— Не важно, каково ваше происхождение, — пояснил он. — Важна репутация, а репутация правителя — одна из четырех опор трона.
— А остальные три?
— Политика, экономика и военное дело. И ни одной опорой нельзя пренебрегать. Конечно, трон может стоять и на трех ножках. — Он хмыкнул. — Но, во-первых, так менее устойчиво, а во-вторых, может случиться какая-нибудь неожиданность, и тогда останутся только две опоры. Этого мало.
— И моя репутация…
— Ваша репутация безупречна, ваше величество. Народ вас любит.
Она пожала плечами.
— Потому что я одна из них. И за отмену двух налогов… Идемте, граф. Сколько вам нужно денег на первых порах?
— Тысячи три — пять.
— Возьмете их сейчас же. И… Думаю, вы лучше меня понимаете, что нужно делать. — Она обернулась и ожгла его задорной улыбкой. — Только не злоупотребляйте моим доверием. Боюсь, что твердость и даже жестокость в отношении людей легкомысленных и вероломных — тоже достоинство правителя.
Гордон улыбнулся и поклонился в ответ в знак того, что намек понял.
По правде говоря, он нисколько не покривил душой, говоря, что народ любит новую правительницу. Конечно, знатные дворяне вроде Маймера Руйвесского, который, кстати, не появился на присяге и теперь собирался бунтовать, морщили носы, упоминая о происхождении императрицы или рассказывая, что в своих личных комнатах при рабынях и муже она предпочитает носить одежду крестьянок, что отличившихся подчиненных или приятных ей гостей она кормит вареньями собственного изготовления. Аир пришла в ужас, узнав, сколько стоят балы в императорском дворце, и потому объявила, что пока балов не будет, она потребовала, чтоб ей сшили лишь столько нарядов, сколько необходимо, и пока ограничились этим.
Знать презрительно пожимала плечами в ответ на такую «скупость», простолюдины же были скорее склонны относиться к этому одобрительно. Да и странно ли? Мало того, что на юной императрице в их глазах лежало благословение Бога, она еще оказалась так близка им, как никогда не могли бы стать все эти графы и бароны, и уж тем более принцессы. Рутвен понимал, что рано или поздно чернь захочет и в Аир видеть нечто недосягаемое — и по поведению, и по образу жизни, — что им захочется, потолкавшись несколько часов на морозе, увидеть ее хоть издали в таком ослепительном наряде, чтоб это возместило им ожидание, что они буду ждать роскошных зрелищ — ристалищ и представлений, щедрых угощений и цирков. Но можно было надеяться, что к тому времени, когда ремесленникам и крестьянам надоест за чаркой с увлечением обсуждать скромность жизни нынешнего двора, Аир уже привыкнет тратить деньги. И тогда у простолюдинов появится возможность обсудить другие вопросы.
В сокровищнице было пустовато — еще не подвезли новые налоги, зато рассчитались почти со всеми заимодавцами. Императрица отослала слугу за носильщиками и, открыв один из сундуков, поворошила лежащее там золото.
— Надеюсь, вам хватит.
— Насколько я знаю емкость сундуков такого размера, тут как раз пять тысяч.
— Да, я помню, — рассеянно подтвердила она. — Я надеюсь на вас.
Пришли трое носильщиков — дюжих парней, обязательно немых от рождения, таких сюда набирали. Непонятно, зачем нужно было придерживаться этой традиции, поскольку магия давно сделала невозможным проникновение в сокровищницу, даже если знать, где она располагается, но традиция сохранялась. По нынешним временам открыть дверь в помещение, где хранилась казна, могла только Аир и ее казначей, служивший еще Вему и вполне достойный доверия.
Аир кивнула, когда носильщики взяли сундук на палки, а Гордон приказал нести к нему после того, как запечатал своей печатью.
— Вы отправляетесь сейчас? — спросила она у него.
Рутвен качнул головой.
— Несколько позже. Я же не могу ехать один. А у моих помощников здесь есть дела. Так что я отправлюсь завтра, не раньше.
— Ну и отлично. Мне прислали нескольких молодых людей в качестве телохранителей, я хотела бы, чтоб вы их посмотрели.
— С удовольствием, ваше величество.
— Разумеется, вечером, после того, как пообедаете с нами и отдохнете. Обед, мне сказали, будет готов через час.
— Я приду, ваше величество.
Гордон поклонился и отправился в свою комнату — переодеваться. «С нами» означало, что обед будет не приватный, и за столом усядутся не только муж Аир и его четверо друзей, но и большинство советников императрицы, ее министров и помощников. Юная правительница быстро входила в роль и использовала обеды, как правило, для того, чтоб послушать и побеседовать. Сама она почти не ела, так, ковырялась ложечкой в блюде, которое ей подставляли, пила фруктовый напиток, настоянный на ароматных травах, и ломала на мелкие кусочки печенье в вазочке. В результате обед превращался, по сути, в еще один совет, и только опытные придворные, прекрасно знающие цену подобным обедам за столом у правителя, где нужно было все время следить за словами, оставаться начеку и быть готовым отвечать на любые вопросы, связанные со своими служебными обязанностями, умели при этом еще и как-то насыщаться. Разумеется, не теряли своего и рейнджеры, которые больше слушали, чем говорили.
Вечером, отдохнув, Гордон спустился во внутренний двор, один из тех, что не были заняты садами и парками. Этот дворик, который на время дождей и редких снегопадов превращался в крытый, служил для тренировок. Желающие могли поупражняться здесь с мечом или другим каким-то оружием, пообщаться с инструктором, словом, размяться. Здесь же в обязательном порядке занимались гвардейцы внутреннего круга охраны и телохранители.
Сам Гордон нередко бывал здесь, а однажды бился на этом круге в поединке с сыном графа Конгрит на потеху почти всей отдыхающей смене гвардии, не зная, что сам император следит за ним с галереи. Рутвен незаметно хмыкнул. Он был очень молод тогда, лишь на два года старше своего противника, но уже в том возрасте значительно лучше его владел мечом и беспардонно пользовался этим для того, чтоб бесить противника. Он тогда даже не ранил его, но поиздевался всласть. Годом позже юный Конгрит погиб. Довольно глупо.
Гордон поправил свой меч на поясе и оглядел молодых парней, собравшихся у скамей с краю двора. Кое-кого из них он знал и уже теперь мог сказать многое о боевых навыках некоторых, но предпочел не торопиться. Он снял перевязь с ножнами, скинул камзол, в котором был на обеде у императрицы, сбросил все это на одну из скамей и перекинулся парой любезных, ничего не значащих фраз с молодыми людьми. Ждали появления правительницы, которая выразила желание посмотреть на испытание.
Наконец появилась и Аир. С ней рядом шли две служанки и кое-кто из советников, да и по краям дворика набилось немало посторонних, желающих насладиться необычным и занимательным зрелищем. Рутвен, увидев ее, поклонился, вынул из ножен свой меч и кивнул первому претенденту на роль императорского телохранителя.
Граф бился довольно легко, с подчеркнутой непринужденность. Он был ловок как юноша, но и силен. Силой, большей, чем обычно, отличались почти все мужчины благородных семейств, одаренные судьбой долгим сроком жизни. Кроме того, Рутвен был просто талантлив во всем, что имело отношение к военным искусствам, он любил эту игру — кто кого, кто будет внимательней и быстрей — эту радость молодых мускулов, стремительного движения, когда схватка не угрожала жизни. Сейчас же было именно так. Он и раньше любил дуэли — по юности, по дурости. Теперь предпочитал такие вот то ли тренировки, то ли дружеские схватки.
Хельд, вышедший из внутренних помещений вслед за Аир, несколько припоздав, остановился поодаль. Несколько минут он довольно равнодушно наблюдал за поединками, а потом перевел взгляд на жену, которая стояла к нему в профиль и его не видела.
Аир, замирая от восхищения, следила за ловкими, уверенными движениями Рутвена, не отрывая глаз. Губы ее чуть приоткрылись, лицо зарумянилось, и Хельд подумал, что давно уже не видел ее такой восторженной. На этот раз восторг ее был обращен не к нему, и через мгновение что-то очень неприятное пронзило его разум и сердце. Он не знал, как называется это чувство, никогда прежде с ним не сталкивался, но ему почему-то вдруг остро захотелось спрыгнуть с галереи вниз и набить Гордону морду. А потом… А потом утащить Аир в спальню, и там сделать то, что со дня свадьбы он так и не сделал, заботясь о жене, а больше о себе самом, потому что не хотел пока столкнуться с необходимостью возиться с детьми. «Глупец, — подумал он о себе с досадой. — В этом-то все и дело. И чего ты тянул? Сам виноват…»
