Сергей ни черта не понял. Переспросил. И тогда Иван Пантелеевич его удивил.

– Фонд твой дурацкий пускай живет. Но под моим присмотром. Кустарщины я не потерплю. Что это за разговор: районное начальство обещало не придираться к вашим дачным шахер-махерам. А сменят через год начальство, тогда что? Нет, брат, тут по-взрослому надо, всерьез. Есть решение партии развивать фермерское хозяйство. Под это будут выделяться земли. Конечно, разные по качеству и далеко не всем. Но общественно значимым организациям в первую очередь. По заранее согласованному списку. Усек?

И обрисовал схему.

Главную работу – получение разрешения на землеотвод – он берет на себя. С мелким бандитом Мельниковым дел иметь напрямую не станет, много чести. Только через Дронова. Пускай бывший группенфюрер шестерит по мелочам, занимается текучкой и решает трудности, если таковые возникнут на местах.

– За это вам с ним треть прибыли, как поделить – решайте сами. Две трети будешь отдавать мне. А забалует твой Мюллер – плюну и разотру.

– Не забалует, – пообещал Сергей, ошарашенный открывающимися перспективами. – У него башка варит.

И жизнь пошла такая – только успевай вертеться да придумывать, куда бы деньги потратить.

Сергей раньше считал себя человеком богатым, но только теперь осознал, что такое настоящий достаток.

Переселился в двухэтажный кирпичный дом, бывшую госдачу, выкупленную за смешные деньги – шесть тысяч. «Волгарь» и «лада» второй год пылились в гараже, Сергей теперь гонял на джипе «гранд чероки», а для культурных выездов еще держал «ауди».

80-метровую квартиру на Ленинском отдал мамке. Она давно уже не работала, жила на сыновние деньги, а тут и вовсе распушила хвост: вставила фарфоровые зубы, сделала в Центре Красоты подтяжку и стала чистая Эдита Пьеха, даже лучше. А чего, не старая еще. Бабе сорок пять, ягодка опять. Пускай поживет в свое удовольствие, за все прежние мытарства. Шубы так шубы, кольца так кольца, маникюрши-массажистки – ради бога. Полюбила деньги тратить, всё ей мало. Да ладно, не жалко. Куда ее девать, эту капусту. Не мариновать же?

Никогда Серега не был жаден на деньги. Того, что накопил, ему бы с лихвой хватило. Но взялся за гуж, не говори, что не дюж. Сэнсэй человек масштабный, так дачный бизнес раскрутил – ого-го. Работы у Дронова хватало.

Вот и сегодня надо было гнать за реку, смотреть новые участки – годятся, не годятся. Лучше бы, конечно, с Иваном Пантелеевичем, у него глаз алмаз, вмиг просекает перспективу, на годы вперед. Но и Сергей за полтора года кое-чему научился.

Короче, сел в джип, поехал.

Свернул со своего Любавинского шоссе на Рублевку, погнал через заповедную зону, которая (Сэнсэй обещал) скоро тоже на списание пойдет. То-то бабок наварится. Цены с 88-го не просто подросли, теперь за дачные участки брали исключительно зелеными. Раньше за валютные операции в особо крупных размерах высшую меру давали, а нынче народ ни черта не боится. Свобода.

Когда тормоза на повороте скрежетнули как-то чересчур пронзительно, Сергей покосился на спидометр.

Ни хрена себе! Сто восемьдесят! Как это он еще с трассы не слетел?

Оказывается, сердце работало в Режиме, барабанило в учетверенном ритме. А он задумался, не заметил.

Дронов резко сбросил скорость, потом вообще затормозил.

Что за дела? Второй раз за день. Может, заболел?

И вдруг Сергея пробило.

Впереди, всего в ста метрах, был поворот на Колину Гору, а там мост, и за ним поворот, где он когда-то увидел Белый Столб и чуть не сыграл в ящик.

Может, Метроном почуял близость места, где он впервые начал отстукивать свои то-так да токо-так?

Вряд ли. По этому шоссе за минувшие годы Дронов проносился много раз, но ничего такого не случалось.

Направо, кстати сказать, ни разу не повернул. Если надо было в ту сторону, ездил в объезд. Нипочему, а так просто. Сердце не лежало.

Сегодня же сердце явно звало: поверни, поверни.

Ну, он и повернул. Потому что сердца нужно слушаться.

Дарновский тащился по узкому Рублевскому шоссе за самосвалом на скорости сорок. И не обгонишь – двойная разделительная, а правила движения он из принципа не нарушал, считал, что все российские беды именно из-за того, что никто не хочет порядок соблюдать. Переходят улицу на красный свет, паркуются где запрещено, кидают бумажки на тротуар, а потом удивляются, что в стране бардак.

Музыка между тем наигрывала всё быстрей, всё призывнее – будто разом и подгоняла, и подманивала.

Он даже сказал вслух, с раздражением: «Да понял уже, понял. Еду».

Кто бы мог подумать, что у него в подсознание встроен календарь? Какая-то извилина в подкорке среагировала на звукосочетание «десятоемая» и самопроизвольно включилась. Интересно, если б мамхен не напомнила, он сам так и не сообразил бы, что сегодняшний концерт юбилейный?

Самосвал, наконец, свернул в сторону, и Роберт разогнался до разрешенных шестидесяти. Судя по карте, сейчас будет поле, там пост ГАИ и поворот направо, к мосту.

Повернул.

Саундтрек сразу сменил ритм и тональность, музыка стала тихой, лирической, но не умиротворяющей, а наоборот – какой-то сжимающей сердце.

Ничего, сказал себе Роберт, вон уже мост видно, а за ним тот самый поворот. Скоро эти загадки разъяснятся. Вряд ли, конечно, что-нибудь произойдет. Просто выйду, возложу воображаемый венок, постою немножко. На этой минуте молчания концерт скорее всего и закончится. Извилина удовлетворится и уйдет в подполье до следующего юбилея.

На мосту, кажется, шли ремонтные работы, встречные потоки машин пересекали реку по очереди, и «девятка» Дарновского встала в длинный хвост.

Кажется, за Колиной Горой тогда была деревня и пустое поле, припомнил Роберт, оглядываясь по сторонам. А теперь, гляди ты, поля почти не осталось – сплошное строительство: коттеджи, коттеджи. Дачный бум.

И машин вон сколько. Причем ни одного «запорожца» или старого «москвича», все больше «лады» дорогих моделей да «волги», немало и иномарок. Это новые нэпманы. Осваивают кантри-лайф, по западному образцу. А возле лимузинов шустрят представители «индивидуально-трудовой деятельности», еще один продукт Перестройки: шпанистого вида мальчишки предлагают протереть стекло, бабка носит кастрюлю с пирожками, одноногий инвалид продает какие-то брошюрки, худенькая девушка в косынке торгует ландышами.

Туфта, фикция всё это кооперативное движение и так называемая «легализация теневой экономики». Прав тесть: прикрытие для номенклатурных ворюг, чтоб безбоязненно воровали. Никогда ничего путного в этой стране не будет (это Роберт уже сам вывел), никакой частной инициативы, никакого «капитализма с человеческим лицом». Как были пустые прилавки, так и останутся. Весь капитализм – мальчишки с мертвыми глазами, которые сначала мазнут грязной тряпкой по чистому стеклу, а потом нагло требуют рублевку. Бабка со своим антисанитарным печевом. Да сорванные вопреки всем запретам ландыши, которых в подмосковных лесах скоро вообще не останется.

Тут как раз подошла цветочница.

На ней был старый плащ болонья, какие сто лет уже никто не носит, и резиновые сапожки, слишком широкие для тонких лодыжек. Из-под косынки выбивалась прядка густого медового цвета, который весьма популярен у фирм-производителей краски для волос, но в природе встречается крайне редко.

Про девушку Роберт подумал: какая некрасивая, бедняжка. Лицо треугольником, рот широченный, вздернутый нос. Даже большие, устало прикрытые глаза не спасают, скорей наоборот. Какой-то лягушонок с глазищами стрекозы.

Цветочница молча протянула в опущенное окно букетик.

– Срывать в лесу ландыши запрещено законом, – строго сказал ей Дарновский. – Или вы не знаете?

Ждал, что сельская жительница огрызнется, но она промолчала. И выражение лица какое-то странное. Точнее сказать, на ее лице не было никакого выражения, чего с людьми вообще-то не бывает. Заслуженный антрополог Роберт знал это точно.