Но он не потерял самообладания. Он вел пресс-конференцию, как вел бы ее глухой. Она не смогла бы придумать лучшего сравнения — он говорил с такой серьезностью, как будто бы и не слышал ничего, кроме своей внутренней тревоги.

Он говорил только о Зебре. Раздали фотографии, показали ее портрет на экране. Где она? Кто-нибудь видел ее? Это было самое важное. Он избегал длинных и подробных разъяснений, отвечал коротко, отметал вопросы, на которые не считал нужным отвечать. Он говорил только то, чего не сказать было просто нельзя. «Есть какая-то связь, и мы пока ее не до конца понимаем, — закончил он. — Пожары в церквах, две убитые женщины, сожженные заживо животные. Мы даже не до конца уверены, что эта связь есть. Но мы совершенно уверены, что девушке, о которой идет речь, угрожает опасность».

Какая опасность? Кто опасен? Что вы еще можете сказать? Недовольные журналисты засыпали его вопросами. Линда заметила, как он поднял невидимый щит, он снова стал глухим. Вопросы отскакивали от него без ответа. Лиза Хольгерссон не сказала ни слова, она просто вела пресс-конференцию, указывая на того или иного журналиста. Свартман подсказывал отцу детали следствия.

Конференция закончилась как-то внезапно. Он поднялся с таким видом, словно терпению его пришел конец, поклонился и вышел из комнаты. Журналисты выкрикивали вслед вопросы, но он только поводил плечами. После чего он взял куртку и ушел.

— Он всегда так делает, — сказал Мартинссон. — Ему надо себя выгулять. Как будто бы он сам себе собака. Сделает круг и придет.

Через двадцать минут он ворвался в коридор. В комнате для конференций стопкой лежали привезенные разносчиком пиццы. Он закричал, что некогда жрать, что надо торопиться, накричал на девчушку из канцелярии — она якобы не принесла ему какие-то бумаги, и захлопнул дверь в комнату.

— В один прекрасный день он захлопнет дверь и выкинет ключи, — прошептал ей в ухо сидевший рядом Стефан Линдман. — Мы превратимся в каменные статуи, и лет эдак через тысячу нас найдут при раскопках.

Вошла только что приехавшая из Копенгагена Анн-Бритт — у нее была такая одышка, как будто она бежала всю дорогу туда и обратно.

— Я говорила с этим Ульриком Ларсеном, — сказала она и протянула Линде фотографию.

Это был он. Тот самый, кто угрожал ей, если она не перестанет разыскивать Тургейра Лангооса, а потом сшиб ее с ног.

— Он изменил показания. Теперь уже и речи нет об ограблении. Но по-прежнему отрицает, что угрожал Линде. Какое-либо другое объяснение дать отказывается. Он, вообще говоря, довольно странный священник. Прихожане говорят, что в последнее время его проповеди просто дышали ненавистью.

Курт Валландер прервал ее, подняв руку:

— Это очень важно. Что значит — в последнее время? И в каком смысле — дышали ненавистью?

Анн-Бритт полезла за блокнотом.

— Последнее время — я поняла так, что в последние несколько месяцев. А насчет того, что дышали ненавистью — он все время только и говорил о Судном Дне, о кризисе христианства, безбожии и страшном наказании, которое постигнет всех грешников. Ему уже делали замечания — и община в Гентофте, и епископ. Но он продолжал свое.

— Надеюсь, ты спросила самое важное?

Линда не поняла, что он имеет в виду. Но когда Ани-Бритт ответила, она почувствовала себя дурой.

— Его точка зрения на аборты? Я его спросила напрямую.

— И что он ответил?

— Ничего. Сказал, что не хочет со мной разговаривать. Но в своих проповедях он не раз говорил, что аборт — страшное преступление, а за страшное преступление полагается страшное наказание.

Она коротко изложила свои выводы: пастор Ульрик Ларсен каким-то образом замешан в происходящем. Но в чем и как? На это ответа пока нет.

Она села. Открылась дверь, и вошел Нюберг.

— Теолог пришел.

Линда огляделась — похоже, никто, кроме ее отца, не понял, о ком идет речь.

— Давай его сюда.

Нюберг скрылся. Курт Валландер пояснил:

— Мы с Нюбергом все пытались понять, что там такое понаписано в этой Библии, найденной в избушке на курьих ножках, где убили Биргитту Медберг. И не поняли. Кто-то вписывал в текст поправки, прежде всего в Откровение Иоанна, Послание к Римлянам и в отдельные места Ветхого Завета. Но что это за поправки, о чем они говорят? Есть ли в них какая-то система? Мы поговорили со Стокгольмом, но у них нет экспертов в этой области. Тогда мы обратились в теологический институт при Лундском университете. Доцент Ханке обещает нам помочь — встречайте!

Доцент Ханке, ко всеобщему удивлению, оказался красивой женщиной с длинными светлыми волосами, в черных кожаных брюках и свитере с глубоким вырезом. Линда заметила, как встрепенулся отец. Он вышел из-за стола, пожал ей руку и указал на специально поставленный стул рядом с Лизой Хольгерссон.

— Меня зовут София Ханке, — сказала она. — Я доцент, моя докторская диссертация посвящена изменению христианской парадигмы в Швеции после Второй мировой войны.

Она открыл портфель и достала Библию — ту самую.

— Необыкновенно увлекательно, — сказала она. — Пришлось читать с сильной лупой, но я расшифровала все записи. Прежде всего я хочу сказать, что писал один и тот же человек. И даже дело не в почерке — если вообще можно говорить о почерке, когда такие мелкие буквы, нет, главное — содержание. Я, конечно, не могу сказать, кто это писал и зачем. Но в этих записях есть система, или, вернее сказать, логика.

Она открыла блокнот и продолжила:

— Я приведу пример, чтобы лучше объяснить, о чем я говорю, что я по этому поводу думаю и вообще, что это все собой представляет. Седьмая глава Послания к Римлянам апостола Павла. — Она прервалась и оглядела комнату. — Кто из вас хорошо знаком с библейскими текстами? Вы же не проходили это в полицейском училище?

Все смущенно покачали головами, а Нюберг неожиданно заявил:

— Я каждый вечер читаю отрывок из Библии. Чтобы быстрей уснуть.

Все заулыбались, а София Ханке засмеялась — ей очень понравился комментарий Нюберга.

— И я могу это понять, — сказала она. — Да и спросила я больше из любопытства. В седьмой главе, где речь идет о склонности человека к греху, говорится: «Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю». Между строками писавший меняет местами добро и зло: «Злое, которого хочу, делаю, а доброго, которого не хочу, не делаю». Все поставлено с ног на голову. Один из основополагающих тезисов христианства — человек стремится к добру, но по каким-то причинам всегда находит причины сделать зло. Но измененный текст говорит, что люди даже и не хотят делать добро. Есть и другие похожие записи. Пишущий все время меняет местами посылки и выводы, ищет новый смысл. Легче всего, разумеется, склониться к мысли, что это сумасшедший. Полно историй, и часть из них наверняка правдивы, о людях, долгое время находящихся в психиатрических учреждениях, которые все свое время посвящают сочинению новых библейских книг. Но в нашем случае мне не кажется, что он сумасшедший. Во всех его записях присутствует некая, я бы даже сказала напряженная, логика. Можно думать о том, что этот человек ищет в Библии какой-то доселе скрытый смысл, что-то зашифрованное, то, чего нет в словах. Он — или, может быть, она — ищет между слов. Таково мое мнение.

Она замолчала и снова огляделась.

— Могу привести еще примеры. Но я понимаю, что у вас мало времени. Лучше задавайте вопросы, а я постараюсь на них ответить.

— Логика, — сказал Курт Валландер. — Какая логика может быть в этом абсурде?

— Далеко не все в записях абсурд. Есть очень ясные и простые мысли.

Она полистала блокнот.

— Там не только записи между строками, где он подправляет Библию. Есть и другие записи, прямо на полях. Вот, например: «Жизнь научила меня простой мудрости — кого Бог любит, тот и счастлив».

Линда видела, что отец проявляет все больше нетерпения.

— Почему люди так поступают? Почему мы находим священное писание в хижине, где зверски убили женщину?