Страдание так знакомо ей. Возможно, это единственное чувство, которое она будет испытывать в будущем, более сильное, чем любовь или ненависть.

Она всегда знала, что будет так. Она думала об этом бесстрастно, придя к заключению, что, если ей посчастливилось найти любовь, она заплатит за нее любую цену.

Что заставляет женщину пожертвовать всем ради любви? Свет в глазах мужчины? Обещание его улыбки? Воспоминание о страсти или стремление к ней? Или просто одиночество? А может, она пошла против всех предостережений сердца, потому что полюбила Гранта с первого взгляда так сильно, что и сама не ожидала?

Как бы то ни было, она должна уйти. Возможно, когда-нибудь она будет вспоминать это время как невероятное приключение, как свою одиссею. «Помнишь, как ты жила в Роузмуре? Помнишь, как ты любила мужчину по имени Грант Роберсон? Помнишь свою любовь?»

Если повезет, она, быть может, потеряет память. Может ли природа даровать ей такое освобождение? Господи, помоги ей. Помоги быть сильной, решительной.

– Куда это, скажите на милость, вы собрались?

Джиллиана обернулась и увидела стоящую в дверях графиню, сверлящую ее властным взглядом. Джиллиана улыбнулась; она больше не боялась этой женщины, не боялась с той ночи, когда они вместе пили шоколад.

– Я уезжаю.

– Я вижу, – отчеканила графиня. – И куда вы уезжаете?

Джиллиана не ответила. Графиня еще несколько долгих неловких мгновений продолжала буравить ее суровым взглядом.

Если графиня хотела увидеть ее смущение, ей это не удалось. Конечно, в представлении окружающих то, что она сделала, дурно. Если б ее дочь вела себя подобным образом, Джиллиана была бы в ужасе. Но в Роузмуре было слишком много печали и слишком много трагичного, чтобы беспокоиться о каких-то нарушенных правилах. Если они с Грантом украли немного счастья, их нужно понять, а не осуждать.

Графиня уставилась на саквояж в ее руке.

– Вы не можете уехать, – наконец заявила она, что прозвучало почти как приказ.

– Нет, ваше сиятельство, – устало возразила Джиллиана, – могу. – Она направилась по коридору к выходу. С Лоренцо она уже попрощалась, а доктор Фентон должен был встретить ее возле экипажа.

Она поживет в доме доктора, пока не заживет нога, а потом решит, что делать дальше. Джиллиана скучала по отцу. Он хороший человек, хоть и слишком строгий. Возможно, он обрадуется ее возвращению. Если же нет, она найдет где-нибудь работу. У нее есть небольшая сумма, достаточная, чтобы на некоторое время снять жилье, – и решимость. Она будет продвигаться маленькими шажками, один за другим, и выстроит свою жизнь.

Как странно, что она больше не боится.

– Вы собираетесь попрощаться с Грантом? Или намерены просто исчезнуть? На мой взгляд, он заслуживает от вас некоторой вежливости.

Джиллиана остановилась, но не обернулась.

Она не может попрощаться с Грантом. Не может еще раз посмотреть в эти прекрасные серые глаза. Просто не может. Но она ничего не успела сказать графине – та, чеканя шаг, подошла к ней, схватила за руку и подтолкнула вперед по коридору.

– Ваше сиятельство!

– Нет, – отрезала графиня Стрейтерн. – Вы вызывающе вели себя на протяжении всего вашего пребывания в Роузмуре. Я не позволю вам спрятаться в раковину благопристойности сейчас.

– Что вы имеете в виду?

Графиня фыркнула:

– Проще говоря, не будь дурой, Джиллиана. – С этим столь поразительным заявлением она открыла дверь и буквально втолкнула Джиллиану в комнату.

Грант стоял у окна. Когда она вошла, он обернулся.

– Графиня считает, что я должна сказать тебе, – проговорила Джиллиана, нахмурившись, – о своем отъезде.

Он ничего не ответил на эту новость, просто повернулся и снова стал смотреть в окно.

– Ты никогда не задумывалась, почему днем звезд не видно? И тем не менее они там.

– Нет, – ответила она, – не задумывалась. Меня всегда больше интересовало то, что вокруг меня, чем то, что находится чересчур далеко.

– Звезды дают нам возможность отдохнуть от того, что очень близко. Предлагают посмотреть на вещи иначе, увидеть в другом ракурсе.

Джиллиана не знала, что ответить на такие философские рассуждения.

– Перемены происходят вокруг нас постоянно, – проговорила она. – Мы не сознаем этого, потому что заперты в своих собственных маленьких мирках. Мы являемся их цензом, и только когда какое-то событие выбивает нас из этого мирка, оглядываемся вокруг и обнаруживаем, что все это время происходили перемены, что-то менялось, а мы и не знали. Мы думаем, что жизнь прочна и незыблема, но на самом деле это расплавленная масса, которая постоянно движется. Постоянно меняется.

– Ты моя перемена, – сказал Грант, поворачиваясь к ней. – Тебе удалось изменить весь мой мир. Все последнее время я не мог начать очередной эксперимент, не задаваясь вопросом, где ты, или лечь спать, не желая всей душой, чтобы ты была со мной. Даже рутина ежедневных обедов для меня изменилась, потому что я ждал, что ты придешь.

– Я понимаю, – тихо сказала Джиллиана.

– Я хотел уехать с тобой в Италию, но, кажется, моя мать с доктором Фентоном собираются убежать туда раньше нас.

– Я знаю, – отозвалась Джиллиана, будучи посвящена доктором в его планы.

Грант взглянул на нее.

– Они вечно украдкой поглядывали друг на друга. Ты не замечала?

Она покачала головой.

– Тебе не следует перетруждать ногу.

Она не ответила.

– Тебе надо присесть.

Джиллиана оставила без внимания его совет, но когда Грант пододвинул ей стул, с благодарностью опустилась на него.

– Порой мы не видим того, что перед нами, – сказал он; тон его был раздраженным.

– Или видим, но намеренно закрываем глаза, – возразила она.

Некоторое время они молчали, однако молчание между ними никогда не было тягостным, отсутствие слов только облегчало передачу мыслей.

– Это поместье могло бы быть счастливым местом, – наконец, произнес Грант. – Роузмур мог бы стать раем на земле, если б здесь жили нормальные, хорошие люди.

Джиллиана молчала.

– Женщина, сохранившая в своем сердце оптимизм, несмотря на боль и страдания, которые она познала. – Грант посмотрел прямо на нее. – Женщина, которая верит в радость. Женщина, которая не боится жить.

– Когда-то я была такой, – призналась Джиллиана. – Но все, что у нас есть, – это сегодняшний день, Грант. И надо прожить его как можно лучше.

Грант улыбнулся.

– Тебе бы понравилось в Италии, – сказал он. – Однако придется довольствоваться Роузмуром.

Она подняла на него взгляд:

– Нет.

Он протянул к ней руку, но она остановила его:

– Видишь ли, я стала очень мудрой. Мне хочется нормальной, обычной жизни. Определенной респектабельности. И хотя быть твоей любовницей достаточно привлекательно, это не то, чего я хочу.

Грант улыбнулся.

– Вся жизнь диктуется тем, что о твоих поступках могут подумать другие. Чужие, незнакомые люди, которые и представления не имеют о твоей жизни. Так и со мной. Грехи моего отца – не мои грехи, но многие годы я жил с оглядкой, старался быть осмотрительным во всех делах, словно моя безупречность могла скрыть ужасные тайны рода Стрейтернов.

Джиллиана ничего не сказала в ответ.

– Знаешь, я решил, что мне наплевать на приличия именно в тот момент, когда ты решила иначе.

Она по-прежнему молчала.

– Мы будем играть в тайных любовников, – продолжал Грант, – в то время как внешне будем ужасно приличными. Мы станем настоящим олицетворением благопристойности. А я ясно дам всем понять, что обожаю тебя, чтобы не было никаких сомнений в отношении моих чувств.

– Ты так решил?

Он кивнул:

– Я мог бы даже говорить с тобой по-итальянски на людях. Все будут думать, что я навеселе, но только ты будешь понимать истинное значение моих слов. Тайные словечки и фразочки. Внешне, однако, мы будем воплощением всего церемонного и благопристойного.

Джиллиана покачала головой.

– Ты действительно думаешь, что можешь оставить меня?