4 300 метров, небольшая площадка, словно для того и созданная, чтобы машина могла на ней немного передохнуть.

За поворотом дороги вдруг показалась кучка индейских ребятишек. Девушка с испуганным лицом хватает двоих ягнят за задние ноги и тащит через канаву, чтобы спасти их от колес машины. Стадо овец и мулов пасется в низине у дороги. На высоте 4 300 метров над уровнем моря!

— На такой высоте мы еще не видали пастбищ, — говорим мы самим себе для того, чтобы убедиться, что это не сон.

Когда мы остановились, мулы с длинной шерстью беспокойно подняли головы, но через минуту снова принялись безмятежно щипать скудную траву. Доливаем в мотор масла. Выброшенная банка загремела по камням, мулы испугались и шарахнулись в разные стороны, как воробьи, в которых выстрелили из рогатки. А за ними с криком побежала толпа пастушков.

— Взгляни-ка, да ведь они все босиком!

Ежимся при виде снега в канавах и полураздетых детей. Мы подтягиваем «молнии» кожаных курток повыше к горлу, когда минутой позже проезжаем мимо нескольких сплетенных из прутьев и пучков травы хижин, из которых то и дело высовывается чья-нибудь голова. Мы не можем избавиться от чувства вины за то, что спасаемся от холода в закрытой машине с помощью меховых курток и даже шерстяных рукавиц. Худые, изможденные, прикрытые только драным пончо, простеньким платьицем или короткими штанами из домотканой материи, смотрят вслед нам из своих лачуг босые индейцы. Босиком по снегу, полузамерзшим лужам, острым камням, босые и тощие, как их овцы и мулы, как их дети. Сплетенные из прутьев хижины не могут спасти их от метелей, не говоря уже о ночных морозах. Разум отказывается понимать, как эти люди еще живы, как они не померзли давным-давно, как не погибли в жестоких объятьях гор. Четыре века назад их предки не знали ни голода, ни нищеты. В общественном хозяйстве древних инков не было ни господ, ни рабов. Все богатство, которое приносила щедрая земля, было общим достоянием, оно принадлежало всем, каждому столько, сколько ему было нужно. Хваленая европейская цивилизация загнала индейцев в холодные горы и тропические долины, где европеец не сможет жить постоянно. А потом в шахты иностранных компаний или на огромные фермы, которые принадлежат неизвестным людям из городов.

— Таким образом, это шестой перевал на пути из Куско, четыре тысячи двести тридцать метров. Будем надеяться, что самое худшее позади, остались еще два не столь высоких хребта перед Уанкайо и затем последний подъем на перевал в Тиклио.

— Нужно немного охладить масло, мотор славно поработал! Подъем без остановки от моста через реку Пампас до самой вершины проделан за час пятьдесят минут. Если учесть все — и разреженный воздух, и пониженную компрессию в цилиндрах, и лопнувшую рессору, и девять центнеров груза…

— Эти цифры не очень показательны. Доделай-ка пока график высот, у нас есть полчаса времени…

Из массы цифр выбираем несколько основных, чтобы с их помощью составить предварительную кривую подъема. Километры, высота над уровнем моря, минуты, наружная температура воздуха, температура масла.

Км 259 — 2 120 метров над уровнем моря, мост через реку Пампас. 8 час. 25 мин., 25º по Цельсию, начинается подъем;

км 268—2 500 м н. у. м., 21°, масло 80°, все время вторая скорость;

км 279—3 000 м н. у. м., 19°, масло 100°, небольшой спуск;

км 293—3 500 м н. у. м., 17°, масло 100°, 9 час. 30 мин.

км 306—4 000 м н. у. м., 13°, масло 102°, 9 час. 54 мин.

км 317—4 230 м н. у. м., высшая точка, 9°, масло 85°, 10 час. 15 мин.

— Вот тебе график, шестая крыша в Кордильерах между Куско и Лимой. Проехав пятьдесят восемь километров за час пятьдесят минут, мы поднялись на две тысячи сто десять метров. Это вместе с небольшим спуском за двести семьдесят девятым километром при среднем подъеме — 3,64 градуса.

— При езде в гору казалось больше. Интересно, что бы сказали татровцы, если бы им пришлось, не переключая, «пилить» на второй скорости без малого два часа, с такой нагрузкой и на такой высоте!

Морозный ветер нажал на машину сбоку. Мы проехали 1 100 километров пути от Ла-Паса до Лимы. Оставалось 800.

Что же ждет нас на этих восьми сотнях километров?

— А теперь нам нужно еще отыскать слона на храме.

— Какого еще слона?

— У меня в карте есть пометка. Вспомни-ка, нам в Куско говорили, чтобы мы сразу же по приезде в Аякучо не забыли его сфотографировать. Это перуанская достопримечательность.

На площади в Аякучо пусто, как после великого переселения. Солнце жарит безлюдную мостовую, белые здания, окна со спущенными жалюзи. Все, что обладает руками и ногами, на два часа приняло горизонтальное положение либо, по крайней мере, пытается это сделать. Из-за ворот и арок, из темных патио, из дверей домов и раскрытых окон мертвую тишину площади потрясает хрип и храп всех оттенков и тональностей.

Полуденная сиеста. Аякучо спит.

— Спросим-ка в каком-нибудь трактире, может быть, там знают. Об этом есть сведения даже в справочнике. Это явно мавританское влияние на испанскую колониальную архитектуру раннего периода. Кто другой мог бы выдумать слона на храмовом портале? Во всей Южной Америке не

встретишь ничего подобного, а зоологических садов в то время не было.

— Что? Слон на храме? — трактирщик недоуменно покачал головой, подняв ее с разложенных по прилавку рук и протерев глаза. — На храме? — повторяет он, украдкой посматривая на трех сморенных жарою посетителей, которые, сидя за столом, дружно клюют носами. В его глазах можно прочесть невысказанный конец фразы: «Смотри-ка, гринго-то совсем спятили от жары…»

Мы ссылаемся на справочник, напечатанный по-испански,

— Что вы, я сроду ничего подобного здесь не слышал. Но вы можете посмотреть сами. У нас здесь всего шесть храмов. Первый сразу же за углом, на площади, второй…

— Я провожу вас, сеньор, я знаю все храмы, — предлагает семилетний парнишка, которого до сих пор не было видно из-за прилавка.

Под предводительством семилетнего гида осматриваем храмы, выслеживаем слона в городе сонь. Мы нашли его на третьем портале — небольшой каменный барельеф над входом, недоступный для съемки при полуденном солнце, которое било прямо в объектив наведенной зеркалки.

— Ну вот, конец слону, разве что отыскать где-нибудь восьмиметровую стремянку или подождать до завтра, когда солнышко будет светить слону прямо на хобот.

— Вам придется поторопиться, сеньоры, — разрешил наши сомнения торговец бензином, которого мы стащили с раскладушки. — На одностороннюю дорогу в Уанту машины пускают только до половины второго. Вам следовало бы поднажать на газ. Если вы задержитесь на первом участке, то вам придется два дня ожидать в Уанте прямого сообщения на следующем участке с односторонним движением. Уже начало второго…

В двадцать пять минут второго мы были у шлагбаума на выезде из Аякучо. Индеец в мундире перуанского полисмена по привычке и по обязанности заглянул внутрь «татры», доверху набитой багажом, и с важностью произнес:

— Bueno, no llevan nada, pueden seguir. — Ладно, вы ничего не везете, можете продолжать путь.

И поднял шлагбаум.