватый, с простым добродушным лицом.

— Если понадоблюсь — позвони.

— Думаю, что не понадобишься. Отдыхай. И передай привет от меня своим.

Лидия Павловна Матвеева оказалась невысокой миловидной женщиной. Но возраст брал всё-таки своё, о чём свидетельствовали едва заметные морщинки вокруг небольших серых глаз.

Из анкеты Рублёв уже знал, что Матвеевой тридцать семь. Если бы не предательские морщинки, ей можно было бы дать и меньше — фигура у неё оставалась по-девичьи тонкой. Тщательно пригнанный серо-голубоватый костюм, чёрные лакированные туфли придавали ей если не элегантность, то, во всяком случае, нарядность, праздничность.

Рублёв почему-то представлял её себе другой — полной, рыхлой, преждевременно опустившейся.

Он встретился с Матвеевой в отделе кадров института. Предлог для беседы нашёлся сам собой: выяснилось, что руководство лаборатории собиралось сделать её руководителем группы лаборантов, занимавшихся оформлением документации по испытанию недавно разработанного в институте нового тугоплавкого металла.

Лидия Павловна кивнула: она готова ответить на любые вопросы и, видимо, догадываясь, что разговор предстоит долгий, вынула пачку «Кента». «Американские сигареты, — подумал Рублёв. — Наверняка от Рудника». — И щёлкнул зажигалкой.

Он попросил рассказать о её работе.

— Не бог весть что, конечно, — отвечала она. Голос у неё был хрипловатый, как у большинства курящих женщин. — Главное — правильно оформить документацию. Но теперь будет сложнее: народ в группе молодой, знаний не хватает.

— Вы ведь опытный сотрудник. Сколько лет вы здесь работаете?

— Пятнадцать.

— Немало.

— Я пришла сюда девчонкой. Собиралась поступить в институт, да не вышло. — В глазах её пробежала тень воспоминаний. — Сил не хватило…

— Простите, — сказал Рублёв после короткой паузы. — Согласно вашей анкете вы не замужем? В вашей личной жизни не произошло никаких изменений?

— Нет… — И добавила: — Да, всё по-прежнему.

— Так… — Рублёв закрыл папку с анкетой. — Мне не хотелось бы быть нескромным… Но сами понимаете, таков характер нашего института.

— Можете не извиняться. Я всё понимаю.

— Вероятно, у вас есть близкий человек?

Она опустила взгляд и поспешно затянулась.

— Есть, конечно.

— Вы не могли бы рассказать, кто он? Я имею в виду, чем он занимается?

Лидия Павловна подалась вперёд и раздавила сигарету в стеклянной пепельнице на столе Рублёва.

— Он шофёр. Возит какого-то дипломата. Вам нужно знать его фамилию?

— Да. Если вы не возражаете.

— Рудник. Павел Аркадьевич Рудник.

— И вы часто с ним встречаетесь? — Она молчала, разглядывая пальцы: сиреневый лак на длинных ногтях свеже блестел. — Вам неприятен этот разговор?

— Нет, нет… Если нужно для дела… — Матвеева беспомощно улыбнулась, обнажив потускневшие от никотина зубы. Она, видимо, много курила.

Рублёв пытался понять эту женщину, пытался представить, как она жила до встречи с Рудником. Скромная квартира. Тахта, торшер. Одиночество. Детей нет, и уже не будет. Одиночество особенно сильно чувствуется в праздник. Случайные связи с мужчинами. Надежда вспыхивает и тут же умирает.

И вот появляется Рудник. Он вполне ещё может нравиться женщинам. Импозантен. Следит за собой. Ничего удивительного, что она привязалась к нему. Интересно, знает ли она, кто он есть на самом деле? Вряд ли. Рудник не доверяет никому. Такие не доверятся даже любимой женщине. Это правило их ремесла.

— Ещё раз извините. Он не делал вам предложения?

— Да, — выдавила она.

— И вы отказали?

— Нет. Пока не решилась. — Она вздохнула. — Я ведь не девочка. Ошибаться уже поздно. Нет времени исправлять ошибки. Мне-то хорошо известно, что самое тяжёлое одиночество — это одиночество вдвоём.

Видимо, её смутила собственная откровенность: она опустила глаза. Потом щёлкнула замком сумочки, достала смятую пачку «Кента», жадно затянулась.

Рублёв понял: он затронул больную тему. Говорить об этом Матвеевой было нелегко. «Но что делать? — подумал он. — Никто не знает Рудника лучше этой женщины». Если бы Рублёв мог ей довериться и поговорить начистоту!

— Вы не уверены, что он вас любит?

— Кто знает! Он пытается доказать, что его намерения серьёзны. — Она вскинула на Рублёва глаза. — Впрочем, зачем я это вам говорю? Зачем вам это нужно?

— Для дела, Лидия Павловна. Только для дела. Поверьте — это не праздное любопытство.

— Я вижу вас впервые…

— Откровенным быть легче всего с людьми незнакомыми.

— Возможно. — Она зябко повела плечами.

— Так что же всё-таки настораживает вас в Руднике? — спросил он после паузы.

Она нервно покусала губы.

— Как вам сказать… По-моему, ему нужна не я… А что-то от меня. Не пойму что. Он вообще странный. Скрытный. — Она жадно затянулась и продолжала: — Недавно я собиралась перейти на другую работу, в другой институт. Он стал меня отговаривать, хотя там мне обещали хорошую зарплату.

— Разве ему не всё равно, где вы работаете?

— Выяснилось, что нет.

— Это какая-то причуда!

— Он весь из причуд и загадок. Но ведь женщинам нравятся мужчины с загадками.

— А он никогда не обращался к вам с просьбой, скажем, рассказать о новостях в институте, о вашей работе? Не проявлял интереса к вашей работе?

Матвеева испуганно взглянула на Рублёва.

— Вы думаете, что…

— Я просто пытаюсь разобраться.

— Нет, расспрашивать расспрашивал, но… Нет, нет, не думаю. Этого не может быть. — Рука её с сигаретой дрожала.

— Я ничего не утверждаю.

— Хотя, кто его знает, — начала она после паузы. — У него в жизни всё сложно, неясно, запутано. Например, как-то он говорил мне, что отец оставил ему наследство, но получить это наследство он не может. Почему, спрашиваю. Молчит. Потом, когда я пристала к нему с расспросами, он ответил так: «Отец был не родной, мы с ним ссорились, годами не разговаривали, и я не хочу пользоваться его деньгами». Какая-то чушь!

Рублёв сделал пометку в блокноте.

— А где жил его отец? В каком городе?

— По-моему, в Одессе.

— А друзья у него есть?

— Нет. Есть знакомые по работе.

— Да, всё это странно.

— Но он такой внимательный, такой заботливый, что совершенно парализовал мою волю. В таких случаях я теряюсь. Мне кажется, что я к нему несправедлива. А он приезжает ко мне с подарками. И говорит, говорит…

Лидия Павловна вздохнула.

— Простите, я, кажется, разоткровенничалась не в меру.