Чувство, что за ней пристально наблюдает кто-то незримый, вывело Анжелику из забытья.

Она рывком села и быстро огляделась, ища глазами того, кто приказал перенести ее сюда, на ютnote 1, в эти убранные с восточной роскошью апартаменты. Она была уверена, что он где-то здесь, однако так никого и не увидела.

Она находилась сейчас в том же самом салоне, где Рескатор принимал ее прошлой ночью. После драматичных, стремительно сменявших друг друга событий сегодняшнего дня покой и необычное убранство этой гостиной казались волшебным сном. Анжелика и впрямь засомневалась бы, не снится ли ей все это, если бы рядом с нею не было Онорины. Малышка просыпалась, ворочаясь и сладко потягиваясь, точно котенок.

В сгущающихся вечерних сумерках тускло поблескивали золотом мебель и украшающие капитанскую гостиную безделушки, но их очертания уже тонули во тьме. В воздухе был разлит какой-то приятных запах, в котором Анжелика не без волнения узнала аромат духов, исходивший от одежды Рескатора. Видно, он сохранил эту свою утонченную средиземноморскую привычку, как сохранил пристрастие к кофе, коврам и диванам с шелковыми подушками.

В окно с силой дохнул холодный ветер, принеся с собой водяную пыль. Анжелике стало зябко. Она вдруг осознала, что шнуровка корсажа у нее распущена и грудь обнажена. Это смутило ее. Чья рука расшнуровала ее корсаж? Кто склонялся над ней, когда она лежала в забытьи? Глаза какого мужчины всматривались — и, быть может, с тревогой — в ее бледное лицо, неподвижные черты, посиневшие от смертельной усталости веки?

Потом он, видимо, понял, что она просто выбилась из сил и заснула, и ушел, расшнуровав ее корсаж, чтобы ей было легче дышать.

Вероятно, это была с его стороны простая любезность, однако любезность такого рода, которая выдавала в нем человека, привыкшего иметь дело с женщинами и обращаться с ними со всеми — кто бы они ни были — с учтивой непринужденностью. От этой мысли Анжелику неожиданно бросило в краску. Она вскочила и торопливо привела свое платье в порядок.

Почему он велел принести ее сюда, почему не отправил к ее спутникам-гугенотам? Стало быть, он смотрит на нее, как на свою рабыню, как на пленницу, обязанную исполнять его прихоти, при всем том, что прошлой ночью он ясно выказал ей свое пренебрежение?..

— Есть здесь кто-нибудь? — громко спросила она. — Вы здесь, монсеньор?

Ответом ей было лишь дыхание ветра и плеск волн. Но в это мгновение Онорина окончательно проснулась, села и, раскрыв ротик, зевнула. Анжелика склонилась к ней и, ревниво обхватив маленькое тельце, взяла дочку на руки, как столько раз в прошлом, когда она защищала эту хрупкую жизнь от грозивших ей опасностей.

— Иди ко мне, сердечко мое, — шепнула она, — и ничего не бойся. Мы уже в море!

Она подошла к застекленной двери и очень удивилась, когда та легко отворилась. Так значит, она не пленница…

Снаружи было еще довольно светло. Можно было разглядеть снующих по палубе матросов, но вокруг уже зажигали первые фонари. Зыбь была невысокой, и одинокий в пустынном океане пиратский корабль дышал странным покоем, как будто всего несколькими часами раньше ему не грозила — и притом не один раз

— верная гибель. Поистине, вкус жизни хорошо ощущаешь лишь тогда, когда в лицо тебе только что посмотрела смерть.

Сидевший на корточках около двери человек выпрямился, и Анжелика увидела рядом с собой великана-мавра, который прошлой ночью приготовил для нее кофе. На нем по-прежнему был белый шерстяной марокканский бурнус, а в руках он держал мушкет с прикладом, отделанным чеканным серебром — точно такие же она видела у личной охраны Мулея Исмаилаnote 2.

— Где разместили моих спутников? — спросила она.

— Идем, — ответил мавр, — господин велел мне проводить тебя к ним, когда ты проснешься.

Как и на всех кораблях, предназначенных для морского разбоя или перевозки грузов, на «Голдсборо» не было помещений для пассажиров. Кубрик под бакомnote 3 был достаточно просторен для размещения команды, но не более того. Поэтому эмигрантов поместили в той части нижней палубы, где стояли замаскированные пушки пиратского судна. Спустившись по короткому трапу, Анжелика вновь оказалась в кругу своих друзей, которые уже начинали с грехом пополам располагаться среди тяжелых бронзовых орудий. В конце концов, на их покрытых парусиной лафетах вполне можно было разложить прихваченный впопыхах скудный скарб.

На палубе ночная темнота еще не вступила в свои права, но здесь, внизу, уже царил сумрак, и только через один открытый портnote 4 едва просачивался слабый розоватый свет.

Стоило Анжелике спуститься на орудийную палубу, как ее тут же радостно обступили дети и друзья.

— Госпожа Анжелика! А мы уже думали, что вы погибли.., что вы утонули…

И почти сразу же наперебой посыпались жалобы:

— Тут совсем ничего не видно… Нас держат под замком, словно пленников… Дети хотят пить…

В полумраке Анжелика узнавала их только по голосам. Громче всех слышался голос Абигель.

— Надо позаботиться о мэтре Берне. Он тяжело ранен.

— Где он? — спросила Анжелика, мысленно упрекая себя за то, что совсем о нем забыла.

Ее провели к тому месту, где под открытым портом лежал раненый торговец.

— Мы думали, от свежего воздуха ему станет лучше, но воздух из порта до него не доходит.

Анжелика опустилась на колени рядом с раненым. При розовом свете заката, еще проникавшем в темный трюм, она смогла рассмотреть лицо Берна, и ужаснулась, увидев покрывающую его бледность и застывшее на нем выражение муки, которое не стерло даже беспамятство. Дыхание раненого было медленным и тяжелым.

«Он был ранен, когда защищал меня», — подумала она.

Сейчас Габриэль Берн утратил и силу, и всю свою респектабельность богатого ларошельского торговца и лежал перед Анжеликой с обнаженными широкими плечами и голым массивным торсом, таким же волосатым, как у простого грузчика. В этой его беспомощности было что-то трогательное: лежащий без чувств, ослабевший от боли мужчина, такой же, как и все остальные.

Его спутники, не зная, как ему помочь, разрезали его пропитавшийся кровью черный камзол, а из рубашки наделали тампонов на рану. В таком непривычном виде Анжелика, пожалуй, могла бы его и не узнать. Какая глубокая пропасть пролегла между мирным торговцем-гугенотом, сидящим с пером и чернильницей над бухгалтерскими книгами, и этим мужчиной, полуголым и беззащитным. У ошеломленной Анжелики вдруг мелькнула нелепая, неподобающая мысль: «А ведь он мог бы быть моим любовником…»

Внезапно мэтр Габриэль показался ей очень близким, будто он в какой-то мере принадлежал ей, и она с возросшим беспокойством ласково коснулась его рукой.

— С тех пор, как его сюда принесли, он хоть раз шевельнулся, заговорил?

— Нет. Это странно — ведь его раны на вид не тяжелые. Удар саблей рассек ему плечо и левую сторону груди, но кость не задета. Раны почти не кровоточат.

— Надо что-то делать.

— А что? — снова послышался все тот же раздраженный голос лекаря Альбера Парри. — У меня нет ни слабительного, ни клистира, и поблизости нет аптекаря, к которому можно было бы послать за травами.

— Но вы могли бы по крайней мере взять в дорогу свою врачебную сумку с инструментами, мэтр Парри, — воскликнула Абигель с не водившейся раннее за ней горячностью. — Она бы заняла не так много места!

— Как.., как вы можете, — вознегодовал ученый лекарь, — как вы можете упрекать меня в том, что я забыл свои инструменты, когда меня без объяснений вытащили из постели и чуть ли не в ночной рубашке и колпаке поволокли на это судно, так что я и глаз не успел протереть? И потом, для такого пациента как Берн я мало что мог бы сделать. Я ведь не хирург.