С освобождением Северо-Восточной Руси от татаро-монгольского гнета роль православия в объединении русских земель вокруг Москвы стала доминирующей. История оставила нам свидетельства того, как тяготились православные люди под властью католических королей, как стремились они к воссоединению со своими единоверцами, даже несмотря на прежние обиды, перенесенные ими или их предками от московских князей. Во времена Ивана III и его сына Василия III на сторону Москвы вместе со своими наследственными вотчинами перешли князья Одоевские, Воротынские, Белевские, Перемышльские, Глинские, а также потомки убежденных врагов Калитинова дома — Симеон Можайский и Василий Шемякин. Несмотря на жесткие, а временами и жестокие методы Ивана III и его сына по распространению своего влияния на западные и северо-западные русские земли, православное население Новгорода и Пскова, Брянска и Чернигова, Смоленска и Вязьмы без сопротивления восприняло новые порядки, установленные московскими властями. К тому же не следует забывать и того, что русские люди с пониманием отнеслись к четырем русско-литовским войнам, инициированным Иваном III (в 1487 и 1501 гг.) и Василием III (в 1507 и 1512 гг.) по причине ущемления прав православного населения в Великом княжестве Литовском.
ОТ УДЕЛОВ К МЕСТНИЧЕСТВУ. В.О. Ключевский отмечал: «Удельный князь был крамольник если не по природе, то по положению: за него цеплялась всякая интрига, заплетавшаяся в сбродной придворной толпе. В Московском Кремле от него ежеминутно ждали смуты; всего более боялись его побега за границу, в Литву…» Эта оценка относилась как к братьям великого князя, так и другим удельным князьям. Отсюда шли взаимное недоверие и не всегда справедливые обвинения со стороны великого князя в измене со всеми вытекающими отсюда последствиями: тюрьма, монастырь, яд. Тех же князей, кому посчастливилось избежать этой жестокой участи, ждало положение полупленников под надзором своего же двора, своей свиты, укомплектованной преимущественно соглядатаями великого князя, и перевод на новые волости, где у них не было ни надежных друзей, ни верных слуг. Ну а в итоге, как нам известно, Иван III и его сын Василий III всеми правдами и неправдами ликвидировали и сам институт удельного княжения, утвердив единовластие великого князя и превратив удельных князей в своих холопов, хоть и владеющих значительными волостями и доходами.
В то же время великий князь не мог не считаться с обычаями предков иерархического построения рода. Древнее лествичное наследственное право стало основой для определения «кто есть кто?» в великокняжеском окружении. На верхней ступеньке элиты Московского государства стояли члены семьи великого князя, его братья и сыновья. Ступенькой ниже располагались потомки великих князей — тверских, рязанских, ярославских. За ними следовали потомки князей удельных, в том числе и литовских. Далее на иерархической лестнице размещались великокняжеские бояре и только потом — прежние владетельные князья, ранее состоявшие на службе у других, не московских, князей, и прочие бояре. В таком же порядке они занимали МЕСТА за столом великого князя, отчего иерархия эта получила название МЕСТНИЧЕСТВО.
Мы обозначили пока лишь один принцип определения старшинства: по происхождению, так называемый родословец. Но был и другой принцип, построенный на должностном положении бояр, к которым стали относиться и князья, принятые великим князем на службу. Дело в том, что все должности при московском дворе были четко ранжированы. Например, воеводы, участвовавшие в сражении либо в военном походе, по степени значимости располагались в следующем порядке. Первое место занимал первый воевода Большого полка, второе — первый воевода полка Правой руки, третье место — первые воеводы Передового и Сторожевого полков, четвертое — первый воевода полка Левой руки, пятое — второй воевода Большого полка и т. д. Аналогичное ранжирование было установлено и для гражданской службы. Все эти назначения где-то с 1475 года скрупулезно фиксировались в Разрядном приказе, и первое попадание в Разрядную книгу становилось точкой отсчета для определения иерархического положения конкретного боярина и его потомков. Если через какое-то время одни и те же лица вновь попадали в одну и ту же «команду», то дистанция между их должностями сохранялась. Нарушение этого порядка могло повлечь за собой бесконечные тяжбы по защите чести и достоинства.
Историки, как правило, излагают отрицательные грани местничества: наследственность государственных должностей, некомпетентность военачальников и придворных чиновников, отсутствие стимулов для совершенствования знаний и умений талантливых представителей нетитулованного боярства. Но была в этом явлении и положительная сторона. Местничество, зафиксировав иерархическое положение каждого княжеского и боярского рода на время поступления на великокняжескую службу, что оформлялось соответствующей грамотой-договором, и ликвидировав питательную среду для междоусобиц и прежних родовых счетов, на какое-то время способствовало сплочению правящего класса и укреплению единодержавия, что было так необходимо для централизованного Московского государства перед угрозой крымско-татарского и польско-литовского наступления.
АРМИЯ. Казалось бы, что между церковью и вооруженными силами образующегося Московского царства нет никакой связи, кроме, может быть, монастырских ополчений и таких единичных примеров, что преподали потомкам Пересвет и Ослябя. Однако при более внимательном рассмотрении вопроса эта связь просматривается достаточно отчетливо, причем не абы как, а через экономику.
Если вспомнить с чего, по Нестору, начиналась Русь, то мы придем к простому, на первый взгляд, ответу: с Рюрика и его варяжской дружины, которая представляла собой сборище людей не обязательно одного роду-племени, объединившихся для выполнения определенной задачи. Задачи же вооруженных отрядов, дружин в те времена были настолько разными, что добро и зло, черное и белое могли идти бок о бок: охрана торговых караванов и разбой на больших дорогах, набеги на чужие поселения и охрана этих поселений. Если дружина объединялась для грабежа, то источником существования ее членов была добыча; а если она поступала на службу к князю ли, купцу ли, то дружинники кормились уже из рук работодателя.
Первые десятилетия, а может быть, и все первое столетие существования Киевской Руси действия княжеской дружины мало чем отличались от действий разбойничьих отрядов, так как занималась она в основном «выколачиванием» из наших праотцев дани, львиная доля которой шла на ее же содержание. Отдельные авторы склонны объяснять это разноплеменностью коренного населения и княжеской дружины, но ситуация не изменилась и после того, как дружина стала ославяниваться. Вспомним русские былины: ведь даже известные русские богатыри далеко не безвозмездно служили киевским князьям, за исключением, может быть, Ильи Муромца, единственного из русских воинов удостоенного канонизации за всю семивековую историю правления Рюриковичей.
По мере упрочения княжеской власти, укрепления государственных институтов, увеличения народонаселения, расширения торговых, межплеменных и межгосударственных связей выросли и задачи, стоящие перед вооруженными силами, с которыми малочисленная княжеская дружина уже не справлялась, поэтому каждый член княжеской семьи, каждый боярин и крупный землевладелец вынужден был содержать при себе свою малую дружину. В случае военной угрозы либо в целях проведения наступательных военных действий все эти дружины по приказу князя объединялись, и тогда они были в состоянии и хазар разбить, и Болгарию покорить, и византийские земли пограбить, и печенегов с половцами по степи погонять.
После того как Ярослав Мудрый разделил землю Русскую между своими сыновьями, о единой армии уже не могло быть и речи. Княжеский род продолжал дробиться, число владетельных князей, а следовательно, и их дружин перевалило за сотню. Собрать их под единое начало стало практически невозможно еще и по той причине, что каждый удельный князь, отстаивая собственные узкокорыстные интересы, вел бесконечные междоусобные войны со своими родственниками, в процессе которых русских людей гибло значительно больше, чем в вооруженных столкновениях с иноземными захватчиками. В этой раздробленности кроется причина и поражения на Калке (1232 г.), и неспособность противостоять последовавшему затем Батыеву нашествию (1238–1240 гг.). Вывод же из всего этого прост и жесток: профессиональные, но малочисленные и раздробленные княжеские дружины не могли, по определению, защитить Русь от порабощения.
