— Значит, вы думали обо мне?

— Увы!

— Почему «увы»? Неужели я так вас разочаровала?

Она сжала пальцами его обтянутые камзолом крепкие плечи — и вдруг задрожала. Его объятия, тепло его груди разбудили в ней жгучее волнение страсти.

И вместе с восхитительным жаром желания к ней возвращалось все ее былое любовное искусство. Ах, если только ей будет дано вновь ожить в его объятиях

— тогда она сумеет отблагодарить его сполна! Ибо нет на свете благодарности больше и горячее, чем та, которой женщина платит мужчине, сумевшему подарить блаженство ее телу и душе.

Он с изумлением и восторгом увидел, как глаза Анжелики вдруг широко раскрылись, зеленые и сверкающие, точно пруд, освещенный солнцем, и, когда он склонился к ней, ее прекрасные руки обвили его шею и она первая завладела его губами.

Ночь без конца… Ночь, полная ласк, поцелуев, признаний, произносимых шепотом и повторяемых вновь и вновь, недолгого сна без сновидений и упоительных пробуждений, отдаваемых любви…

В объятиях того, кого она так любила и столько лет ждала, Анжелика, вне себя от наслаждения и радости, вновь превратилась в тайную Венеру, чьи ночи приводили ее любовников в блаженное исступление, а потом поражали неисцелимой тоской. Буря, бушевавшая за окном, уносила прочь горестные воспоминания и гнала все дальше и дальше угрюмые призраки прошлого…

— Если бы ты тогда не покинул меня… — вздыхала она.

И он знал, что это правда, что если бы он остался с ней, в ее жизни никогда бы не было никого, кроме него. И сам от тоже не изменил бы ей вовек. Потому что никакая другая женщина и никакой другой мужчина не смогли бы дать ни ему, ни ей того неизъяснимого счастья, какое они познавали, отдаваясь друг другу.

Анжелика проснулась, чувствуя усталость и радостное довольство и наслаждаясь тем свежим, безмятежно ясным видением мира, которое можно испытать разве что на заре юности.

Теперь у нее будет иная жизнь. Ночи больше не принесут ей холодного одиночества, напротив, они обещают ослепительное блаженство, упоительные часы полного счастья, нежности, спокойной истомы… И все равно, какое у них будет ложе: бедное или роскошное, и что будет вокруг: суровый зимний лес или хмельное благоухание лета. Всегда, всегда, будь то в пору опасностей или мира, в дни успехов или неудач, она будет ночь за ночью спать подле него. Эти ночи станут убежищем для их любви, приютом для их нежности. А еще у них будут дни, полные открытий и побед, много дней, которые они проживут рука об руку.

Анжелика потянулась, лежа на белых и серых пушистых мехах, наполовину прикрывавших ее тело. Венецианские люстры были погашены. Сквозь щели в ставне просачивался слабый утренний свет. Анжелика вдруг заметила, что Жоффрей уже стоит у постели, одетый и в сапогах. Он смотрел на нее загадочным взглядом. Но теперь она больше не боялась увидеть в его глазах подозрение. Глядя на него, она улыбнулась, счастливая своей победой.

— Вы уже встали?

— Пора. Только что прискакал индеец с известием о том, что караван из Бостона уже рядом. И если я смог оторваться от наслаждений этого ложа, то уж конечно не благодаря вашим стараниям. Скажу больше — похоже, что даже погрузившись в сон, вы продолжали делать все, чтобы заставить меня забыть о делах, которые ждали меня на рассвете. Ваши таланты превосходят всякую меру.

— Да? А не вы ли в прошлый раз жаловались на мою неискусность? Помнится, она вас даже задела?

— Гм! Право, не знаю, что и думать. Я не вполне уверен, что после ваших сегодняшних ласк не стал немножко ревновать вас задним числом. Не убежден, что именно я довел вас до такого совершенства — во всяком случае, я этого не помню. Ну ладно, давайте считать, что вы всем обязаны своему первому учителю и что с его стороны было бы просто грешно не быть в восторге…

Он стал коленом на край кровати и склонился над Анжеликой, любуясь ею в ореоле беспорядочно разметавшихся золотистых волос.

— И эта обольстительница рядится в платье бедной набожной служанки! И умудряется водить за нос этих чопорных, холодных гордецов гугенотов! И часто вы так морочите людям голову, богиня?

— Реже, чем вы. Я никогда не умела хитрить, разве что при смертельной опасности. Жоффрей, я никогда не разыгрывала перед вами комедий, ни раньше, ни теперь и всегда сражалась с вами честно.

— Тогда вы самая удивительная женщина на свете, самая непредсказуемая, самая изменчивая, с тысячей разных граней… Но фраза, которую вы произнесли сейчас, внушает некоторую тревогу: вы сказали, что сражались со мной… Стало быть, вы смотрите на своего воскресшего из мертвых мужа как на врага?

— Вы сомневались в моей любви.

— А вы были абсолютно безгрешны?

— Я всегда любила вас больше всех.

— Я начинаю вам верить. Но скажите: раз уж наше сражение перешло в столь приятную форму, нельзя ли считать его законченным?

— Надеюсь, что да, — ответила Анжелика, чувствуя некоторое беспокойство.

Он задумчиво покачал головой.

— И все же в вашем прошлом есть немало такого, чего я по-прежнему не понимаю.

— Что же это? Я вам все объясню.

— Я не доверяю объяснениям. Хочу убедиться во всем сам, увидев вас без прикрас.

Перехватив ее встревоженный взгляд, он улыбнулся.

— Вставайте, душенька. Нам пора идти встречать караван.

Доскакав до пустынного места, окутанного туманом, всадники остановились и стали прислушиваться к глухому эху, в котором, казалось, сливались тысячи голосов. Анжелика посмотрела направо, затем налево и недоуменно спросила:

— Что за странное явление? Я никого не вижу.

Оставив без ответа ее вопрос, Жоффрей де Пейрак спрыгнул с лошади. Мысли его блуждали где-то далеко, она же была удивлена тем, что он не делится с ней причиной своей озабоченности. Молча подойдя к Анжелике, он помог ей соскочить на землю. Она с радостью увидела нежную улыбку на его все еще напряженном лице.

— Что с вами? — снова спросила она.

— Ничего, моя хорошая, — ответил он, крепко прижимая ее к себе. — Могу только повторить, что сегодня — самый прекрасный день нашей жизни.

И тут Анжелика поняла, что граф не озабочен, а взволнован. На мгновение ее охватил суеверный страх, опасение лишиться по воле слепого случая того хрупкого счастья, которым она теперь жила. Но вскоре ощущение тревоги сменилось предчувствием неожиданного события.

— В ясную погоду жизнь здесь кажется простой, — сказала она громким голосом, как бы торопясь рассеять какое-то наваждение. — Но когда опускается туман, все здесь выглядит совершенно иначе. Может быть, поэтому люди и привязываются к этому краю. Ими овладевает ожидание сюрприза, предчувствие чего-то хорошего.

— Вот я и привел вас сюда, чтобы преподнести приятный сюрприз.

— Я уже обрела вас… Могу ли я теперь надеяться на большую радость?

И снова взгляд, который он бросил на нее, показался ей сумрачным, как это часто бывало на борту «Голдсборо». Она знала, что этот взгляд выражает сомнение в ней, желание получить отчет за совершенные поступки, неспособность его забыть ту горечь, которую вызывало в нем все ее прошлое.

Немой вопрос, который он мог прочесть в ее глазах, остался без ответа.

По мере того, как они продвигались вперед, смешанный шум прибоя и человеческих голосов становился все явственнее. Умноженный отзвуками эха, этот шум еще более усилился, когда они подошли к скоплению красных скал,.на которые с грохотом накатывались волны. Тревожным и странным казалось только одно: нигде не было видно ни единого человека.

Наконец Анжелика различила на море по ту сторону скал маленькие черные точки на поверхности волн. Это были головы отважных маленьких пловцов.

— Это любимая забава местных детей, — сказал Жоффрей де Пейрак.

Игра заключалась в том, что дети подстерегали самую высокую волну, в бурлящей пене неслись на ее гребне к скалистой гряде и там цеплялись за уступы, прежде чем волна хлынет в грот. Затем дети взбирались на вершину скалы, ныряли в воду, и все начиналось сначала.