– Катя, ничего не стоит сказать, что вы хотите продавать, – заметил Луис. – Это позволит султану закончить бумажные формальности. Если между тем произойдет что-то, что нас не устраивает в условиях, мы можем аннулировать сделку. Но таким образом мы гарантируем себе то, с чем, думаю, все мы согласны – вполне справедливую цену.

Кате был ясен смысл сказанного. Поскольку она являлась держателем большей части акций, постольку судьбы Джасмин, Луиса и Пьера находились в ее руках. Если она проявит нерешительность или откажется, это приведет к миллионным потерям в их активах.

Катя обвела взглядом всех сидевших за овальным столом:

– Все ли вы хотите начать продажу на этих условиях?

– Да, все, Катя, – ответила Джасмин. Катя вновь глубоко вздохнула:

– Знаю, что вам бы хотелось получить немедленный ответ, но прошу прощения, я не могу этого сделать. Поверьте, я понимаю, что поставлено на карту, но мне нужно время, чтобы хотя бы самой разобраться в этих делах. Но обещаю позвонить вам завтра до полудня.

– Мы вас понимаем, Катя, – заверила ее Джасмин. – И с уважением отнесемся к вашим пожеланиям. Так же как в конечном итоге и вы отнесетесь к нашим пожеланиям.

Над морем спускались сумерки, янтарные волны освещали холмы Джуни, согревая покой усопших. Катя сидела на каменной скамье у могилы Арманда Фремонта. Ветер уже погулял на ней, разметал положенные там цветы. Катя дотронулась до мраморной плиты, такой ужасно холодной. Она думала, что даже жаркое солнце Ближнего Востока не сможет когда-либо согреть эту плиту.

«Почему вы так поступили? Почему вы все оставили мне? Что вы хотите, чтобы я сделала с этим?»

А может быть, большой тайны и не было в этом? Может быть, ответ содержится в словах Джасмин? Катя думала о том, как обокрали счета и как легко можно будет восстановить их с таким количеством денег. Одновременно удастся возвратить Эмилю Бартоли его честное имя и репутацию.

«Тогда я снова смогу возвратиться домой… Даже управление окружного прокурора больше не поверит, что я несу вину, если все будет восстановлено в том виде, как было прежде. На мне не останется позорного пятна. Я смогу вернуться к своей работе…»

Катя глубоко задумалась обо всем этом. Верно, она могла вернуться к своей привычной жизни и собрать осколки. Но разве этого достаточно? А как поступить с жизнью, которую она ведет здесь? Неужели она откажется от своего обещания Арманду найти преступника и выяснить, почему произошло убийство?

Эти вопросы породили массу других. Например, почему Арманд оставил ей в наследство казино, обременил ее и обязательствами и необходимостью выбирать решения? Это не укладывалось в сознании. Его жизнь проходила в атмосфере интриг. Если бы он знал, что может превратиться в объект нападения, то разве он не позаботился бы о том, чтобы его дело продолжили другие? Она припомнила их разговор в тот вечер в ресторане гостиницы «Сент-Джордж», объяснения Арманда о связях казино с «Интерармко», служившего ему глазами, ушами и карающими руками на всем Ближнем Востоке.

«Разве нет никого другого, кто продолжил бы его дело? А члены его семьи? Почему он не доверил им самое дорогое, что у него было в жизни?»

Она опять провела рукой по надписи на надгробной плите как слепая женщина. Ответ пришел по мере того, как заходившее солнце скрывалось в морской воде.

«Казино принадлежало Арманду, но «Интерармко» создал не он один, он открыл его вместе с моим отцом! А я последняя в роду Мейзеров…»

Эти мысли подтолкнули ее дальше. Она припомнила забавные замечания Джасмин об отношении Арманда к Кате, о том, что это была не только вежливость или беспокойство.

«Он влюбился в меня. Он оставил мне свое дело, потому что верил мне. А верил он мне потому, что полюбил меня…»

Катя вся задрожала – такое впечатление произвело на нее это открытие. Она знала, что не ошибается. Она ощущала это всеми фибрами своей души. Но тогда почему Арманд не раскрылся в своих чувствах? Почему он никогда даже не намекнул об этом?

Может быть, он и намекал, да она не заметила… Потому что ее слишком ослепила ее собственная любовь к нему.

Катя посмотрела на могильную плиту. Почему она не очнулась раньше и не рассказала ему о своих чувствах?

Звук за спиной заставил Катю живо повернуться, ладони автоматически сжались в кулаки. Перед ней предстал молодой священник с волосами до плеч, с длинной остроконечной бородой. С его шеи свисал тяжелый серебряный крест, а головной убор говорил о его принадлежности к греческой Православной Церкви.

– Вы – Катерина? – спросил он, ни на мгновение не отрывая от нее взгляда.

– Да… да. Это я.

– Тогда пойдемте со мной.

– Кто вы такой?

– Меня зовут брат Грегори. Я принадлежу к ордену Третьего Креста.

– Что вам от меня нужно?

– Пойдемте со мной, – повторил монах. – Это все, что я могу сказать. Пожалуйста, я не причиню вам зла. Наш настоятель монастыря должен сказать вам что-то важное.

Катя несколько отошла в сторону, не поворачиваясь спиной к монаху.

– Послушайте, я не знаю, кто вы такой и что все это означает… – Конец фразы повис в воздухе, когда краешком глаза она увидела Салима. Огромный турок кивнул в сторону монаха, после чего Катя немедленно отбросила все опасения.

– Мы могли бы воспользоваться машиной… – предложила Катя.

Грегори мягко улыбнулся и указал на повозку с сеном, которая стояла у ворот кладбища.

– Любопытствующий глаз не замечает смиренных. Увидев, что Салим возвратился в машину и уехал в противоположном направлении, она почувствовала себя абсолютно незащищенной.

– Куда он поехал? – крикнула она.

– Он не может последовать за нами. – Брат Грегори протянул ей накидку с капюшоном. – Пожалуйста, наденьте это.

– Последовать куда? – спросила Катя. – Я не сделаю и шага, пока вы мне не объясните, что тут происходит.

– Я бы вам ответил, если бы смог, – пояснил тот. – Но я всего лишь ваш провожатый. Вы должны верить, мадемуазель. – Жестом он показал на накидку: – Пожалуйста, мы не можем мешкать.

Неохотно Катя набросила на себя накидку из грубой ткани и опустила на голову капюшон. «Я настоящая идиотка!» Брат Грегори взобрался на повозку и протянул руку Кате, чтобы помочь ей подняться на подножку. Монах щелкнул хлыстом по бокам лошади, и повозка покатилась вперед. Они ехали при свете звезд и луны по пыльной дороге, которая пролегла вдоль берега подобно изношенному кожаному ремню, совершенно заброшенной в пользу современной автострады в миле от берега. Они проезжали мимо неосвещенных ферм. В воздухе стоял сильный запах созревающих плодов. Встречались маленькие, ярко освещенные магазинчики, откуда до слуха Кати доносились звуки музыки и смеха. Проехав несколько миль, они повернули в направлении холмов, растянувшихся вдоль берега. Дорога стала уже, а потом совсем пропала, превратившись в тропинку с глубокой колеей для двух колес, которая терялась где-то среди холмов. Катя много раз крутилась на сиденье, чтобы взглянуть на огни Бейрута, которые превратились теперь в искорки бриллиантов на фоне черного полога. Чем дальше отступал от нее город, тем больше росли ее опасения. И все же каждый раз, когда она собиралась прервать эту авантюру, любопытство не позволяло ей сделать этого.

«Может быть, это потому, что, как сказал монах, я верю?»

В темноте появились очертания монастыря, совсем неожиданно. Старинное здание, построенное во времена Второго крестового похода. Оно стало единственным святым местом в арабском мире, которое не было разграблено и покинуто его обитателями. Катя продрогла, когда повозка, скрипя, подкатила к воротам. Здесь находилась святая земля, но тут было и еще что-то такое, что не имело отношения к святости.

Брат Грегори дернул за веревку входной двери.

– В помещение вас проводит кто-нибудь другой, – сказал он, натягивая вожжи. – Да благословит вас Господь, Катерина Мейзер.

Катя смотрела, как Грегори отъезжает, и хотела его позвать, когда дверь отворилась. Перед ней появился древний старик со сморщенным лицом, похожим на печеное яблоко, его сопровождали два более молодых монаха.