Линда перегнулась и заглянула под сиденье. Там должна лежать щетка — Анна чистила ею сиденье. Щетка была на месте. Но ее трогали. Она открыла бардачок и медленно и последовательно проверила содержимое. Все на месте. Что это означает? Тот, кто искал, не нашел ничего ценного. Приемник не представлял для него интереса. Его интересовало что-то другое. Но если додумать эту мысль до конца, пользуясь опытом многолетней войны с Моной, то напрашивается мысль: стащить радио — самый простой способ скрыть свои истинные намерения. Тогда Линда бы даже не заподозрила шпионажа, просто обругала бы себя — поленилась запереть машину.

Нет, это какая-то не особенно хитрая мамаша, подумала она.

Дальше этого умозаключения она не продвинулась. Никаких выводов сделать она не могла. Никакого ответа на вопрос, кто бы это мог быть и почему этот кто-то рылся в ее вещах. Она вышла из машины, передвинула сиденье вперед и огляделась. Человек, которого я видела против света. Я увидела знакомый затылок и решила, что это Аннин отец. Она раздраженно тряхнула головой — уж ей-то незачем играть в эти игры. Анна-то, конечно, вообразила, что это ее отец был там, на улице. Может быть, ее разочарование было настолько огромно, что она просто взяла и уехала, повинуясь внезапному импульсу. Это за ней водилось: вдруг исчезает неизвестно куда. Так рассказывала Зебра. Зебра немного помогла ей заполнить провалы, образовавшиеся за годы, что Анна и Линда были далеки друг от друга. Но Зебра рассказала и другое — кто-то, хотя бы один человек, всегда знал, куда она подевалась. Она никогда не исчезала бесследно.

А кому она сейчас оставила свой след, подумала Линда. В том-то и беда, что я не могу найти этого кого-то.

Она вышла на покрытую гравием площадку, бросила взгляд на голубей, носящихся вокруг церкви, и пошла к таинственному дому. Там по-прежнему никого не было. Дом купил человек по имени Тургейр Лангоос. Заплатил наличными.

Она обошла дом, скользнув отсутствующим взглядом по каменным скамьям. Тут, оказывается, росли кусты смородины, красной и черной. Она сорвала несколько кистей и съела. Снова вспомнила Мону. Почему она всего боялась? Ее подглядывания и обыски были продиктованы вовсе не любопытством — страхом. Но чего она боялась? Что я окажусь вдруг кем-то не тем, кто я есть? Конечно, девятилетняя девочка может и притворяться, у нее могут быть секреты, но вряд ли она может сознательно вести двойную жизнь и быть испорченной настолько, что приходится ворошить ее майки и трусы, чтобы понять, что собой представляет твой собственный ребенок.

Тайный конфликт вышел наружу, когда Мона нашла ее дневник и потихоньку прочитала. Линде тогда было тринадцать лет, дневник был спрятан за отошедшей доской в гардеробе. Сначала она была уверена, что там его никто не найдет. Но в один прекрасный день поняла, что тайник ее раскрыт. Дневник был слишком глубоко засунут в дыру. Она знала точно — дневник нашли. Она и сейчас помнит, в какую ярость тогда пришла. В тот момент она ненавидела мать всеми фибрами души. Отщипывая ягоды кисточку за кисточкой, она думала, что, может быть, никогда в жизни не испытывала такой острой ненависти, как тогда, когда ей было тринадцать и она раскрыла предательство собственной матери.

Она решила поймать мать на месте преступления. На первой странице дневника она написала, что знает, что Мона втихую читает ее дневник, что она рыщет в ее вещах. Положила дневник в тайник и пошла в школу. На полдороге решила прогулять — все равно у нее не было сил сосредоточиться на занятиях. Вместо школы она провела весь день, шляясь по магазинам. Она пришла домой вся в холодном поту. Но мать встретила ее так, как будто ничего не случилось. Ночью, когда родители уснули, она вынула дневник и увидела, что после ее обвинений Мона написала несколько слов. Ни слова в свое оправдание, ни извинений — ничего. Только обещание: «Обещаю больше не читать».

Она незаметно для себя объела оба куста смородины. Мы об этом никогда не говорили. Думаю, что она больше не шпионила за мной. Но я никогда не была в этом уверена. Может быть, просто стала более ловко маскировать следы, может быть, мне самой уже было наплевать. Но мы никогда ни словом не перемолвились об этой истории.

Она уже собралась уходить, как вдруг ее внимание привлекло что-то странное за двумя большими развесистыми каштанами. Присмотревшись, она вздрогнула — там лежало чье-то тело с раскинутыми руками и ногами, укрытое комком одежды. Сердце заколотилось. Она, прищурившись, попыталась рассмотреть, кто это. Нет, это не человек. Она подошла поближе. Это было воронье пугало. По другую сторону холма росла вишня — наверное, пугало поставили, чтобы птицы не клевали ягоды. Потом его свалил ветер, а поднять было некому. Очень похоже на труп Полусгнившее платье, распятый труп, который забыли похоронить. Каркас пугала был выпилен из белого фриголита, наряд прямо шотландский — мужской пиджак и юбка. Голова сделана из набитого травой белого льняного мешочка, теперь уже почерневшего от гнили, а на нем нарисованы нос, глаза и рот.

Линда села на корточки и присмотрелась к юбке — ржаво-коричневого цвета, в приличном еще виде, не то что остальные тряпки. Она вдруг поняла, даже не головой, а нутром — у Анны была такая же юбка. Но разве этой юбки не было в гардеробе, когда она осматривала квартиру? Уверенности нет. Она поднялась. Ее сильно тошнило. Неужели это Аннина юбка на пугале? Если так, то вывод только один: Анны нет в живых.

Она добежала до машины и, нарушая все правила, помчалась в Истад. Кое-как припарковав машину у Анниного дома, она ринулась в квартиру. Я не верю в Бога, я не умею молиться, мысленно повторяла она. Но Боже, сделай так, чтобы юбка была на месте! Она рывком открыла платяной шкаф. Юбки не было. Она раскидала всю одежду. Нет, коричневая юбка исчезла. Ее трясло от ужаса. Она ворвалась в ванную и вытряхнула на пол корзину с грязным бельем. Тоже нет. И тут Линда ее увидела. Юбка лежала вместе с другими тряпками в сушильном барабане. Она почувствовала такое облегчение, что села на пол и выкрикнула что-то невразумительное.

Потом глянула на свое отражение в зеркале и решила, что все, хватит. Довольно. С Анной ничего не случилось, все это ее воображение. Вместо того чтобы метаться по всему Сконе в Анниной машине, надо просто поговорить с Зеброй. Должен же найтись кто-то, кто знает, где Анна!

Она медленно спустилась на улицу. Или стоит все же довести поиски до конца и поговорить с квартирным маклером в Скурупе? Так, собственно, и не приняв решения, она завела мотор и поехала на запад.

Маклера звали Туре Магнусеон. Он как раз пытался продать дом в Труннерупе паре пенсионеров из Германии. Линда села на стул для посетителей и принялась рассматривать папку с фотографиями домов на продажу. Туре Магнусеон пытался объясниться с пенсионерами на отвратительном немецком. Она прочла его имя под его же портретом на стене. В штате конторы, судя по второму портрету, состояли два маклера, но в настоящий момент на месте был только один. Она листала папку, удивляясь несоообразным, на ее взгляд, ценам. Когда-то она мечтала переехать в деревню и завести пару лошадей. Это было целью ее жизни чуть не до окончания школы. Но в один прекрасный момент мечта куда-то испарилась. Сейчас ей даже трудно было себе представить жизнь на хуторе, где лошади увязают в глине, а над равниной свищет вьюга. В какой-то миг, даже и не заметив, я превратилась в стопроцентную горожанку, подумала она. Маленький Истад — это только ступенька. Потом будет Мальмё. Или Гётеборг. Или даже Стокгольм.

Туре Магнуссон встал и подошел к ней. Он дружески улыбался.

— Они тут разошлись во мнениях, — сказал он и представился. — Это потребует какого-то времени. Чем я могу вам помочь?

Линда объяснила, на этот раз не представляясь сотрудником полиции. Туре Магнуссон начал кивать задолго до того, как она закончила. Похоже, он помнил эту сделку. Ему даже не надо было ворошить свои папки.

— Дом за церковью в Лестарпе купил норвежец. Приятный мужчина, быстро принимает решения. То, что мы называем идеальным клиентом. Уплатил наличными, никаких задержек, никаких сомнений.