— Конечно, ведь вы хранитель, и ваша линия не прерывалась, как и наша. Мы — ходящие по тайным тропам. Нам выпало сохранять жизнь в древних местах. Так почему же вы спросили о возрасте рисунка?

Произошло маленькое чудо, и Оуэн сумел ответить.

— Мне показалось, что я узнал себя. Теперь я посмотрел более внимательно и увидел лишь человека с седыми волосами — им мог быть любой с моим ростом и сложением. Приношу свои извинения.

Он положил два рисунка рядом, свой и более древний.

— Не вызывает сомнений, что здесь изображено одно и то же место, но даже сейчас непонятно, где именно оно расположено.

Уэйнрайт изумленно взглянул на него.

— Конечно нет! Если бы вы знали, то могли бы невольно его назвать. Только в том случае, если камень и знание о месте находятся отдельно, мы остаемся в безопасности в мире, где огонь и пытки используют, чтобы добыть правду у тех, кто не желает с ней расставаться.

Он взял старый рисунок и принялся аккуратно его сворачивать.

Вам, как и прежде, не нужно ничего знать. Пройдет много лет, прежде чем камень нужно будет туда доставить, чтобы сформировать сердце зверя, который восстанет из земли. Так мы поступали еще до рождения Христа, мы, кто ходит по тайным тропам, сохраняя знание до тех пор, пока людское зло не вынудит защищать землю. Ваша задача состоит в том, чтобы спрятать череп настолько надежно, чтобы всякий, кто захочет его уничтожить, отчаялся его отыскать, однако вам следует оставить подсказки, которые позволят нужным людям найти его и доставить сюда.

Глаза у Эдуарда Уэйнрайта были такими же серо-стальными, как и у его дочери. Он использовал их, как фехтовальщик свою шпагу, чтобы удерживать Оуэна.

— Вы знаете, что живой камень следует положить на каком-то расстоянии отсюда?

— В том месте, где белая вода. Моя бабушка описала его мне, а мудрый француз говорил о нем очень давно, в лето моей юности, чтобы я мог понять, почему она так поступила.

— Оно недалеко отсюда? Вы можете отправиться туда прямо сейчас?

— Если потребуется, хотя путь туда будет нелегким, если нам придется путешествовать тайно. Нам нужно в Йоркшир, туда, где я вырос, а это десять дней пути.

— Тогда мы оба можем выполнить наше предназначение. Я вновь спрячу карту, которую хранит моя семья, а вы должны отправиться в Йорк, чтобы завершить ваше последнее дело с камнем. Марта! Положи свитки в тайник.

Дочь Уэйнрайта выполнил а его просьбу, закрыла тайник и позволила огню запылать с новой силой. Жар был уже не таким сильным, как прежде, но на кухне вновь стало тепло.

— Благодарю вас.

Эдуард Уэйнрайт с трудом поднялся на ноги.

Без всяких сожалений он протянул камень Оуэну, а потом низко поклонился ему и Фернандесу де Агилару.

— Господа, я испытал огромную радость, увидев камень и вас в последние дни моей жизни, и моя благодарность безмерна. Мне бы следовало немедленно отослать вас для выполнения вашей последней задачи, но сегодня совсем неподходящая ночь для путешествия, и я уверен, что вы вполне можете отправиться в путь утром. А мы постараемся нагреть вам постели и приготовить ужин на четверых, если вам еще не надоел вкус жареного гуся.

Ферма в Нижнем Хейуорте, Оксфордшир, Англия

31 декабря 1588 года

Неподалеку церковный колокол пробил полночь.

Седрик Оуэн лежал в постели и смотрел в потолок. Простыни были холодными и влажными и такими накрахмаленными, что он не мог в них завернуться. В комнате пахло запустением, на потолочных балках виднелась паутина. Из матраса торчал конский волос и больно колол спину. Тем не менее такая постель казалась ему роскошью после ночей, проведенных под открытым небом. Он отодвинул ноги от нагретого кирпича, завернутого в его собственные шерстяные носки и уже потерявшего почти все тепло, и прислушался к медленным биениям сердца нового дома и к дыханию человека, лежавшего на соседней кровати.

Он знал все особенности этого дыхания не хуже, чем своего собственного; за последние тридцать лет они множество раз спали рядом, хотя и не в одной постели.

— Фернандес, если ты все равно не можешь спать, почему бы тебе не пойти к ней? — спросил Оуэн в темноту. — Наверняка она не спит.

В наступившем молчании ритм дыхания де Агилара сменился дважды. Наконец он сказал:

— Она леди. Я не стану пятнать ее доброе имя.

— А если завтра явятся люди Уолсингема и нас убьют? Почему бы тебе не предоставить ей решать, что делать со своим добрым именем? Вы можете пожениться в самое ближайшее время, если оба этого захотите.

— А если она не захочет?

— Тогда ты получишь ответ. Иди к ней. Тебе нечего терять.

В темноте заскрипела кровать. Оуэн услышал шорох накрахмаленных простыней. Де Агилар отбросил одеяло в сторону и начал одеваться, но вдруг застыл в сомнении.

— Тебе не нужно надевать камзол. Если она не любит тебя в темно-желтом бархате, то и синий не поможет. А если ее чувства схожи с твоими, то одежда тебе не потребуется.

— Я хотел надеть что-нибудь почище, но ты прав, нет нужды никого обманывать. — Для человека, никогда не терявшего уверенности, его голос звучал непривычно. — Если она меня не хочет, мы сможем отправиться в путь еще до наступления рассвета.

— В таком случае нам не придется больше есть гуся. Иди и не думай возвращаться до первого крика петуха.

Бесшумно шагая, де Агилар ушел. Оуэн лежал без сна в темноте, прислушиваясь к приглушенным голосам, потом понял, что разжигают камин. Он уловил запах дыма и аромат корицы, которую добавляют в подогретое вино, и начал понемногу засыпать, ему совсем не хотелось помешать другу, которого он так любил.

Через некоторое время он проснулся от яростного лая собак — звуков, способных разбудить луну и заставить ее покинуть небесный свод. Вместе с собаками пел живой камень, то была песнь тревоги, пробившая тучи его снов, вспыхнули желтые зигзаги молний — такого предупреждения камень не давал ему за все тридцать лет, которые они провели вместе.

Оуэн резко сел в постели, одной рукой нашаривая кинжал, а другой пытаясь найти де Агилара, и только после того, как ему не удалось нащупать ни оружия, ни плеча друга, он вспомнил, где находится и зачем.

Он скатился с постели, и перед его мысленным взором пронеслись события вчерашнего вечера. Лишь в самый последний момент он сообразил, где сможет найти де Агилара и в каком расположении духа.

Барнабас Тайт дал ему меч. Оуэн прицепил его к поясу для устрашения и побежал по коридору к комнате, где спала хозяйская дочь.

— Фернандес! Фернандес, где ты? На нас напали!

Они встретились возле камина, где еще тлели угольки. Фернандес успел проснуться, и в его глазах горела обретенная любовь.

— Уолсингем? — спросил он.

— Думаю, да. Живой камень предупредил меня, а еще собаки.

— Кто еще способен выйти из дома в темные предутренние часы последнего дня года? — Де Агилар оглядел комнату. — Дом хорошо построен. Мы можем подпереть двери и закрыть ставни, но долгой осады нам не выдержать. Будет лучше, если мы с тобой выйдем наружу и встретим врага на открытом месте, чтобы наш хозяин и его дочь не пострадали…

— Нет.

Эдуард Уэйнрайт и его дочь произнесли эти слова вместе. Старик выглядел на удивление бодрым для своего возраста и такого времени суток. Он стоял в дверном проеме, не входя на кухню.

— Я не сомневаюсь ни в вашем мужестве, ни в умении сражаться, но сейчас, когда вы так близки к выполнению главной задачи своей жизни, вам нельзя рисковать. Голубой камень не должен попасть в руки врага, как и тайна места, которое ему следует занять через много лет. Потеря будет невосполнимой.

— И что вы можете нам посоветовать? — Де Агилар был вежлив и внимателен, что не мешало ему закрывать ставни и готовить сосуды с водой на случай пожара.

— Я останусь здесь. А вы вместе с хранителем черепа должны уйти. Моя дочь может поступить так, как пожелает; уйти с вами или остаться здесь. В любом случае ей грозит серьезная опасность, и я не стану навязывать ей свой выбор.