Наверху в огромном зале с лепными потолками и высокими зашторенными окнами гудела толпа гостей. Было шумно, хотя кондиционеры работали на полную мощность. Дамы, в большинстве своём сильно декольтированные, обмахивались платочками. Особенно страдало от духоты несколько пожилых генералов — рослых, тучных, с розовыми лысинами, с широкими колодками орденов и медалей на мундирах. Они беседовали у открытого окна, откуда тянул прохладный ветерок. Пожалуй, лучше всех себя чувствовали африканцы в своих свободных цветных одеждах да индусы в белых чалмах и белых хлопчатобумажных кителях.

Сновали с подносами официанты в белых смокингах и белых перчатках, разносили виски и джин, минеральную воду и фруктовые соки.

В соседнем зале, поменьше, были накрыты длинные столы на сто пятьдесят персон; сверкали хрустальные рюмки и бокалы, громоздились горы фруктов, нежно розовела на тарелках лососина, слезилась в баночках икра…

Страна была богатой, она поставляла нефть всему миру, и приём обещал быть пышным…

…Павел Рудник сидел за рулём «Волги» и со скучающим видом просматривал газету. «Трудящиеся «Трёхгорки» стали на трудовую вахту»… «Динамовцы выполнили план досрочно», «Высокий урожай овощей»… Рудник поморщился: каждый день одно и то же — выполнили, перевыполнили, даже почитать нечего. Несколько подразвлёк его спортивный комментарий. Борис Федосов из Англии сообщал подробности международного матча по футболу. Пробежав комментарий, Рудник взглянул на часы, было половина восьмого. «Хозяин», как он про себя называл представителя посольства ГДР в Москве Рихарда Штрассера, личным шофёром которого Рудник был, наверняка прибудет не скоро. Часа через полтора-два — не раньше. Рудник вынул красивую шариковую ручку и принялся за кроссворд. «Предмет мебельного гарнитура» — по вертикали. Семь букв — «сервант» — сообразил Рудник. Быстро отгадал он и государство в Латинской Америке, и оперу Чайковского, но застрял на «птице из отряда куликов». Отложил газету и стал раздумывать чем бы заняться. Пойти потрепаться с другими шофёрами, что ли…

«Машину представителя посольства ГДР», — раздался хриплый голос в динамике. И Рудник не сразу догадался, что это вызывают его. Неужели «хозяин» уже собирается домой? Но ведь приём только начался… Рудник включил зажигание и, с трудом выбравшись из тесного каре машин, подал «Волгу» к подъезду посольского особняка.

В дверях посольства стоял Штрассер — тучный, взмокший, жадно глотающий ртом свежий воздух. Рядом с ним молодой человек в тёмно-синем костюме прижимал рукой щеку.

— Пауль, — сказал Штрассер, — отвези молодого человека в аптеку. Товарищ вышел у нас из строя…

— Слушаюсь, — бодро откликнулся Рудник.

Штрассер в прошлом был офицером, и Рудник считал, что военный стиль должен ему импонировать. Он открыл перед молодым человеком дверцу и тот, по-прежнему держась за щеку, сел на заднее сиденье.

— Когда прикажете подать машину? — спросил Рудник.

— Часок-полтора я здесь побуду. Вы, Пауль, покажете тем временем товарищу Москву. Он здесь новичок.

Советник помахал молодому человеку и скрылся в дверях посольства. Рудник нажал акселератор.

— Так вам, значит, аптеку? — спросил он, когда машина выехала из тесноты переулков на Суворовский бульвар.

— Мгм… — промычал молодой человек с заднего сиденья.

«Вот пижон, — подумал Рудник, — зелёный совсем, а уже зубы болят… Хиляк».

— Советую анальгин, — сказал Рудник. — Как рукой снимет. Проверил на себе. — Он сделал сложный разворот у Арбатской площади и выехал на Старый Арбат. — Одну минутку, сейчас принесу, — бросил он, притормозив у аптеки и выскакивая из машины.

Минуты через три он вернулся с двумя пакетиками анальгина.

— Вот, пожалуйста, верное средство. Советую проглотить сразу пару таблеток.

Молодой человек взял пакетик, поблагодарил шофёра и достал деньги.

— Ну что вы, — запротестовал Рудник. — Пустяки. Мелочь. Куда сейчас?

— На Ленинские горы, — ответил молодой человек после небольшой паузы. — Говорят, оттуда красивый вид на Москву.

— Ну что же, можно и на Ленинские…

На Комсомольском проспекте ревел густой автомобильный поток. Но «Волга» с дипломатическим номером шла по резервной зоне. Минут через пятнадцать они оказались на зелёных аллеях Ленинских гор. Воздух здесь был чище, свежей. Рудник остановил машину у обочины, неподалёку от смотровой площадки с балюстрадой. Здесь уже стояло несколько машин иностранных марок.

— Приехали, — сказал он пассажиру.

— Тут где-то есть маленькая церковь, — сказал молодой человек, выйдя из машины. — Вы не проводите меня?

Зубная боль у него, видимо, прошла (он уже не кривился и не держался за щеку), хотя Рудник не заметил, чтобы по дороге его пассажир глотал таблетки. Что-то вроде смутного беспокойства шевельнулось в душе Рудника. Он пристально посмотрел на пассажира: светлые, гладко зачёсанные волосы, небольшие серые глаза, широкий раздвоенный подбородок. Неужели этот?

— Так проводите? — Молодой человек, как показалось Руднику, тоже изучал его.

Они вышли на смотровую площадку. Внизу за изгибом Москвы-реки лежала гигантская подкова стадиона. Дальше утопали в вечерней дымке трубы многоэтажных домов. Отсюда не слышно было уличного шума и оттого казалось, что город погрузился в тишину и покой. На площадке прогуливалось много туристов. Щёлкали фотоаппараты. Сухопарая старушка, по всей вероятности американка, прицеливалась в подёрнутую дымкой панораму Москвы крохотным «кодаком».

— О, какой прекрасный вид! — то и дело восклицала она, обращаясь к своему спутнику, долговязому, розоволицему старику, обвешанному кино- и фотоаппаратурой.

Сопровождаемый молодым человеком, Рудник спустился к прикорнувшей у обрыва церквушке. Был канун какого-то религиозного праздника: на паперти скучало несколько старушек, из открытых дверей доносилось пение. Рудник и молодой человек вошли в церковь. С полдюжины старушек в чёрном у амвона отвешивали поклоны. У бокового притвора перед иконой Иверской богородицы теплилась лампада. В высоких подсвечниках потрескивала свечи. На вошедших никто не обратил внимания. Глядя в толстую книгу на пюпитре, краснощёкий, толстый священник с густой окладистой бородой читал ектенью. Голубоватый чад стлался над низкими сводами, с которых святые угодники, укоризненно подняв тонкий костлявый указательный перст, строго взирали огромными впалыми глазами на двух стоявших в углу у притвора грешников.

— Не знаете, где можно купить гвоздики? — спросил вдруг молодой человек, глядя прямо перед собой на царские врата.

Рудник замер. Все эти дни он ждал этого вопроса. А вот теперь растерялся. Ладони его вдруг стали влажными.

— Можно достать у знакомого, — еле слышно проговорил он наконец, вспомнив записку, которую две недели назад он изъял из тайника на Новодевичьем.

— Павел Рудник?

— Да.

— Меня зовут Ганс… Ганс Кушниц… — Молодой человек по-прежнему смотрел прямо перед собой. Лицо его было непроницаемо. — Вам привет от Кларка. Он вами доволен.

Дрожащей рукой Рудник достал из кармана пачку о Явы».

— Вы что! — сердито шепнул ему Кушниц. — Забыли, что мы в церкви. Возьмите себя в руки…

— Ах да… виноват, — пробормотал Рудник, поспешно пряча пачку.

Речитатив священника оборвался. Возникшую тишину нарушил хор. Плавное печальное многоголосье полилось под сводами. Высокие женские голоса улетали куда-то ввысь. Тоскливо и вместе с тем торжественно жаловались на тщету жизни басы. На мгновение Руднику показалось, что всё это происходит с ним не наяву. Кушниц, лики святых, выворачивающий душу хор. Какой-то дурной малярийный кошмар.

— Ваша информация о работе русских над новой ракетой оценена в Лондоне очень высоко, — продолжал вполголоса Кушниц. — Оплачена тоже. На ваш счёт в Цюрихе переведено двадцать пять тысяч долларов.

— Передайте от меня спасибо. — Рудник стал приходить в себя. Двадцать пять тысяч! Дали ровно столько, сколько он запросил. Пожалуй, он дал маху — нужно было бы запросить больше.