Они ушли из Приуральского на рассвете, когда поселок еще спал, и было так тихо, что отчетливо доносился шум далекого Еремеевского переката.

Путь до Шантыма занял неделю.

Потом эта неделя вспоминалась им как что-то приятное, легкое и безмятежное. И действительно, им хорошо жилось эту неделю.

Они вставали в шесть и, торопливо позавтракав, снимались с лагеря. Первой уходила маленькая лодка Сергея, вместе с ним – Валентин и Харлампий. Они должны взять образцы пород, наметить точки для измерений и снять показания одним гравиметром. Все остальное – на второй лодке. Она тяжела, неповоротлива, нагружена сверх всякой меры, и ее борта лишь на ладонь возвышались над водой. А река становилась все мельче, все неспокойнее, перекаты все чаще. За рулем бессменно сидел Андрей. Пробовал Николай заменить его, но на первом же перекате срубил шпонку и больше за руль не садился. Из Олега кормчего тоже не вышло – на самой быстрине, когда ему показалось, что винт вот-вот ударится о дно, он заглушил мотор, и их сразу отбросило назад, развернув боком к течению. Это могло кончиться плохо – лишь в полуметре от носа лодки промелькнул серо-зеленый камень, притаившийся под самой поверхностью воды. А иногда этих камней было так много, что их путь напоминал трассу слалома. Но самые большие неприятности ожидали на перекатах. Бывало так, что перекаты загораживали всю реку, и тогда приходилось глушить мотор, лезть в воду и на руках тащить лодку. Правда, это случалось не часто – обычно Андрею удавалось найти проход. А вообще-то жизнь в эти дни была просто великолепна. Они с удобством устраивались на спальных мешках, досматривали прерванные сны, пели песни, глядели на берега...

А красота кругом была невиданная, неслыханная! Им, закоренелым горожанам, только в фильмах приходилось видеть что-то подобное, но там не тронутая человеком, дикая красота мелькала на несколько мгновений и не вызывала ни удивления, ни радости...

Тайга была необыкновенно густа, и стоило отойти от берега на несколько шагов, как они всюду натыкались на завалы. Казалось, будто какой-то гигант, забавляясь, накидал обомшелые валуны, огромные, в три обхвата, деревья, догнивающие среди могучих собратьев, опутал всю тайгу зарослями, наплел затейливые узоры из вереска, березняка, папоротника... И словно кровельщик, искусный и умелый, так прикрыл землю плотным покрывалом из мохнатых елочных лап, что внизу всегда властвует тьма, и лучи солнца даже в самые яркие дни не пробиваются туда. И когда попадаешь в эти влажные сумерки, невольно приходит в голову мысль: это что-то необыкновенно далекое и древнее, как само время...

Нередко попадались гари – черные, обожженные стволы угрюмо торчат среди молодой зелени, протягивая к небу свои мертвые искалеченные руки...

Правый берег Илыча крутой, стремительное течение все время размывает его и сбрасывает в реку деревья, и почти на каждом шагу встречались низко склонившиеся над водой ели, в отчаянии уцепившиеся за землю. Иногда прямо на глазах деревья с шумом падали в воду и где-нибудь тут же, неподалеку, застревали на отмели или на перекате.

Через каждые пять километров люди останавливались и делали измерения. Андрей вытаскивал свою «кастрюлю» – так все в отряде называли гравиметры, – Олег раздвигал козлы для магнитометра, Валька с сосредоточенным видом трещал радиометром. Стоило выйти из лодки, как на них набрасывались полчища комаров. Минут десять на берегу стояла сплошная ругань – они не скоро привыкли к свирепости и кровожадности этого многочисленного племени крылатых.

Двадцать намеченных километров они обычно проходили к полудню. Если делали двадцать пять, считали, что им повезло.

После обеда Андрей сразу отправлялся в обратный рейс. С ним поочередно ездили Сергей и Олег. Вечером – полтора часа вычислений. Это приходилось делать сразу, чтобы убедиться, не слишком ли велика ошибка. В итоге получалась одна трехзначная цифра. Если она была меньше 0.500, все в порядке. Если больше, надо возвращаться назад и проделать все сначала.

Но в ту неделю все шло нормально, и прежде чем лечь спать, они намечали маршрут следующего дня. В одиннадцать они забирались в спальные мешки, и последнее, что связывало их с миром в этот день, – высокий дрожащий гул за тонкими стенками наглухо закупоренной палатки-серебрянки – гудели комары...

Утром все начиналось сначала. Вверх, вниз, вверх... И наконец, долгожданное устье Шантыма. И оказалось, что они даже не могут войти в него – Шантым выбрасывал в Илыч все, что нес с собой с гор, и река была перегорожена длинной широкой отмелью.

Андрей с трудом провел лодку слева, около самого берега, и попытался зайти в Шантым сверху, по течению, но и это не удалось – глубина здесь была не больше двадцати сантиметров. Тогда они все слезли в воду, подняли мотор и на руках протащили тяжело нагруженную лодку в Шантым.

Мы поставили лодку рядом с лодкой Сергея и вышли на берег. У костра на корточках сидел Харлампий, готовил обед. Он хмуро посмотрел на меня, сплюнул в огонь и отвернулся.

– Где остальные? – спросил я его.

Харлампий пожал плечами и ничего не ответил.

Я разулся, вылил воду из сапог, протянул ноги к огню.

Стал накрапывать дождь, и ребята быстро поставили палатку и забрались в нее, а я остался сидеть у костра – все равно я был весь мокрый.

Сзади подошел Валентин и бросил на траву четырех крупных хариусов. Лицо у него было мрачное, в черной бороде мелкими бусинками блестели капли воды.

– Ну, вождь, как дела? – с усмешкой спросил он.

– Отлично, – в тон ему ответил я.

– Будто бы? – прищурился он. – А мне сдается, что скверно. Харлампий вон поговаривает, что неплохо бы и назад повернуть.

Харлампий ничего не сказал и опять сплюнул в костер.

– Рано отходную напеваешь, доктор.

– А ты на реку погляди, – кивнул он.

– Поглядим... Сергей где?

– Ушел на разведку. Будет план сочинять, как на Шантым с помощью божьей взобраться.

Мне очень не нравилось, как он говорил, но я промолчал, надел плащ и пошел вверх по Шантыму.

Река была мелкая и очень быстрая. Я подумал, что так мелко только здесь, в устье, а дальше будет глубже, и, может быть, удастся пройти на моторах, и я пошел дальше, чтобы посмотреть.

Через полчаса я встретил Сергея. Он шел прямо по воде, мокрый по пояс, из-под капюшона торчала только мокрая борода.

– И ты сюда, – сказал он, не удивившись моему появлению, и предложил: – Давай-ка сядем, что-то устал я.

Я не стал расспрашивать его, и немного погодя он заговорил сам:

– Опоздали мы все-таки, Андрей. Я километра на два вверх прошел, и везде то же, что и здесь, – мели, перекаты, камни... Думал, что хотя бы до середины удастся подняться на моторах, а не выйдет...

Вечером, когда все собрались у костра, Сергей сказал:

– Итак, вот наши перспективы: до перевала семьдесят километров. Моторы на Шантыме нам уже ни к чему – придется идти на шестах, по-бурлацки, и иными, столь же «современными» способами. Лодки сейчас бросить мы не можем – на себе много не унесешь. Но и с этим грузом далеко не уйти. Значит, завтра производим самую беспощадную чистку всего имущества, и если не сумеем выкинуть половину, останется только повернуть назад. Но мы выкинем три четверти, если понадобится, и все-таки пойдем вперед. Так что на эту тему дискуссий не будет. Так?

Харлампий покрутил коротко остриженной головой, а Валька Маленький уныло посмотрел на Сергея и отвел глаза. Никто не сказал ни слова.

– Ну что ж, отлично, буланчики, – сказал Сергей. – А теперь спать, спать...

Потом Олег много раз вспоминал долгий путь от Шантыма до перевала и видел перед собой что-то бесконечно длинное и серое, однообразное и утомительное. И хотя были и солнечные дни, отчетливо помнились только сырость, дождь, холод, и низкое бурое небо над головой, и дождь, дождь, дождь...