— Айхен! — Маша рассмеялась, — Ну ты даешь! Ну ты просто… Неужели очеловечился?!

— Точно, — улыбнулся принц, — Но ты не представляешь себе, какое удовольствие говорить на межгалактическом, не ломая язык о ваши сложные слова!

Они еще на несколько минут застряли в прихожей, не в силах оторваться друг от друга, а потом почти бегом помчались до метро.

— Мы художникам не помешаем? — спросила Маша по дороге.

— Художникам?! Да Господь с тобой!

Может быть, этот день был самым счастливым в их жизни — первый день не омраченный ни переживаниями, ни страхами, ни печальными мыслями.

Он же, по большому счету, и последний.

Над Москвой разгорался очередной жаркий день, горячее марево поднималось над запруженным нетерпеливо гудящими машинами шоссе. Понятливые художники при их появлении дружно ушли «на натуру», и они лежали вдвоем на матрасе, за заляпанной краской ширмой, дышали растворителем и машинными выхлопами.

— Но что же мы будем делать, Айхен? Как выбираться?

— О, об этом не беспокойся. Хайллер будет искать Севелину, он всю галактику перевернет, но найдет ее.

— Он так любит ее… Она его дочь?

— Маш… Мне надо много тебе рассказать… Но не хочу сейчас!

— Пока мы вдвоем…

— Именно поэтому! Не хочу сейчас…

— А когда?

— Не торопи меня, пожалуйста…

— Ну ладно.

Вечером они распивали водку с пришедшими «с натуры» художниками, курили марихуану и позировали для портретов. Художники приглашали их в воскресенье в какой-то парк ставить каких-то идолов, то ли Ярилу, то ли Велеса, то ли и того и другого, и они согласились. Потому что были пьяны и немножко под кайфом и очень любили весь мир вместе с художниками, и готовы были ради них на все.

А потом они снова бежали до метро, теперь уже, чтобы успеть до закрытия, и, стремительно трезвея, тряслись в полупустом вагоне и думали каждый о своем.

Севелина с Пашей сидели на кухне, смотрели телевизор и пили чай с бутербродами, изо всех сил изображая, как хорошо им вдвоем и как никто им не нужен.

— Почему я чувствую себя виноватой? — прошептала Маша, застывая в коридоре и не находя в себе сил войти в свет и уют домашнего чаепития, — Виноватой перед ними обоими! Разве мы в чем-то виноваты?

— Не думай об этом! — прошептал в ответ Айхен.

— Не могу!

— Все равно не думай!

Айхен напоследок взял ее лицо в ладони и поцеловал в губы.

— Мы старые солдаты закаленные в боях за отечество не дрогнем перед врагом!

Маша хихикнула и, про себя тяжело вздохнув, с широкой улыбкой вошла в кухню.

— Плюшками балуетесь? А что-нибудь посущественней не хотите?

И метеором кинулась к плите.

Айхен плюхнулся на диван рядом с Севелиной, налил себе чаю, жадно набросился на бутерброд.

Он умел болтать ни о чем, напрочь игнорируя мрачные физиономии собеседников и, когда на столе появились тарелки с обжаренной с луком гречкой, котлетами и салатом, а чайник вскипел по второму разу, все уже было не так плохо, и хотя в Пашиных глазах не прибавилось тепла, по крайней мере Севелина уже не сопела, глядя в пол, она смотрела на него и глаза ее светились, и щеки розовели, когда она ловила его взгляд. Совсем прежний — теплый и ласковый.

Она не могла сердиться на него, не могла обижаться — долго не могла.

— Айхен, ну когда же мы полетим домой? — спросила она, когда принц укладывал ее в постель.

— Когда Армас за нами прилетит.

— А когда?

— Ну откуда же я знаю?

— Айхен… А он точно жив?

— Конечно, жив!

— Все живы, да?

— Видишь ли, малышка, я не дождался окончания боя. Про Эгаэла ты знаешь… А про остальных я ничего не знаю сам.

Севелина тяжело вздохнула, натянула одеяло до подбородка.

— Мне так его жалко… Айхен, мне кажется, я должна была больше любить его, когда он был с нами… Он был такой хороший! Такой хороший…

Девочка всхлипнула, глаза налились слезами.

— Наверное, ты права, — улыбнулся Айхен, хотя на самом деле с трудом представлял себе, как Эгаэла можно было любить.

— Он ведь герой, правда? Он погиб ради нас! Мы будем его помнить всегда! Правда?

— Обязательно.

Айхен смотрел в переполненные страданием глаза и думал, что несколько месяцев на Земле сделали из девочки совсем другого человека. Маленький пират и робот-убийца вдруг превратился… в кого? В девочку? Сказать ей это — убьет. Или не убьет?

Или скажет — да, я девочка.

Может быть, она просто выросла?

— Не плачь… Спи…

— Айхен… — и не сказала больше ничего, жалобно улыбнулась и отвернулась к стенке.

Да, пожалуй, с маленькими пиратами и роботами-убийцами как-то проще…

Спальных мест в пашином малогаборитном доме на всех не хватало, поэтому Севелина и Маша расположились на широкой кровати, где когда-то спал Паша, Паша — там, где спала Маша, а Айхен — там, где спала Севелина.

Мальчики с мальчиками, девочки с девочками.

И, когда девочки удалились в свои апартаменты, у мальчиков случился серьезный разговор на пониженных тонах.

Маша слышала только бу-бу-бу, и очень радовалась, что это «бу-бу-бу» ни во что большее не переросло. Она пыталась представить, до чего ее «мальчики» могли договориться и решила, что, должно быть, как это бывает в подобных ситуациях, благородные герои постановили оставить выбор за ней.

О том, как сильно она ошибалась, Маша узнала еще весьма нескоро и — как всегда — очень неожиданно. Хотя ведь могла бы уже понимать, что подозревать Айхена в благородстве не только глупо, но просто смешно!

Может быть слишком непохож он был на прежнего Айхена — в майке с Бартом Симпсоном, как будто проще и философичнее стал смотреть на мир, после путешествия по «российским весям»…

Может, лучше было бы, если бы Армас Хайллер так никогда и не объявился? Наверное, так было бы лучше! По крайней мере, для Маши. Но Армас Хайллер объявился и все снова полетело в тартарары… Все вернулось на свои места, на старые позиции.

И все в конечном итоге получили то, что хотели. Все, кроме Маши.

Двое элегантных одетых в костюмы и при галстуках мужчин, вышли из неприметной, явно уже немало побегавшей «Ауди» у подъезда кирпичного девятиэтажного дома. Остановились. Посмотрели наверх. Перекинулись парой фраз.

И направились к подъезду.

Домофон радостно щелкнул, признавая хозяев, хотя раньше никого из этих мужчин в глаза не видел.

Мужчины вошли в лифт, поднялись на нужный этаж.

Один из них позвонил в нужную квартиру и вернулся в лифт.

— Я буду ждать вас в машине… Только пожалуйста, не задерживайтесь.

— Хорошо.

Двери лифта закрылись, кабинка поползла вниз.

И тот час отворилась дверь в квартиру.

Возникшая на пороге девушка, нахмурилась, смахнула со лба непослушную прядку и, видимо, вознамерилась произнести классическое: «Вам кого?»

А потом — скорее догадалась, чем узнала. Узнала по хулиганским искрам в глазах, вырывающимся против воли сквозь строгий и серьезный вид.

Он так изменился! Так…

— Ой… здравствуйте… — сказала ошеломленная девушка.

— Здравствуй, Маша.

Он не стал спрашивать разрешения, он просто вошел. Прошел в квартиру, не сняв ботинок, вошел в комнату, и неприкрытое облегчение смыло остатки серьезности.

Севелина сидела за столом, под лампой, высунув от усердия язык, рисовала карандашом на бумаге что-то замысловатое.

Она действительно здесь. Не пропала. Не погибла. И почти не изменилась, хотя и времени-то не так много прошло, но ведь кажется, что минули годы, столько всего… Только щечки как будто румянее, и волосы окрашены в легкий золотистый оттенок.

Она заметила чье-то присутствие за спиной, удивленно обернулась и, грохнув стулом, кинулась к нему на шею. Она-то узнала сразу.

И этот… В нелепых штанах и еще более нелепой майке, улыбающийся самодовольно, как всегда — тоже узнал. Выполз из соседней комнаты и встал на пороге.

— И правда живой, зараза, — улыбнулся Армас.