– Старые привычки очень живучи, и у тебя не те возможности, чтобы их победить, – ответила Уитни.

Саманта впервые так ясно осознала, что ее лучшая подруга смотрит на нее с чувством превосходства. Разумеется, Уитни всегда относилась к ней с оттенком снисхождения, считая, что Саманта как женщина не способна с ней сравниться. Но, оказывается, Уитни даже мысли не допускает, что Саманта в состоянии встать на ее пути.

Кровь бросилась Саманте в лицо.

– Ты упускаешь из вида одну немаловажную деталь, – отчеканила она без малейшего колебания. – Я люблю Каллена! И всегда любила, а молчала потому, что думала, будто ты тоже любишь его. Но я больше не собираюсь смотреть, как ты изводишь Каллена своими капризами. И если я смогу дать ему счастье, меня ничто не остановит!

– Желаю удачи, – язвительно пожелала Уитни. – Тебе она очень понадобится.

В трубке раздались гудки, а перед глазами Саманты вдруг возникла яркая картина: Каллен у ее ног с горящими страстью глазами, а Уитни задыхается от бессильной злобы.

Саманта швырнула трубку и с мрачным видом отправилась в спальню. Гнев душил ее, хотелось что-нибудь разбить вдребезги или растоптать, чтобы дать выход раздражению. Возможно, тогда у нее стало бы легче на душе.

Но ничего сокрушать Саманта не стала, а вместо этого включила запись Шопена. Она сняла джинсы и рубашку, с досадой бросила их на кресло в углу и, оставшись в трусиках и лифчике, принялась придирчиво разглядывать себя в зеркале.

Она все еще продолжала сердиться, но уже не на Уитни, а на Каллена – за то, что она казалась ему девчонкой-сорванцом, которой нужно позаботиться о своей внешности. А между тем у нее очень даже неплохая фигура. Сейчас, правда, она немного похудела, но это дело поправимое. Ведь нравилась же она когда-то мужчинам! Филлиппе Валентайн – самый убедительный тому пример.

Мелодии Шопена переплетались с воспоминаниями о годах, проведенных в Париже. Она тогда ощущала себя полной жизненных сил, хотелось так много сделать, все вокруг было ново и интересно. На веселых студенческих вечеринках рассуждали о музыке, философии, политике, спорили о путях развития цивилизации, но при этом не забывали танцевать и обсуждать пикантные подробности любовных романов. Кто знает, может, задуманный ими Грандиозный План поможет ей вернуть прежнюю бодрость и радость жизни?

Саманта открыла шкаф и задумчиво оглядела купленные в Европе наряды, ни один из которых ей здесь не пришлось надеть. Все вещи были просто великолепны – отлично сшитые и невероятно сексуальные. Семь лет назад она с большим удовольствием носила эти платья, ей нравилось ощущать кожей нежность шелка и мягкость кружев. Эта одежда обостряла и возбуждала ее чувства, она ловила на себе восхищенные взгляды мужчин.

Что, если завтра вечером она позволит себе выглядеть и чувствовать себя женщиной, а не только тренером лошадей? Не примут ли ее за полную идиотку? Как бы там ни было, завтра ей обязательно надо показать себя. Ведь успех их плана в большой степени зависит от того, удастся ли ей превзойти Уитни. Конечно, это сумасшедшая затея, но в то же время невероятно заманчивая! Никогда раньше Саманте не приходилось ни в чем соперничать с подругой – тем более из-за мужчины.

Губы Саманты сложились в коварную улыбку. Неплохо было бы хоть раз поставить Уитни на место. И еще хорошо бы показать Каллену, что она совсем не угловатая девчонка-сорванец.

– Вид у тебя решительный, – заметила с порога Эрин.

– У меня как раз такое настроение, – обернувшись к сестре, ответила Саманта.

– Что-то замышляешь, сестричка? – удивленно приподняла брови Эрин.

– Именно! Приготовься, сейчас мы с тобой займемся превращением гусеницы в бабочку. Поможешь своей сестре тряхнуть стариной?

– С удовольствием! – радостно потерла руки Эрин.

Саманта широко улыбнулась и заново осмотрела свои фирменные туалеты. Да, в таких нарядах никто не может показаться гадким утенком. Правда, все они были куплены семь лет назад… Она потрогала приятно поскрипывавший тонкий шелк. Не беда, для начального этапа эти платья прекрасно подойдут. Сначала она докажет им всем, что с ней следует считаться, а там видно будет.

Каллен застегивал галстук-бабочку, страшно довольный, что они с Самантой, как в детстве, снова вместе в дерзкой затее. Как много лет прошло с тех пор, когда их объединяла любовь к приключениям! Он надеялся, что авантюрная жилка сохранилась в Саманте и романтический дух в ней не угас. В этот вечер им предстояло начать первый этап Грандиозного Плана, успех которого целиком зависел от предприимчивости Саманты. Провести Уитни было не так уж просто.

Каллен вдел в петлицу бутон розы, затем расчесал волосы и, решив, что они у него чересчур длинные, закрепил их сзади в густой хвост. Он мельком оглядел себя в зеркале и поспешно отвернулся: шрам на щеке всякий раз будил слишком болезненные воспоминания. Однако видом своим Каллен остался доволен, да и вечер предстоял многообещающий. Каллен с интересом ждал развития интриги, а кроме того, как всегда, на подобных вечерах он мог рассчитывать на женское внимание. Но самое главное – Каллен надеялся пробудить в сердце Уитни искры ревности. Конечно, до свадьбы было по-прежнему далеко, но повод для оптимизма у него появился.

Каллен вышел из своей комнаты на балкон, который тянулся над холлом, и некоторое время наблюдал за прислугой, снующей внизу в лихорадке последних приготовлений к торжеству в честь годовщины свадьбы родителей. Было ясно, что вышел он слишком рано: гости начнут съезжаться только через час, и не раньше чем через полчаса появятся отец и мать. Однако нетерпение подгоняло его – он не знал, как убить время.

Каллен спустился вниз и прошел через холл в огромный зал, расположенный в глубине дома. Этот зал одновременно мог принять две сотни танцоров, в то время как еще добрая сотня гостей имела возможность угощаться а-ля фуршет или прогуливаться по саду, любуясь цветами.

У стены стоял стол с множеством всевозможных освежающих напитков. Экономка Маккензи Марджери Томпсон добавляла последние штрихи к украшающим стол цветочным композициям. Уильямс, не лишенный доли лукавства дворецкий, по узкой винтовой лестнице провожал музыкантов на расположенную над залом галерею.

Сверкающий лаком дубовый паркет отражал свет роскошных люстр восемнадцатого века, свисавших с потолка, отделанного резными панелями из дуба. Каллен глубоко вздохнул, проникаясь атмосферой изысканной красоты этого зала, и уже в который раз за прошедшие две недели поймал себя на мысли, что чувствует себя счастливым. И это после того, как он двенадцать лет тратил столько усилий, чтобы быть как можно дальше от родного дома!

Каллен заглянул в столовую. Там также полным ходом шли приготовления к банкету. Он был совсем не настроен окунаться в этот муравейник, поэтому предпочел удалиться в гостиную, где было тихо и спокойно. Эта отделанная позолотой комната никогда ему особенно не нравилась, но в этот вечер ее царственная красота соответствовала его настроению. Он даже подумал, что в торжественных приемах есть определенное очарование…

Все те дни, что Каллен проводил в родительском доме, он постоянно чувствовал, с какой любовью и теплотой относятся к нему отец и мать. Это особенно ощущалось во время их незатейливых разговоров за обеденным столом, когда он беззлобно поддразнивал родителей, а они – его. Каллен никак не ожидал, что люди, которых он так старательно избегал, настолько искренне будут радоваться его приезду. И, как ни странно, именно этот официальный прием дал ему по-настоящему почувствовать себя дома.

В прежние приезды Каллен не мог пробыть на ранчо дольше нескольких дней. Он постоянно ощущал незримое присутствие Тига и поспешно уезжал: сначала в Йель, а позднее – в Нью-Йорк или Гонконг, чтобы избавиться от тяжелых воспоминаний. Именно по этой причине он на выпускном курсе колледжа объявил родителям, что намерен отделить семейный бизнес от дел ранчо и взять его на себя, освобождая тем самым Кинана от лишней нагрузки. Слишком многое на ранчо напоминало Каллену о счастливых днях до роковой аварии. Он с трудом даже гостил здесь, а управлять делами ранчо было выше его сил.