– Боюсь, графиня осталась недовольна Арабеллой, – продолжал доктор Фентон. – Крайне важно как можно скорее устранить все недостатки моей дочери, Джиллиана.

Что она могла на это сказать? Было слишком очевидно, что Арабелла не готова к той роли, которую должна принять на себя, и вообще ей нет до этого никакого дела.

– Хорошо, – ответила она. – Я буду прилагать больше усилий.

– Да уж постарайся. – Доктор внимательно посмотрел на нее. – Граф Стрейтерн весьма чуток к своему положению в обществе.

Джиллиана промолчала.

– Сообщи я ему о твоем прошлом, не сомневаюсь, что он попросит меня отказаться от твоих услуг.

Она в испуге уставилась на него:

– Зачем вам это делать, сэр?

– Надеюсь, в этом не будет необходимости.

Никогда прежде Джиллиана не видела его таким; сейчас в его взгляде сквозила неприкрытая неприязнь.

– Я же пообещала сделать все от меня зависящее, сэр. – Она надеялась, что ее голос прозвучал ровно и примирительно. Прошлое преподало Джиллиане один ценный урок – умение защищать себя. До тех пор, пока не найдет новое место, она не может позволить себе лишиться расположения доктора.

– Ты – компаньонка Арабеллы, принимающая ее интересы близко к сердцу. И я хочу, чтобы именно такой тебя и считали в Роузмуре.

Она снова с силой стиснула руки.

– А никак не женщиной с необузданными страстями, Джиллиана. Не сумасбродкой, которая забывает, что она леди.

– Я понимаю, сэр.

– Ты слишком часто смотришь на него, Джиллиана. Всем видно, что он интересует тебя.

«А, так вот она, истинная причина этого тет-а-тет».

– Смотри, чтобы твоя история не повторилась, Джиллиана. Чтобы даже малейший намек на скандал не коснулся Роузмура по твоей вине. Если ты забудешься, я буду вынужден все рассказать графу. И ты снова окажешься на улицах Эдинбурга.

Короткий кивок – вот все, на что у нее хватило сил, прежде чем она покинула доктора Фентона.

Грант распечатывал письмо с некоторой тревогой, надеясь, что это не будут плохие новости. Нет, это были прекрасные новости. Он улыбнулся, пробегая глазами по строчкам, исписанным неразборчивым почерком друга, выуживая из лабиринта крючков и завитушек, что именно Лоренцо пытался сказать. Его друга задержали дела в Лондоне, но он приедет в Роузмур так скоро, как только сможет.

А пока он давал Гранту кое-какие советы. За ними следовал список лекарственных средств, большинство из которых, как думалось Гранту, он мог бы уже сейчас попробовать принимать. Заканчивая чтение письма, он поймал себя на том, что согласно кивает.

Довольно редко случается, чтобы такая болезнь никак не проявлялась почти до самой смерти. Детьми твои братья часто болели? А ты, мой друг, был ли ты тоже нездоров до приезда в мою страну? Если нет, то я сильно сомневаюсь, что дело в болезни, о которой ты упоминаешь.

К несчастью, Гранта не было в Шотландии, когда Эндрю заболел и умер. Не заметил он и того, как заболел Джеймс, заболел столь серьезно, что болезнь унесла его жизнь. Его оправдывает лишь то, что он был слишком поглощен своими делами, проводя бесконечные часы в пути до Перта и обратно, дабы позаботиться о благополучной доставке оборудования из Италии.

Джеймс вполне мог быть давно болен, прежде чем близкие узнали об этом. К сожалению, его брат принадлежал к тем людям, которые никогда не жалуются – до тех пор, пока жалобы уже бессмысленны.

Грант отложил письмо в сторону, думая о том, как давно он не видел Лоренцо. Не много было людей, которым он доверял, но хотя он доверял графу Патерно больше, чем кому-либо другому, даже Лоренцо не знал всех его секретов.

Как ни странно, воздух Роузмура был буквально пропитан довольством. Слугам нравилось работать в этом большом, славном доме, и с их лиц не сходила улыбка. Смех слышался и в коридорах, и этот звук казался ей таким необычным для этого места, что она останавливалась и прислушивалась к нему.

Неужели она единственная, кто видит за улыбками истинное зло?

Серые глаза мужчин семейства Роберсонов были цвета дыма, сланца. Цвета дьявола, словно он жил в каждом из них. Бесспорно, все они очаровательны, эти Роберсоны. Каждый из них, начиная от основателя рода, чей портрет висит внизу, обладает привлекательностью Гавриила, но и коварством. Они непринужденно улыбаются, и требуется огромный опыт, чтобы распознать за этим обаянием порочность, прочно угнездившуюся в их душах.

Нет, не голоса говорили ей, насколько они порочны. Правда, иногда она и в самом деле слышала какие-то голоса, которых, она знала, другие не слышали. Порой она думала, что эти голоса – разные ипостаси самого Господа: Святой Дух, Бог Отец и Бог Сын. Но потом они менялись и казались почти детскими, и она уже не знала, кто это. Главное, она понимала, что то, что она слышит, – это ее сознание, призывающее ее к исполнению своего долга.

Практика сделала ее пальцы удивительно проворными. Она вытащила пробку из кобальтовой бутылки, просунула внутрь ложку с длинной ручкой и достала небольшое количество порошка. Каждый день она проглатывала понемножку, положив чуть-чуть на кончик языка. Если она доживет до следующего дня, это будет означать, что ей следует исполнить свою миссию.

Когда придет время, она добавит щепотку побольше в еду или питье графа и с искренней и глубокой печалью будет смотреть, как он умирает. Другие люди будут вместе с нею скорбеть о таком человеке и дивиться ее самообладанию, ее достоинству.

В этом акте нет никакой мести или ненависти. Это просто то, что должно быть сделано. Обязанность, которую необходимо выполнить для пользы всех. Нельзя позволить такому злу существовать в мире; кошмар не должен иметь продолжения.

Этот род должен быть уничтожен.

Арабелла заявила, что у нее болит голова и что она приняла один из своих порошков. Джиллиане ничего не оставалось, как пожелать ей скорейшего выздоровления, ведь не могла же она в самом деле насильно тащить ее из комнаты.

Какое счастье, что Арабелла решила забаррикадироваться в своей спальне! На несколько часов Джиллиана будет свободна от нее, свободна от своих обязанностей, свободна от притворства. А главное, свободна оттого, чтобы быть блюстителем будущего Арабеллы.

Интересно, что бы сказал доктор Фентон, если бы она честно высказалась насчет Арабеллы? Он действительно хочет знать обо всех недостатках своей дочери?

Так вот Арабелла должна научиться быть терпимой. Она должна уметь обращать внимание на других, дабы замечать их настроение. Если она не в состоянии наскрести хотя бы каплю сочувствия к другой живой душе, то надо по крайней мере сделать вид, что ей не все равно. Притворство – нечто совершенно необходимое, в особенности если нужно пощадить чувства другого человека. Грубая честность не добродетель. Арабелла должна следить за своим языком. Миру по большому счету нет никакого дела до ее мнения, особенно чересчур резко высказанному. Немного такта никогда не помешает, а молчание и того лучше.

Арабелле следует смотреть вокруг, а не только в свои книги. Существует целый мир за пределами печатной страницы или костей ее драгоценного скелета. Есть музыка ветра, пение птиц, тишина окружающей природы. Вокруг них такая красота, особенно в Роузмуре, и так глупо с ее стороны все это упорно игнорировать.

Арабелла должна научиться находить радость в окружающем мире, а не только в том, что имеет отношение к болезням, страданиям или смерти.

Что ж, достаточно для начала, правда, она еще даже не взялась за светские манеры Арабеллы. Девушке надо помедленнее есть. Она заглатывает еду, словно та того и гляди исчезнет или словно прием пищи для нее – тяжелая задача. Хоть и необходимая, но малоприятная. Арабелле нужно научиться разговаривать с другими людьми. Простого упоминания о погоде было бы достаточно. Она не должна спрашивать у незнакомого человека о работе его кишечника, и, Бога ради, пусть усвоит по крайней мере, что разговор о надвигающейся смерти абсолютно неприемлем в обществе.