Жоффрей де Пейрак купил у него меха, заплатив скобяными товарами и безделушками, превратившими Кроули в торгового короля этого края. Все это он и поведал дамам, усевшимся вокруг огня. Он еще не решил, как ему следует отнестись ко вновь прибывшим, но, не будучи от природы молчаливым человеком, полагал, что пока они могут составить ему компанию. Так приятно было вновь увидеть женщин с белой кожей и светлыми глазами! У него самого жена была индианка и полно «papooses», то есть малышей.

Эти малыши подавали дамам, сидящим на скамьях, корзиночки со смородиной и земляникой, тогда как Кроули продолжал свою местную летопись. Месье д'Урвилль, говорил он, отчаянная голова, уехал в Америку после какой-то темной истории с дуэлью. Здесь этот красавец мужчина покорил сердце дочки вождя племени Абенаки-Каку. Он в отсутствии графа де Пейрака охранял форт, закрывая доступ в бухту Голдсборо.

Что же до испанца дона Фернандеса и его солдат, то это были единственные, кто уцелел из экспедиции в Мексику, сгинувшей в непроходимых лесах Миссисипи. Все остальные были убиты, а эти добрались до Мэна, исхудалые, полуживые, утратившие память о прошлом.

— У этого дона Фернандеса свирепый вид, — заметила Анжелика. — Он то и дело показывает зубы.

Кроули с улыбкой покачал головой. Он объяснил, что усмешка испанца — это нервный тик, оставшийся у него после пыток, которым его подвергли ирокезы, жестокое племя, племя Длинного Дома, как их называют в этих краях из-за их вытянутых вигвамов, в которых живет сразу много семей.

Господин де Пейрак перед последним отплытием в Европу хотел было отвезти испанцев на родину. Как ни странно, они отказались. Большинство этих наемников никогда не покидали Америку. Они знали одно-единственное ремесло: отыскивать легендарные города да рубить на куски индейцев. Во всем остальном это были вовсе не злые люди.

Анжелика оценила по достоинству юмор рассказчика.

Наконец Кроули заметил, что уже поздно, и раз все согрелись, он хотел бы показать им свои владения.

— Здесь есть четыре или пять хижин, которые можно приспособить под жилье. Come in! Come in!

Онорина схватила Анжелику за платье.

— Мне так нравится месье Кро. У него волосы такого же цвета, что у меня, и он привез меня на своей лошади.

— Да, он правда славный. Нам очень повезло, что он сразу пригласил нас в свой красивый дом.

Онорина не сразу решилась задать вопрос. Она колебалась, опасаясь ответа.

— Может, это мой отец? — спросила она наконец, обратив к Анжелике перепачканную синим рожицу с глазами, полными надежды.

— Нет, это не он, — сказала Анжелика, сама страдая от ее разочарования, как и всякий раз, когда что-нибудь задевало ее дочь.

— Ах! Какая ты злая, — прошептала Онорина.

Они вышли из дому, и Анжелика хотела показать девочке розы. Но та не давала себя отвлечь.

— Разве мы не приплыли на другой берег моря? — спросила она через минуту.

— Да.

— Тогда где же мой отец? Ты ведь говорила, что на другом берегу я увижу и его, и братьев.

Анжелика не припоминала, чтобы она говорила нечто подобное, но спорить с воображением Онорины не приходилось.

— Везет Северине, — сказала девочка, топая ножкой. — У нее есть и отец, и братья, а у меня никого.

— Не надо завидовать. Это нехорошо. У Северины есть отец и братья, зато у нее нет матери. А у тебя есть.

Этот довод, видимо, поразил малышку. После минутного размышления горе ее улетучилось, и она побежала играть с друзьями.

— Вот, по-моему, прочная хижина, — говорил Кроули, постучав сапогом по сваям здания, открытого всем ветрам. — Устраивайтесь!

Примечательно, что все эти дома выстояли в непогоду, доказав тем самым свою прочность.

И все же ларошельцы растерянно взирали на развалины, напоминавшие о смерти, болезнях, отчаянии людей, покинутых на краю света и погибавших здесь один за другим в борьбе с враждебной природой. Поразительны были розы, обвившие все вокруг, заставляя забыть об океане, воющем неподалеку, о грядущей зиме со шквальными ветрами и снегом, которая скует скалы льдом; о зиме, некогда сгубившей колонистов Шамплена.

Шотландец смотрел на них, не в силах понять, отчего у них так вытянулись лица.

— Если сейчас все возьмемся за дело, у вас будет по меньшей мере четыре помещения для ночлега.

— Да, а где же мы сегодня будем ночевать?

— Да, пожалуй, только здесь, — объяснил Никола Перро. — Форт и так набит до отказа. Иначе придется вернуться на корабль.

— Нет, только не это, — воскликнули они дружно.

Жалкие хижины сразу показались им дворцами. Кроули сказал, что может дать им доски, инструменты и гвозди. Он возглавил работы, послал индейцев нарезать соломы на крыши. Все с жаром взялись за дело.

Туман, переливающийся всеми цветами радуги, то появлялся, то исчезал, то открывал море вдали, то окутывал лужайку, где они работали, и тогда были видны розовые и зеленые дрожащие отблески. Правда, любоваться ими было некогда.

Напевая псалмы, пастор Бокер орудовал молотком так, будто он только это и делал всю жизнь.

Каждую минуту появлялись все новые индейцы, несущие яйца, кукурузу, рыбу, омаров, а также превосходную пернатую дичь, подвешенную на колья, великолепных дроф, индеек. Дом Кроули с примыкающим к нему «магазином» служил штаб-квартирой.

Вскоре были готовы один, затем два дома. В одном из них удалось разжечь огонь, и из трубы повалил славный дымок. Анжелике первой пришло в голову наполнить водой котел, повесить его над очагом и бросить туда омара. Затем она посадила трех девушек ощипывать индюшек.

Из досок сделали рамы и перетянули их лыком.

Получились кровати, которые бородачи устлали тяжелыми шкурами.

— Вы сладко будете спать сегодня ночью, бледные рыбки, вышедшие из моря, красивые белые чайки, перелетевшие через океан.

Эти люди, пришедшие с севера, из канадских провинций, говорили по-французски медленно, но поэтично. В их речи чувствовалась привычка подбирать длинные иносказания и цветистые образы, приобретенная во время бесконечных бесед с индейцами.

— Ларошельцы! Ларошельцы! Посмотрите-ка! — воскликнула Анжелика.

Она указывала на очаг. Огромный омар, которому не хотелось вариться, приподнял крышку. Символ изобилия для этих уроженцев морских берегов, он выставил из кастрюли обе клешни и рос, рос в облаке пара, как потустороннее видение…

Все расхохотались. Дети бросились вон из дома с пронзительными криками, толкаясь, валяясь по земле, смеясь до упаду.

— Да они пьяны, — испуганно закричала мадам Маниго, — чем их напоили?

Мамаши бросились смотреть, что пили дети. Но если они и впрямь опьянели, то лишь от спелых ягод, от родниковой воды, от пламени, пляшущего в очаге…

— Они опьянели от земли, — растроганно сказал пастор. — От вновь обретенной земли. Как бы она не выглядела, где бы не находилась, она не может не очаровывать после долгих сумрачных дней потопа…

Он указал на радужный свет, лившийся сквозь листву и дальше через прибрежные скалы, отражавшийся в волнах.

— Смотрите, дети мои: вот символ Нового Союза.

Он простер руки, и по его пергаментному лицу потекли слезы.

С наступлением ночи в лагере Шамплена появился граф де Пейрак в сопровождении испанских солдат. Он приехал верхом и привел шесть лошадей для протестантов.

— Лошади здесь редкость. Заботьтесь о них, как положено.

Сидя на лошади посреди лагеря, он окинул взглядом окрестные хижины, обратив внимание на оживление и порядок, царившие там, где недавно были лишь мрачные развалины. Граф приказал следовавшим за ним индейцам положить на землю тяжелые ящики. Из них вытащили новое, тщательно завернутое оружие.

— Каждому мужчине и каждой женщине по мушкету. Кто не умеет стрелять, пусть научится. Начните завтра же на рассвете.

Маниго, вышедший ему навстречу, недоверчиво взял один мушкет.

— Это нам?

— Я вам уже сказал. Вы также разделите между собой сабли и кинжалы, а для лучших стрелков есть шесть пистолетов. Это пока все, что я могу вам дать.