Взгляд Ника стал нежнее. Келли сразу же понял, что Ник подумал – отец решил коснуться той темы, которой он обычно избегал, поговорить о Мойре или даже о нем самом. Но Келли на самом деле собирался поговорить о Хэнгридже. Ник был связан с армией, был пусть даже и бывшим, но солдатом, и у него до сих пор было много знакомств в военной среде. В конце концов, он служил, и служил даже в специальном военно-воздушном полку, возможно в самом элитном полку в мире.

Келли не исключал возможности того, что Ник прольет свет на все, что происходило в Хэнгридже. И он очень удивлялся самому себе. Как только он мог позволить своим мыслям пойти в этом направлении в день похорон Мойры? Он не собирался заниматься делом сегодня, но сейчас, когда мысль неожиданно пришла к нему в голову, требуя немедленного внимания, он просто не мог остановить себя и был уже готов начать задавать своему сыну вопросы, когда его вдруг прервала Дженифер.

– Джон, Ник, вы не зайдете в дом? – сказала она. – Мы решили попросить всех, кто хочет поделиться своими воспоминаниями о маме, сказать несколько слов. Джон, может быть, ты хочешь начать?

– Конечно, – ответил Келли машинально, из его головы в ту же секунду ушли абсолютно все мысли.

Он выкинул вторую сигарету, и Ник сделал то же самое. Он молча повернулся и собрался было пойти за Дженифер, но Ник положил свою большую руку ему на плечо, сразу остановив его.

– Послушай, пап, мне необязательно уезжать прямо сейчас, – начал он мягко. – Я могу остаться по крайней мере еще на час, а может, и на два. Мы можем поговорить попозже.

Келли стало еще более стыдно. Он знал, что заговаривать с Ником о хэнгриджском деле в этот день было совершенно неправильным, и он теперь даже не понимал, как едва не сделал этого. Ник, такой добрый и внимательный, явно готовился услышать чувствительные слова и был бы слегка шокирован, узнав, что же на самом деле творится в голове отца в такой день.

– Спасибо, сын, ты хороший человек, – сказал он. – Но, я думаю, сейчас неподходящее время и неподходящее место для этого разговора.

Ник даже не ослабил хватки. Какие у него сильные руки, подумал Келли про себя.

– Это нормально, если мы поговорим, пап, – сказал Ник. В то время как хватка его была стальной, голос был таким же мягким.

И тогда Келли почувствовал себя очень неловко. Иногда он задумывался: что же с ним не так? Он искренне страдал за ту женщину, которую действительно любил. Любил по-своему. Но, возможно, любил так, как никого другого в своей жизни, за исключением сына. Хэнгридж… Его последняя мания хоть и ненадолго, но все же завладела его разумом.

Он выдавил слабую улыбку, признательную и слегка обнадеживающую одновременно.

– Может, когда приеду к тебе в Лондон, о'кей? – сказал он.

Даже несмотря на то, что Келли лег спать очень поздно, он никак не мог уснуть. Он лежал, ворочаясь с боку на бок, казалось, целую вечность, пока не понял, что больше не может. Совершенно изможденный, он заставил себя выползти из кровати и направился на кухню, сделать чашку чаю. По пути вниз он взглянул на часы. Было почти ровно три тридцать.

Голова его трещала, и он думал, что это нечестно. В конце концов, он, возможно, был единственным, кто не пил на вчерашних поминках. Ему было как-то не по себе. Он был абсолютно сбит с толку. Хотя в свои последние месяцы Мойра почти не жила в его доме, просто знать, что она там, со своей семьей, всего лишь в нескольких улицах от него, было достаточно, чтобы чувствовать: все в порядке. И хотя она была смертельно больна, он обманывал себя, говоря, что в один прекрасный день она вернется и все у них снова будет как всегда. Но теперь он знал, что она не вернется. Он был полностью опустошен. И даже дом его как будто изменился. Словно он потерял свою душу.

Пока чайник закипал, он полез в сервант, где хранилась груда того, что он считал своей аптечкой, и наконец нашел упаковку нурофена, в которой остались три таблетки. Сначала он выдавил две из упаковки и проглотил их, не запивая, а затем вытащил третью и проглотил и ее.

Черт с ними, с грустью подумал он. Его голова болела.

Он налил себе чаю, насыпав туда свои обычные три полные ложки сахара, и отправился в гостиную, где уселся на свое любимое кресло и включил телевизор. Он пил чай, и головная боль стала потихоньку отпускать. На «Канале-плюс» шла старая серия «Коломбо». Лучше уж смотреть что угодно, чем ворочаться в кровати, пытаясь заснуть. В любом случае ему скорее нравился детектив из Сан-Франциско, и он искренне желал, чтобы у настоящих, некиношных следователей тоже получалось с легкостью доводить дело до счастливого финала.

Последнее, что Келли запомнил, – это то, как Коломбо собирался разъяснить злодею, каким образом и почему тот виновен в убийстве. А затем он, наверное, уснул, так что развязка так и осталась для него тайной. Проснулся он вдруг. От телефонного звонка. И им вновь овладел знакомый приступ паники, который в последние недели он испытывал, когда в необычное время раздавался телефонный звонок. Мойра. Что-то случилось с Мойрой? А потом он вспомнил. Да. С Мойрой что-то случилось. Она умерла. Этот период его жизни закончился, а вместе с ним и постоянное ноющее чувство тревоги, неотделимое от него. Глаза были воспаленные, но он отметил про себя, что головная боль прошла. Прошлой ночью он не задернул шторы, и теперь комната, выходящая на восток, наполнилась лучами яркого утреннего света. Хотя одного света было бы недостаточно, чтобы разбудить его. Машинально он посмотрел на часы. Было семь сорок пять. Почему же даже в самой тревожной ситуации ему удалось уснуть в кресле, в то время как в своей собственной кровати у него уснуть не получилось, подумал Келли, подходя к телефону. Да и кто, черт возьми, может звонить ему в такое время?

– Келли, – резко сказал он.

– Джон, простите, что звоню так рано. Но дело в том, что я думала, вы можете уйти на работу, и хотела застать вас.

Келли больше не ходил на работу, по крайней мере в обычном понимании этого слова, и он не имел ни малейшего представления о том, кто ему звонит. Это был женский голос – чистый, умный и, по-видимому, решительно настроенный. В этом голосе было что-то очень отдаленно знакомое Келли, но не до такой степени, чтобы он мог определить, кому он принадлежит.

– Это Маргарет Слейд.

Боже правый, подумал Келли, ее голос звучал по-другому, когда он пришел к ней в маленькую угрюмую квартирку.

– О, здравствуйте, – сказал он.

– Я просто хотела узнать, не удалось ли вам выяснить что-нибудь еще о том другом молодом солдате, про которого я вам рассказала. О Треворе. Который, как мне сказали, тоже погиб в Хэнгридже.

– Нет. Пока нет.

Келли не делал запросов о Хэнгридже после смерти Мойры. И не имел представления о том, когда будет готов снова взяться за это дело. Он почувствовал себя так глупо, когда вчера чуть было не устроил допрос Нику, что вся эта история просто вылетела у него из головы. Но, разумеется, у него не было ни малейшего желания делиться этими мыслями с Маргарет Слейд.

– Я был немного занят, – запинаясь, закончил он свое предложение.

– А-а. – В голосе Маргарет Слейд почувствовалось легкое разочарование. – Ну, да это неважно. Извините, что беспокою вас. Я просто подумала…

Голос ее замолк. Казалось, она была более чем разочарована. Ее голос звучал так, словно ее окончательно подвели. Он знал абсолютно точно, о чем она думает.

Он ворвался к ней, излучая уверенность, такой способный и хорошо осведомленный, и она подумала, что он будет расследовать дело о смерти ее дочери и других солдат. Но чего он тогда наверняка не прочувствовал, во время их первой встречи, когда она едва на ногах держалась, так это того, что ее это дело очень сильно беспокоило.

– Нет. Нет. Все не так, как кажется. Послушайте…

На какую-то долю секунды он задумался. Он осознал, что не хочет подводить эту женщину, так же как и ее дочь, и всех других молодых людей, которые лишились жизни в Хэнгридже.