От вокзала до гостиницы, где я тогда его увидела, я шла несколько часов. В вестибюле спала на стуле какая-то толстая тетка. Я разозлилась — она заняла мое место. Никто не имеет права сидеть на этом священном стуле! Я увидела своего отца, когда сидела на этом стуле, и он увидел меня, когда я сидела на этом стуле! Я пошла и растолкала храпящую тетку. Она вздрогнула. Я сказала, что ей придется пересесть, так как сейчас будут менять мебель. Она послушалась. Почему она решила, что я имею какое-то отношение к отелю, непонятно — на мне был плащ, волосы мокрые и слипшиеся от дождя. Я села на стул и посмотрела в окно. Там никого не было. Но я почему-то была уверена, что если сидеть на этом стуле достаточно долго, отец обязательно появится.

Она прервалась и ушла в туалет. Где-то вдали все еще погромыхивал гром. Наконец она вернулась и продолжила:

— Так я и сидела на этом стуле у окна. Уже администратор начал поглядывать на меня с подозрением. Тогда я заказала номер. Но старалась находиться там как можно меньше. Чтобы скрыть, что я просто сижу и кого-то жду, купила тетрадь и стала изображать, будто что-то записываю. На второй день моей бессменной вахты опять явилась толстуха. Я даже не заметила, откуда она взялась. Наверное, подглядывала за мной, а теперь подумала, что наконец-то меня разоблачила. В ее глазах я выглядела мошенницей. «Ты обманом заняла мое место! Ты сказала, что будут менять мебель!» Она была так возбуждена, что я испугалась, что ее хватит удар. Тут я подумала, что ни один человек не станет врать, что сидит именно на этом стуле, потому что ждет, когда появится его пропадавший почти четверть века отец. О многом можно лгать, но не об этом. И знаешь — она сразу мне поверила. Даже тени сомнений у нее не возникло. Она села на соседний стул, на случай, если мне станет скучно. Это было какое-то безумие — она непрерывно говорила. Она приехала в Мальмё с мужем — он участвовал в какой-то конференции по мужским шляпам. Ты можешь смеяться, мне-то тогда смешно не было, но она описала в деталях, как мрачные дядьки сидят в тесном конференц-зале и обсуждают, какие модели шляп станут модными в следующем сезоне. Она сидела и кудахтала и кудахтала, словно служила обедню какому-то неизвестному шляпному богу. Я уже начала подумывать, не задушить ли мне ее. Но постепенно я привыкла — ее слова проносились мимо меня, как ветерок, которого даже и не замечаешь. Потом за ней пришел муж, такой же толстый, как и она. На нем была широкополая и наверняка очень дорогая шляпа. Мы с толстухой даже не представились друг другу. Она сказала ему: «Эта юная дама сидит здесь и ждет своего отца. Уже долго ждет». — «Как долго?» — спросил он и приподнял свою шляпу. «Скоро уже двадцать пять лет», — сказала она. Он посмотрел на меня, задумчиво и оценивающе, но прежде всего — с восхищением. Этот гостиничный вестибюль с его блестящими, холодными стенами и запахом концентрированного стирального порошка на какой-то момент превратился в храм. «Никогда не надо ждать слишком долго», — сказал он, надел шляпу, и они ушли. Все это было совершенно непостижимо, полный абсурд, но именно поэтому странно-убедительно.

Я просидела на этом стуле почти двое суток. Потом пошла в свой номер и заснула. В номере в мини-баре были крошечные бутылочки со спиртным, несколько банок пива и какие-то пакетики с орешками. Мне кажется, я все это время больше ничего не ела и не пила. Потом я вдруг подумала, что отец, наверное, вовсе и не собирается возвращаться на это место. Я ушла из гостиницы, номер пока оставила за собой. Плана у меня никакого не было, я бродила по паркам, вдоль каналов, забрела в гавань. Он когда-то уехал, чтобы найти свободу, которую Генриетта дать ему не могла. Поэтому я старалась искать его на открытых местах. Много раз мне казалось, что я его вижу. У меня начинала кружиться голова, я хваталась за ближайшую стенку или столб, но каждый раз оказывалось, что я ошиблась. Помню, я решила, что мой отец притворяется и всегда притворялся кем-то другим. И вдруг мое желание его найти во что бы то ни стало обернулось яростью. Я по нему тоскую, а он продолжает меня унижать! Словно бы дразнит меня — появляется на секунду, а потом исчезает вновь… И тут я начала сомневаться. Почему я так уверена, что это был он? Все говорит за то, что это не он. Я приняла за него кого-то другого. Я обошла все парки Мальмё, все время шел дождь, и я разрывалась между отчаянием и внезапно возникающим знанием, что это точно был он. Последние два дня я днем спала, а ночью бродила по городу. То и дело у меня возникало ощущение, что он прячется где-то рядом, в темноте. Последнюю ночь я пошла в Пильдаммский парк. Было три часа ночи. Я крикнула в темноту: «Папа, где ты?» Но никто не ответил. Я простояла там до рассвета. И тут я поняла, совершенно ясно и недвусмысленно, что прошла последнее испытание в моих отношениях с отцом. Я ходила как в тумане, воображала, что он вот-вот покажется, и в конце концов все-таки вышла из этого тумана. Теперь я знала, что его не существует. Нет, может быть, и существует, может быть, он еще жив, но для меня он отныне будет миражом, иллюзией. Время от времени я могу помечтать о нем — иллюзии ведь для того и существуют, но для меня его уже нет среди живых. Мне некого ждать и не на кого злиться. Теперь он исчез окончательно. Двадцать четыре года я в глубине души не считала его пропавшим без вести. Теперь, когда мне показалось, что он вернулся, я поняла наконец, что он не вернется никогда.

Гроза постепенно удалялась на запад. Анна замолчала и внимательно разглядывала свои пальцы. Казалось, она непрерывно проверяла, все ли они на месте. Линда попыталась представить, как бы она повела себя, если бы исчез ее отец. И не смогла. Он всегда будет рядом — огромной, чуть пригнувшейся тенью, то милой и теплой, то холодной, — он всегда будет ходить вокруг нее кругами и приглядывать, как бы с ней чего не случилось. Линда вдруг ужаснулась — ей пришла мысль, что она совершила страшную и непоправимую ошибку, решив идти по стопам своего отца. Зачем я это сделала? Он раздавит меня своим дружелюбием, своим пониманием и любовью, все эти чувства, собственно говоря, он должен бы обратить не на нее, его собственную дочь, а на другую женщину.

Она постаралась отбросить эту мысль. Это несправедливо — не только по отношению к отцу, но и к ней самой.

Анна подняла голову, оторвавшись от созерцания собственных пальцев.

— Все позади, — сказала она. — Это была всего лишь тень в окне. Теперь он исчез и никогда не вернется. Я могу опять приступить к занятиям. Мне очень жаль, что я причинила тебе беспокойство.

Интересно, знает ли она про убийство Биргитты Медберг? Вот еще вопрос, пока не имеющий ответа, — что связывает ее с убитой? А с Вигстеном в Копенгагене? Может быть, имя Тургейра Лангооса тоже есть в каком-то из ее дневников? Надо было их все прочитать, подумала Линда. Что за разница — прочитать в чужом дневнике одну страницу или тысячу? Это как сломать сургучную печать, из тех, что отец всегда упрямо ставил на пакеты с рождественскими подарками. Взломал одну дверь, а все остальные не заперты.

Она все еще не могла успокоится, тревога пока не прошла. Тем не менее она решила не задавать никаких вопросов.

— Я была у твоей матери, — сказала Линда. — Она казалась совершенно спокойной. Я предположила, что она знает, где ты.

— Я не сказала ей про отца.

Линда вспомнила слова Генриетты — Анна всегда думает о пропавшем отце, что она встречает его по пять раз в неделю. Но кто из них врет или, может быть, преувеличивает? Ладно, сейчас это не важно, решила она.

— Я заезжала вчера и к своей мамаше, — сказала она, переводя разговор. — Хотела сделать ей сюрприз. Это мне удалось, даже чересчур.

— Она была рада?

— Не особенно. Я застала ее совершенно голой в кухне с бутылкой водки.

— Ты до этого не знала, что у нее проблемы со спиртным?

— Я и сейчас не знаю, есть ли у нее эти проблемы. Кто угодно может напиться среди бела дня.

— Ты права, — сказала Анна. — Но мне надо выспаться. Я постелю тебе на диване.